Действительно, предки Бриллей приехали на Мауflower’e». Высадившись на Плимут-Роке, они обосновались в новой стране и триста лет просидели на одном месте, ничем не проявив себя.
5
B сущности м-р Харлей был благодетелем Пемплей и Бриллей, ибо статья его, помещенная в воскресном журнале, немало способствовала примирению этих двух семей. Бракосочетание мисс Пемпль он определил не как скандальную, а как романтическую историю.
Он изучил родословную Вильяма Брилля и говорил об этом молодом человеке, как о представителе американской аристократии. Пемплей он называл финансовыми королями. Он утверждал, что мисс Мод Пемпль была самой красивой девушкой в Нью-Йорке.
Род Бриллей, – заявил он, – мощный новоанглийский род, благодаря которому наша страна стала великой и свободной. (Жители Новой Англии, по Харлею, всегда происходили из «мощного» рода.) Ловко упомянул он в своей статье о Плимут-Роке, о Хауторне, Эмерсоне, Джоне Хэнкоке и Сэмуэле Адамсе.
Пемплям статья очень понравилась, и они изменили мнение о своем зяте – бывшем шофере.
Что касается предка Пемплей – он не был в числе тех, кто приехал на «Mayflower’e». И тем не менее, этот предок достиг известности. Вскоре после войны за освобождение приплыл он к нашим берегам. Это был бедный, молодой, трогательно-невежественный немец-эмигрант. К жизни в суровой стране он оказался совершенно неподготовленным; у него не было ничего, кроме узелка с платьем и бешеного стремления к наживе. Через три месяца мы находим его в индейском поселке, где он обменивает виски на меха. Не имея капитала, лишенный поддержки влиятельных лиц, он должен был действовать чрезвычайно осторожно, но молодой Пемпль был наделен коммерческими способностями и твердо решил победить. Впоследствии, когда Пемпль разбогател и стал важной особой, он частенько за бутылкой мадеры вспоминал со смехом, как ему приходилось просиживать ночи напролет и разбавлять водой виски для индейцев. Вода, красный перец и табак, – красный перец для вкуса, табак для цвета.
Быть может, все это – только миф, но неоспоримо то, что предок Пемплей был исключительно талантливым дельцом. Такой вывод блестяще был подтверждён во время парламентского расследования его деятельности в 1802 году, расследования, произведенного по настоянию конкурентов.
Было установлено на следствии, что м-р Пемпль убеждал индейцев обменивать меха, стоящие семьдесят пять долларов, на двухдолларовую бутылку виски.
Итак, нью-йоркское «Обозрение» высказало свое мнение о романтическом побеге мисс Мод Пемпль. Когда эта газета вмешивается в дело, она шлет или благословения, или проклятия, и никто не может предугадать, как отнесется она к тому или иному событию. Не знают этого даже сотрудники газеты. Когда газета шлет благословения, она уподобляется сказочному принцу или Гарун-аль-Рашиду, который неожиданно встречает вас на улице и дает вам драгоценный камень… Когда же «Обозрение» шлет проклятия, его можно сравнить только с грязной старой ведьмой, выкрикивающей вам вслед ругательства. «Обозрение» умеет делать и то, и другое, хотя беспристрастные зрители склонны думать, что проклятия, изрыгаемые газетой, звучат энергичнее, чем благословения.
Отношение этой газеты к событиям зависит от того, достаточное ли количество сенсационных новостей имеется в ее распоряжении. В разгар выборной кампании вы можете убить жену и убежать со своей стенографисткой, и газета ограничится коротенькой заметкой, в крайнем случае – поместит ваш портрет. Но остерегайтесь сделать что-либо подобное в скучные июльские дни, когда нет никаких происшествий! «Обозрение» не только будет посвящать вам ежедневно по нескольку страниц, но, невзирая на большие расходы, разошлет своих фотографов и сыщиков, которые вас разыщут, хотя бы вы удрали в Мексику.
М-р и м-с Брилль были прощены и получили приглашение явиться в отчий дом. После краткого «обучения» Вильям Брилль был избран вице-председателем и директором солидного банка Пемплей. Событие это вызвало немало толков. Утверждали, что м-р Брилль был самым молодым директором банка в Нью-Йорке. Многие высокопоставленные финансисты и капитаны от индустрии являлись пожать ему руку и пригласить в свой дом. Кое-кто обращал внимание на его скромность и мужественность, а другие восхищались его проницательностью и умом.
Глава четвертая
1
На севере, в этой стране холмов, лето пролетает быстро. В мае начинаются дожди; блестят мокрые, скользкие крупы лошадей, впряженных в плуг. Теплый дождь – дождь, пропитанный запахом свежевспаханной земли. После ливня показывается солнце, горячее и ослепительное. Сверкают серебряные лужи на дорогах и лужайках, и грациозные кошки совершают экскурсии, осторожно перебираясь с одного сухого местечка на другое.
В начале июня поток зелени заливает долины и поднимается на вершины самых высоких холмов. Словно наступает молчаливая армия с зелеными знаменами. В теплой земле, в свежем воздухе бьется пульс молодой жизни. Наступают дни, когда земля изнемогает под лучами августовского солнца. Пылью окутаны дороги. Коричневые поля стали зелеными, потом золотыми. Жирные, сытые поля, вскормленные летней жарой! Люди оттыкают в креслах. Лежат в глубокой тени деревьев и говорят о дожде.
В гостинице заняты все комнаты, и кое-кто огорчен, потому что не имеет возможности приехать. Некоторые из обитателей гостиницы жалеют о том, что приехали. Им бы хотелось быть в каком-нибудь другом месте, где можно повеселиться. Они живут в гостинице, и у них есть комнаты, но они были бы не прочь отсюда уехать. Те, у кого нет комнаты, хотят сюда приехать; те, у кого комнаты есть, хотят жить где-нибудь в другом месте.
Слышится смех и шелест платьев. Чистое белье и духи. Платья из тонких, дорогих тканей. Красивые платья и смех. Одушевленные куски мяса гуляют и разговаривают. Куски мяса, наделенные чем-то, что заставляет их думать и чувствовать. Чувствующее, мыслящее мясо. Куски смеющегося мяса в светлой одежде. Мясо, в состав которого входят различные химические соединения: входит известь, углерод, кислород, железистые и иные соли, фосфор, натрий.
Заняты все комнаты, и люди живут близко друг от друга. Иные живут очень близко, иные – подальше. Куски мяса лежат друг подле друга. Много народу живет в этой гостинице. Душа человеческая набирается сил, ибо вокруг так много людей. И благодаря этому человеческая душа ширится и растет. Становится сильной. Очень сильной. Заполняет дом и изгоняет душу дома. Овладевает домом, растворяя камень и дерево. Душа дома отступает все дальше и дальше, уходит в небытие. Нет больше души дома, остается лишь душа человеческая, растворяющая камень и дерево. Наделенная разумом и силой, она растворяет камень и дерево. И бессильной злобой объята душа дома, душа вещей. Во всем мире злобствуют бессильные души вещей.
В гостинице слышен тихий шепот, шелест платьев и смех. Сверлит острая мысль.
В августе закат солнца подобен красочным хоралам; полосы пурпурные и золотые плывут по небу. Зрелище, достойное внимания… Гости выходят на террасу и смотрят на небо… Люди с чашками кофе и папиросами следят, как золотые знамена угасают в звездной ночи. Женщины – в легких платьях и ярких шарфах, мужчины – в черных костюмах. Одни говорят, что закат солнца не особенно красив: можно было ожидать лучшего. Другие находят его великолепным. А некоторые любуются заходящим солнцем, но утверждают, что на своем веку видали кое-что получше. Бесконечные разговоры, а темой служит закат солнца. Удостаивается похвалы закат солнца в Санта-Барбара, где солнце погружается в пурпурные воды Тихого океана… А закат солнца в Сорренто!.. Упоминают и о других местах… Кое-кто хвалит, кое-кто критикует.
Теплые летние ночи напоены запахом листьев и цветов… И молчаливы… Они молчаливы и… многозвучны. Шелестят и перекликаются живые существа в черном лесу, но эти звуки не проникают в твердую плоть молчания. Они падают на ее поверхность… Серебристые звуки выгравированы на поверхности молчания, словно арабески на гладком темном металле.
А люди лежат в своих постелях, лежат в ночи, словно на дне океана.
Проходит лето, и понемногу гости разъезжаются. Теперь люди живут дальше друг от друга; они разделены расстоянием. Бродят задумчиво, вспоминая иные места, иных людей… Снова душа дома трепещет в холодном воздухе и проникает сквозь стены гостиницы.
В октябре – холодные ночи, и призрак зимы носится над холмами, освещенными желтой луной. Молчаливая жизнь природы увядает; жизнь убывает, как вода в морской отлив. Теперь закат солнца не похож на красочный хорал. Небо, печальное и серое, не радует людей. Ночь опускается, как стрела на-излёте. Люди бродят по дорогам, ищут колючие кусты паслена. Смеясь и болтая обламывают они ветки. Они восхищаются пасленом. Не обращают внимания на острые колючки. В поездах и на железнодорожных станциях ягоды паслена, золотисто-оранжевые, хрустят под ногами. Люди увозят в города ветки осеннего паслена и вешают их над камином. Бродят по холмам в поисках паслена.
Сухие листья кружатся и пляшут в холодном воздухе. Падают на лужайки, словно хлопья бурого снега. Когда уезжает последний гость, толстяк и его красивая жена обходят все комнаты, запирают двери и ставни, укладывают вещи и беседуют о поездке в Майами, Дайтону, Тампу, Орландо. На цыпочках бродят по дому. Беседуют задумчиво, заглушенными голосами. Они не кричат и не поют. Вместе входят они в комнату. Не по одиночке, а всегда вдвоем. В доме очень тихо и очень светло.
Когда все приведено в порядок и все двери заперты, они покидают дом.
Там, где дорога сворачивает в сторону, они останавливаются и оглядываются. Первые хлопья снега порхают в воздухе, падают на их лица и руки. Обнаженные деревья скрипят и стонут. Глядя на эти ветви, толстяк и его жена думают о японских гравюрах. Дом в тяжелом молчании словно припадает к земле; так старое животное поджимает лапы, укладываясь спать.
2
В Дайтоне толстяк в своем необъятном купальном костюме каждое утро бродит с сигарой во рту по пляжу. После полудня играет в шашки на веранде, усыпанной песком и обвеваемой ветром. Он бродит по Дайтоне, разговаривает с людьми. Дружелюбно кладет свою тяжелую руку на плечо собеседника. Разговаривает с мужчинами и женщинами, но чаще с мужчинами, чем с женщинами.
Он ведет беседу с людьми и размышляет о том, что они ему говорят, но в то же время не перестает думать о доме, спящем под холодным небом, среди Коннектикутских холмов, где дует пронизывающий ветер и пляшут снежинки, словно песок на дайтонском пляже.
Когда поблизости никого нет и толстяк уверен, что никто его не услышит, он говорит вслух: – Спи, милый дом, спи крепко…
Вслух говорит он эти слова; ему становится стыдно, и он добавляет:
– Какой я болван!
Толстяк боится фантазий. Боится, стыдится фантазий, стыдится того, что нашептывает странный внутренний голос.
3
Дом был построен в 1672 году поселенцем Треллисом. В эту дикую страну Треллис перебрался из колонии у Массачусетского залива, приехал с женой, детьми и со всем своим имуществом. Десять поколений Треллисов жили в старом доме-отец и сын, отец и сын, отец и сын-с 1672 до 1910 года, когда в доме устроили гостиницу.
Остов дома был примитивно прост, но каждое поколение пристраивало к нему то комнату, то крыло; теперь вас на каждом шагу ждет сюрприз-вы натыкаетесь на лестницу или попадаете в извилистый коридор. Чтобы войти в комнату, нужно спуститься вниз или подняться на несколько ступенек, ибо комнаты расположены не на одном уровне.
Вам кажется, будто дом медленно и упорно вырастал из земли, а корни его глубоко уходят в землю, будто корни гигантских кленов, подступающих к стенам дома. Крыша словно плащом покрывает; двери массивные, прочные; в оконные рамы вставлены маленькие стекла ромбоидальной формы, и окна открываются наружу. Местные знатоки старины, проживающие в Старом Хэмпдене, утверждают, что самой старой частью дома является столовая; впрочем, эта догадка не обоснована. Несомненно одно: некогда здесь была кухня. Под потолком проходят почерневшие от дыма деревянные балки; пол деревянный, темный.
Огромный очаг, сложенный из серого камня, наводит на мысль о мужчинах и женщинах, которые жили в давно прошедшие времена. Здесь, у очага, сидели они в семейном кругу, а трепещущие отблески пламени падали на их лица и руки, на темные платья из домотканой материи. Зимний ветер выл в трубе, стонала метель, и снег заносил окна… а там, за окном, раскинулись холодные, белые поля.
Эти мужчины и женщины голыми руками сражались с Природой. Они познали дьявольские соблазны дикой страны. Когда вы подходите к Природе вплотную, когда на вашу долю выпадает изнуряющий труд разбивать тяжелые глыбы земли, тогда слышите вы ленивый и недобрый шепот – голос Природы, насыщенной похотью: «Будь естественным… живи, как живут звери».
В темных лесах скрыты тайные соблазны… золотые солнечные пятна на опавшей листве… теплый мех и трепещущая звериная плоть… безмолвная жестокость… тихая ласка дождя… Вот что заменяло пионерам женщин и вино.
Но все это относится к области далекого прошлого. Много времени прошло с тех пор, как пионеры отошли в землю, с которой вели борьбу. Даже воспоминаний они о себе не оставили. На кладбище в Старом Хэмпдене они лежат в могилах под каменными плитами, исхлестанными дождем. Надписи, вырезанные на камне, стерлись и не заставляют больше праздного гуляку напрягать память.
Те, что приезжают теперь в старый дом, ведут борьбу с идеями так же, как раньше пионеры вели борьбу с неподатливой землей. Твердо стоят они на земле, но мысль их стремится ввысь. Они размышляют о Поле Верлене и раскрашенных веерах; говорят высокопарные фразы о долгах Германии и о Джемсе Джойсе; противопоставляют Кельвина Кулиджа Аврааму Линкольну и сравнивают заслуги обоих; размышляют о спекуляции и о теории атомов; изучают биологию, физиологию и психологию любви; анализируют трогательные трепетные эмоции; верят, что всему есть причина, и ищут ее. Эти люди имеют за собой ряд поколений.
4
Мисс Марта Треллис была последней представительницей рода Треллисов, построивших старый дом. Судьба ее по меньшей мере печальна. Одни называют ее трагической, другие-печальной; никто не скажет, что на долю мисс Марты Треллис выпала легкая жизнь. Многие из тех, что знали Марту, никогда о ней не вспоминают. Она-живой мертвец. Ее не хоронили, но она умерла, мертвец, который ходит, говорит, ест.
Когда она родилась, родители ее были уже стары. О них она всегда думала, как о глубоких стариках. Они были так стары, что успели забыть свою молодость и потеряли способность воспринимать что-либо новое. Марта была единственным ребенком. Двадцать лет жила она с родителями в старом доме, и еще двадцать лет прожила в этом доме совсем одна. Ее родители не поняли стремлений молодости. Они замкнулись в себе. С ней они говорили мало, и она почти никогда с ними не разговаривала. Мисс Марта Треллис была очень одинока. Жизнь ее не знала почти никаких событий. Один день походил на другой. Однообразна была жизнь мисс Марты Треллис, но кое-какие события все-таки случались.
Как-то она влюбилась в молодого человека. И она и молодой человек были застенчивы и чувствовали себя неловко. Встречаясь, они никогда не говорили о любви. Хотя при встречах они не говорили о любви, но думали о ней всегда-и у себя дома, и при встречах. Они думали о том, как ведут себя люди, которые влюблены… Что полагается делать влюбленным… Какие слова и фразы должны они говорить. О словах и поступках влюбленных думали они постоянно, но ничего не говорили и ничего не делали. Так продолжалось некоторое время; затем молодой человек со своими родителями, братьями и сестрами должен был уехать в штат Айова. Они были фермерами и решили переселиться в Айову, потому что там земля плодороднее и земледелием заниматься выгоднее, чем в Коннектикуте. Накануне отъезда молодой человек пришел попрощаться с Мартой.
Вдвоем ушли они в фруктовый сад. Цвели яблони, и в саду было очень красиво. Долго сидели они на большом камне и вели беседу, но о любви они не говорили. Они толковали о ценах на землю и о продолжительном путешествии по железной дороге, предстоявшем молодому человеку; о собаке Шет, которую молодой человек должен был оставить здесь, в Коннектикуте. Эти темы их мало интересовали; в сущности, говорить им хотелось о любви, но перед ними словно вставала стена, разрушить которую они не могли. Они условились писать друг другу каждую неделю; она будет писать ему, а он – ей. Молодой человек сказал, что ему хочется знать все здешние новости, а так как у нее свободного времени больше, чем у кого бы то ни было из жителей Хэмпдена, то будет очень мило, если она согласится ему писать. Она сказала, что с удовольствием будет писать и сообщать все новости. А потом, когда они встали, чтобы попрощаться, какое-то безотчетное чувство охватило молодого человека. Он обнял ее и поцеловал в губы.
Когда он ее поцеловал, она почувствовала, как забилось ее сердце. Страшное сердцебиение. Это ощущение не было ни мучительным, ни приятным. Но у нее закружилась голова… и по всему телу пробежала дрожь. Этого она никогда еще не испытывала. Лицо ее покраснело, как свекла. Поцеловав ее, молодой человек выбежал из сада и ни разу не оглянулся. В тот вечер, за ужином она ничего не ела. Она не могла думать о еде. Мысли ее сосредоточились на молодом человеке. Дом был тускло освещен керосиновыми лампами, и в полумраке родители не видели ее лица; вот почему они не обратили внимания на ее волнение. Отец, сидевший против нее и медленно пережевывавший мясо, сказал, видя, что она ничего не ест:
