– Два миллиона читателей, лейтенант Бут. Но, если бы я такое замышлял, неужели вы думаете, что я бы этого уже не сделал? Не намекнул им, что у меня крупный сюжет? Не попросил аванс? Ступайте и проверьте все местные телеграфные пункты. Обещаю, что там ничего от меня не будет. А местная телефонная станция подтвердит, что я не звонил в Америку. Честное слово, мне бы следовало надрать вам уши…
– Можете попробовать.
В этот момент голос мисс Пиллбоди донёсся до них с ветром, и оба увидели, повернувшись, как она нетерпеливо машет руками, приглашая их присоединиться к ней.
– Вероятно, момент неподходящий, – сказал Росс. – Может, отложим?
Он повернулся, чтобы уйти. Бут схватил его за рукав:
– Погодите…
Росс остановился.
– Если я узнаю, что вы связались с какой-то газетой…
– Бут, объявим передышку, ладно? Только на сегодняшний день.
Росс был уверен, что солдат должен слышать, как у него колотится сердце. В его собственных ушах оно звучало словно большой барабан. Он был очень близок к депортации. Надо было соблюдать осторожность.
– Дайте слово, что не станете обсуждать поместье или приближаться к нему, пока мы не решим, что с вами делать.
– Что делать со мной? Послушайте, Бут, я сюда явился не ради вашего проклятого поместья.
Бут подумал, не рассказать ли американцу, что он замыслил. Несколько телефонных звонков, чтобы проверить законность, – и Брэдли Росса можно будет легко упечь на тот самый остров, который они реквизировали именно для подобных целей. Там не было телефонов или каких-то других способов связаться с газетой.
– Если же вы попытаетесь, я без колебаний вас застрелю.
– Вам не придётся заходить так далеко. Обещаю, что не буду ничего вынюхивать. При одном условии. – Росс помедлил: – Когда то, чем вы занимаетесь, выплывет наружу, вы мне всё расскажете – для этой книги или другой. Поделитесь информацией из первых рук. Когда это станет достоянием общественности. Я воздам вам должное, разумеется.
Бут поколебался, потом пожал плечами:
– Если я получу разрешение.
«Ох уж это тщеславие», – подумал Росс. Он протянул руку, и Бут её принял. Потом Росс ткнул лейтенанта в плечо, и Бут попятился, выронив свою шляпу. Не успел он прийти в себя, как Росс уже бежал по камням так быстро, как только мог, направляясь к мисс Пиллбоди. Бут, который не щадил даже старших во время школьного кросса в двести ярдов, подхватил фуражку и бросился вдогонку, издав возглас, который заглушил пронзительные крики встревоженных чаек над головой.
Миссис Джорджина Грегсон стояла и смотрела на пароходный кофр, лежавший на её кушетке, несколько минут, прежде чем его открыть. Она наслаждалась предвкушением воссоединения со старыми друзьями. Она надеялась, что купленная в «Джоллис» цветистая блуза в русском крестьянском стиле будет внутри. И синяя нижняя юбка. Может, полосатое дневное платье. И какое-нибудь свежее бельё – то, что было у неё, вследствие постоянных стирок и ношения в тюрьме истончилось и сделалось шершавым.
В достаточной степени помучив себя, она расстегнула запоры на кофре и подняла крышку. Одежда внутри выглядела как крысиное гнездо – смятая, спутанная, брошенная без всякого внимания или заботы. Она прокляла болвана, которого послали в её съёмную квартиру за вещами. Это точно был мужчина. Миссис Грегсон содрогнулась при мысли о том, как какой-то немытый громила рылся в её гардеробе и шкафчиках. «Да, несомненно мужчина», – подумала она при виде клубка материи, которым оказалась её шёлковая блуза цвета слоновой кости. Женщина бы знала, что всё содержимое кофра придётся отпаривать или гладить, прежде чем что-то из этого можно будет носить.
Миссис Грегсон вытащила плиссированное чайное платье от «Фортуни» с тяжёлой кромкой, расшитой десятками стеклянных бусин.[49 - Мариано Фортунь-и-Мадрасо – испанский дизайнер одежды, владелец собственного модельного дома. Изобрёл уникальный способ плиссировки шёлка, который так и называется – «плиссировка Фортуни». Созданные с использованием этого способа и украшенные вшитыми в боковые швы бусинами из муранского стекла длинные шёлковые платья (т. н. «дельфосы», «дельфийские платья») стали одной из легенд моды начала XX века.] Оно когда-то принадлежало её матери и по-прежнему источало её любимый ванильный аромат. Не то чтобы в нынешних условиях ощущалась нужда в чайных платьях. В ближайшем будущем миссис Грегсон не придётся совершать какие-либо светские выходы. Её оторвали от общества и уволокли в преисподнюю, где правили деспоты и закон о защите королевства.
Под платьем нашлась маленькая стопка конвертов, перевязанных красной лентой. В конвертах были письма Десмонда. Он ей так мало написал до того, как…
Миссис Грегсон в два шага пересекла комнатку от кровати до письменного стола, где схватила и зажгла сигарету. Она сказала себе, что глаза слезятся от дыма. «Не унывай, – велела она себе. – И не плачь. Твоё положение и так затруднительно, не хватало ещё полностью упасть духом».
После того как тот детектив с детским личиком её арестовал, она и впрямь провела ночь в Холлоуэй, но в одиночной камере. Оттуда её перевезли в фургоне с затемнёнными стёклами в первое из серии «безопасных и надёжных» мест. Всё это время разнообразные охранники и надзиратели обещали ей привезти одежду и сундук – в конце концов, она была задержанной, а не заключённой, – но понадобилось столько времени, чтобы тот наконец-то её догнал! И в нём было спрятано всё, что судьба ей оставила от бедного Десмонда.
Миссис Грегсон затушила наполовину выкуренную сигарету, взяла письма, отложила в сторону и принялась вытаскивать спутанные предметы одежды, разглаживать их, раскладывать на кровати, на стуле и столе, не забыв отодвинуть письмо, которое она сочиняла для майора Ватсона. Она его писала вот уже несколько недель, но знала, что это безнадёжно: у неё не было шансов добраться до почтового ящика или почтового отделения. И это ужасно разочаровывало. Имелось кое-что жизненно важное, превосходившее все приземлённые записки о Холлоуэй и ужасном полковнике Монтгомери, который на протяжении некоторого времени отвечал за неё, особо не переживая из-за того, что у задержанной всего одна пара дамских панталон. Нет, всё это не имело значения. Но, если мужчина, которого миссис Грегсон видела идущим вдоль вершины утёса, был и в самом деле тем, о ком она подумала, Ватсон, должно быть, с ума сходит от беспокойства. Она заплатила бы месячное жалованье, чтобы доставить эту информацию майору.
Она помедлила, встряхивая одну из своих жилеток от «Смедли»[50 - «Джон Смедли» (John Smedley) – известная английская марка, под которой до настоящего времени производится качественный трикотаж.], из шёлка и мериносовой шерсти. Может, в этом всё дело. Надо кого-то подкупить, чтобы отправить письмо. Но нет, его всё равно откроет и прочитает местный цензор. Возможно, если она всё сведёт к единственной уместной строке, никто не будет возражать. Ах, но ведь даже так возникнет сотня вопросов. И, в конце концов, что она может написать?
«Я видела мистера Холмса, и он тоже пленник ДОРА»?
Той же ночью, позже, когда за двумя вновь доставленными бутылками «Макесона», точно за манной небесной, потянулась рука, Росс был к этому готов. Он засел возле входа в коттедж Оксборроу в ожидании благоприятного случая, медленно дыша, игнорируя страстное желание закурить и предательский комариный звон над ухом. Потом, через добрых сорок минут, кое-что случилось. Не было никаких огней: Росс просто услышал тихое поскрипывание свежесмазанных петель, и деревянная дверь приоткрылась.
Росс быстро схватил запястье, которое едва мог разглядеть в слабом лунном свете, и заставил хозяина коттеджа встать. Оксборроу был помощником кузнеца, и Росс мгновенно понял, что этот человек силён – сильнее его в справедливой драке, но у американца было преимущество в виде внезапности. Не давая Джимми обрести равновесие, Росс втащил его в тёмную комнату, где они со стуком врезались в мебель.
– Тише, эй, Джимми, тише, это я, американец. Не парни из поместья. Тише. Успокойся, а не то наведёшь их на нас обоих. Успокойся!
Оксборроу прекратил сопротивляться и прошипел:
– Оставьте меня в покое.
– Я просто хочу поговорить.
– Идите к чёрту.
Росс воспользовался своим вторым преимуществом. Он стукнул громадного олуха по переносице короткой дубинкой, налитой свинцом. Джимми вскрикнул, когда в пазухах носа взорвалась боль, и поле зрения рассёк самый настоящий Млечный Путь со всеми созвездиями. Он попятился и рухнул на стул. Росс подошёл к двери, забрал обе бутылки «Макесона» и захлопнул её, выжидая, пока всхлипывания стихнут.
– Мистер Оксборроу, мне нужна ваша помощь. Я готов за неё заплатить. На эти деньги вы сможете пить год. Понимаете? Но мне нужно, чтобы вы ответили на несколько вопросов.
– Вы сломали мой грёбаный нос, – невнятно пробормотал Оксборроу.
– Нет. Это только кажется. День или около того будет такое ощущение, будто в каждой ноздре по кочану цветной капусты. Но он не сломан.
– Да кто ты такой, чёрт возьми? – Это прозвучало как «додыдакойщёртзьми».
– Я журналист. Писатель.
– Какой же писатель носит с собой «чёрного джека»?
– Очень решительный, который ездил с Рузвельтом на Кубу. – От небольшого преувеличения хуже не будет. – Итак, вы хотите пива?
Ворчание.
– Открывалка есть?
– Дайте сюда. – Оксборроу взял бутылку, зажал крышку зубами и снял, а потом выплюнул её на пол, во тьму. – Всегда ношу открывашку с собой, – проговорил он, фыркнув.
Росс подождал, пока он выпьет немного пива.
– Мистер Оксборроу, я бы хотел узнать, что с вами произошло, когда вы отправились в поместье. Прав ли я, предполагая, что вы знаете, как туда попасть?
– А вам-то какое дело?
– До Лондона дошли слухи об ужасной несправедливости. О семьях, которые выселили из домов, о тех, кого оставили без средств к существованию… – В ответ раздалось обиженное горловое рычание. – О школах и церквях, что оказались недоступны. Как по мне, то правительство, ваше правительство, зашло слишком далеко.
– Ага. И оно моё по праву, чтоб вы знали.
