И всё-таки понизив голос, Яшка сказал Митьке:
? Ведь знал штаб корпуса, что наша сороковая, соседняя слева, дивизия опоздала на целый переход, и там, где они должны были быть, получилась дыра. Знали и не предупредили об этом.
? Брешишь! – возмутился Митька.
? Собака брешет, а я верно говорю. А немцы-то знали, вот и двинули нам в тыл.
И уже совсем тихо Яшка добавил:
? Измена.
? Ну, будя брехать, ? снова возмутился Митька. – Что по дурости нашей россейской ещё поверю, а, чтоб измена… Брехня.
? Не слушай его парень, ? послышался голос раненого бойца, услышавшего их разговор. – Не было никакой измены. А ты Яшка не мели чего не знаешь. На моих глазах дело было, когда адъютант полковнику нашему Комарову о движении немцев докладывал. А тот ему в ответ, какие, мол, немцы, что вы? Это же, говорит, наша сороковая дивизия. Ну, а уж, как немцы открыли огонь в тыл и фланг, тут же спохватились, да только поздно было. Полк-то уж дрогнул.
И немного помолчав, боец добавил:
? Митька прав, дурость это наша россейская, расхлябанность, шапкозакидательство. Огонь получился близкий, потому и страшный такой. Отступали в беспорядке. И Комаров наш, наивный, только и успел крикнуть: «Знамя! Знамя! Спасайте знамя!». И сам пал, продырявленный пулями. Вот так. И знамя мы вынести все же успели.
? Вот видишь, Яшка, ? обрадовавшись этим словам, сказал Митька. – Никакой измены не было.
? Знамя-то вы вынесли, а солдат сколько полегло, ? вскочил в койке Яшка. – А кто не полёг, поди, в плен сдались. Да таких, небось, большая часть полка.
? Может, и сдались, да только ведь в окружение попали, ? снова не согласился с Яшкой боец. – Да, и пленные будут и убитые, потому как война это, а не казаки-разбойники.
? А, всё одно, ? махнул Яшка. – Всё из-за этих сволочей, крыс штабных. Срать им на нас! Поубивали и ладно, Русь большая, других пришлют. Мы для этих генералов не люди, так, говядина, пушечное мясо. Ведь полк наш, как формировали? В три дня мобилизовывали. Пополняли местными запасными из гор.
? Ты-то почём знаешь? – усмехнулся боец.
? Верно-верно, ? поддержал Яшку Митька. – Воевал со мной один из местных. Хороший был мужик.
? Твой-то мужик, может, был и хороший, ? всё не унимался Яшка. – А остальные? Жиды. Тыщи две еврейчиков. Поговаривали даже, что командир полка перед выступлением подал рапорт, потому, как полк из-за них сделался слаб. И прав был, какие из жидов вояки? Так и получилось, что жиды эти, сукины дети, почти все в плен побёгли сдаваться, только бы не воевать. Ну, ничего-ничего, не далёк тот день, когда мужички наши, взявшие сейчас оружие повернут его куда надо. И война вот эта нам в помощь станется.
? Ну, будя тебе, Яшка! Не кипятись, как самовар, ? попытался успокоить Митька. – Войну энту, мы к осени справим, вот поглядишь. И не всё офицерьё сволочи такие, как ты гутаришь. Вот хучь вашего Комарова взять. Вот в сводках фронтовых доброе про него пишут. А сам погиб. Ну, или хучь начальник моей дивизии, генерал Адариди. Отбил же он удар.
? Э, Митька, ? протянул Яшка. – Да ты и не слухаешь меня. Что не скажи, а мы, простая солдатня, всё одно для них не люди. Нас на убой гонят, что б орденов себе поболе навешать. Ты хоть знаешь, что дальше с нашей дивизией было?
? Нет, не знаю, ? с грустью ответил Митька. – Ранило меня вскоре.
? Я знаю! ? тяжело дыша, отозвался фельтфебель, лежащий на койке напротив Митьки, под самым окном. Вся левая часть его тела была перебинтована, и глаз, и рука с грудной клеткой, и нога.
Митька поднялся со своей койки и подошёл ближе к фельтфебелю, так как говорил он очень тихо, из последних сил. Митька даже почувствовал себя счастливчиком рядом с ним, ведь осколки от гранаты, ранившие его в спину, не задели позвоночник, и он мог ходить. Только лишь правую руку он плохо чувствовал, но доктора обещали, что это ничего, до свадьбы заживёт.
? Я тоже из двадцать седьмой дивизии, ? захрипел фельтфебель. – Все полки дрогнули. Но появился командир сотого и с ближними офицерами остановил отступление. Указал новую позицию, приказал окопаться. И немцев мы остановили. Поддали огонька. А остановилось только когда стемнело. Ох, и страх нас взял, когда мы огляделись вокруг. Всюду горящие деревни. Да, мы оставили взятый с большим трудом Герритен, но и немцы бой прекратили.
? Вы были там, господин фельтфебель? – спросил Митька.
? Был, ? с трудом улыбнувшись, ответил тот. – Солдат и впрямь там много погибло, но и офицеров полегло довольно.
? Вы-то окудова знаете? – небрежно спросил Яшка.
? А оттудова, что лично воевал с командиром сотого и теми офицерами, кои не щадя себя останавливали наступление, и коих ты, солдат, так поносишь. И падали те офицеры на моих глазах замертво, но присяге не изменили. Потому нечего, солдат, тут болтовню разводить. Мне такие, как ты, смутьяны, уже встречались в японскую. Не слушай его парень!
И собрав последние силы, раненый фельтфебиль, грозно сказал Яшке:
? А ты, ещё заведёшь свои разговоры, быстро окажешься, где положено!
После этих слов в палате вновь восстановилась тишина.
Митька смотрел то направо на Яшку, то на бойца, соседа по койке слева, то на фельтфебеля, рядом с койкой, которого сидел, и прибывал в полной растерянности. Смятение закралось ему в душу, ведь каждый из них был по-своему прав и Митька не мог понять, кто же из них прав больше.
? Господин фельтфебель, разрешите обратиться? – спросил по форме Митька.
? Обращайся, боец.
? А что было потом?
? А потом генерал Ренненкампф приказал, с угрозой предать полевому суду тех командиров полков, которые не удержали уже занятые позиции, в один день овладеть ими снова. Вот после полудня наша дивизия и двинулась вперёд. А дальше и изумление вышло и радость – идя мимо мест вчерашнего боя, немца мы там не нашли. Все местечки обнюхали – пропали. Только мины оставили, гады. Это меня от них так. А там, где вот этот воевал, ? и фельтфебель повел здоровым глазом на Яшку. – Там жуть что было. Убитые лежали вперемешку, и наши и немцы, и Комаров… без сапог. Нашлись шакалы, нехристи, грабили убитых под покровом ночи.
Произнося эти слова, фельтфебель злобно фыркнул на Яшку, будто это он мародёрничал на поле боя. А Митька почесал голову левой рукой и тяжело вздохнув, закрыл глаза. После всего увиденного и услышанного ему теперь хотелось только одного, как можно скорее воспользоваться положенным отпуском и отправиться домой, в родное Богоявленское, которое, как ему казалось два года назад, он покидал навсегда. Захотелось обнять сестру Машу и хотя бы на некоторое время забыть об этом сражении и об этом споре своих соседей по палате. Споре, которому суждено однажды принять, куда большие масштабы.
Глава 6.
Ранним утром, когда солнце только-только взяло свой путь над заливными лугами Богоявленского, к сидящему на крыльце дома Игнатову, читающему в «Летописе войны» последние новости с фронта, подошла Полина. Она всегда просыпалась с первыми петухами потому, как на ней было много обязанностей по доу. Вот и в этот ранний час, она уже успела накормить скотину, подоить корову, прибрать в избе.
? Что вы читаете? – спросила она Игнатова.
? Сводки с фронта, ? сухо ответил тот.
? Почитайте мне.
? Разве тебе это интересно? – рассмеялся в ответ Игнатов.
? Интересно. Почитайте.
? Ну, хорошо, садись.
Отерев руки о передник и поправив косынку, Полина уселась на дощатые ступени крыльца рядом с Игнатовым. Игорь начал читать:
? Восемнадцатого августа генерал Ренненкампф возобновил наступление и направил конный корпус генерал Хана Нахичеванского на Инстербург.
Однако Полина, попросившая Игоря почитать газету вслух, совсем не слушала, о чём он читает. Она только смотрела на него своими ласковыми, ещё по-девичьи наивными глазами и не могла наглядеться. Да, она была влюблена в Игнатова. Влюблена так, как может влюбиться только семнадцатилетняя девушка в мужчину старше себя на шесть лет и успевшего повидать жизнь со всех её неприглядных сторон.
Как только Игорь появился в их доме, то мгновенно занял все мысли и мечты Полины. Но она всё ещё боялась признаться в том даже самой себе. И всё-таки для неё уже стало жизненно необходимым, чтобы он был где-то рядом, где-то в поле её зрения. Когда же он неожиданно исчезал из дома, Полина скучала, не находила себе места и совершенно теряла настроение. А он попросту не замечал этого, его голова постоянно была занята какими-то другими, не известными ей мыслями.
? А это кто? – спросила Полина, ткнув пальцев на портрет в газете.
? Козьма Крючков, первый георгиевский кавалер этой войны, казак, ? терпеливо пояснил Игорь. ? Тут же написано. Или ты читать не умеешь?
