– «Юрий Долгорукий» будет первым из пяти серийных земных кораблей, отправленных к другим звездным системам. – бодро начал, запустив в себя добрый глоток холодного живого пива. – Концепция межзвёздных перелётов, принятая «Роскосмосом», думаю, всем вам хорошо известна: летящий к дальней звезде корабль вылетает раньше, а направляющийся к ближней – стартует позже. Поэтому «Долгорукий» должен направиться к звезде Барнарда, а отправляющийся в полёт через год «Князь Владимир» – в систему Центавра.
– Если не произойдёт переназначения целей. – аккуратно заметил молодой мужчина с серебряным жетоном «Анатолий Шастов, группа МТО». Анатолий, стало быть, числился в группе материально-технического обеспечения и даже – вполне возможно! – тридцать три дня назад размещал герметичный бокс с неизвестным трупом на борту транспортного корабля, отправлявшегося на Землю. Надо будет запомнить Толика, возможно, нам предстояла очень познавательная беседа весьма интимного свойства.
– Да, замечание вполне корректно, – согласился я, – Вся программа построена таким образом, что любой корабль может отправиться к любой звезде… Ну, разумеется, в разумном удалении. В Туманность Андромеды на двенадцати сотых световой скорости никто, разумеется, лететь не собирается. У нас в ближайшей перспективе будет пять кораблей и… сколько целей?
Я сделал пафосную паузу, намереваясь вовлечь присутствующих в беседу.
– Девять. – выдохнули мои новые знакомые. Я даже несколько удивился синхронности ответа.
– Замечательно, стало быть, вы все владеете скрытой интригой. У нас девять целей на удалении до десяти световых лет и пять кораблей. Поэтому переназначение целей, конечно же, возможно. Но мы готовы лететь к любой цели, не так ли?
– Мы даже столы сдвинули и пиво налили. – с самым серьёзным выражением лица ответила та самая сногсшибательная дама, что затеяла со мной разговор три минуты назад. На её серебряном значке я мог прочесть «Татьяна Авдеева, группа движения».
– А кто из вас вообще подавал заявку на участие в программе межзвёздного перелёта? – догадался я задать самый важный вопрос.
Вверх поднялись семь рук. Стало быть, заявку подал каждый. Тут я даже крякнул.
– Отдаю должное вашей пассионарности и харизме, – только и нашёлся я что сказать. – Комплекс Христофора Колумба греет ваши души!
– А ещё комплекс Росинанта. – многозначительно заметил Толик Шастов.
– Росинант, вроде бы, не из этого анекдота. Он из того, который про Дон-Кихота, – заметил я, хотя не чувствовал себя полностью уверенным. – Итак, у нас пять кораблей, каждый из которых реализует один и тот же алгоритм перелёта: старт с околоземной орбиты, мягкий разгон с ускорением всего один «g» до тридцати пяти тысяч километров в секунду продолжительностью сорок пять суток, затем перелёт продолжительностью несколько десятилетий и последующее торможение на протяжении опять же-шь сорока пяти суток. От концепции «корабля поколений» было решено отказаться в силу… м-м… скажем мягко, гуманитарных соображений.
– Это потому, что первое поколение – самое мотивированное – умрёт в полёте, не дожив до прибытия к цели? – уточнила Татьяна.
– Не совсем. – я несколько замялся, подыскивая слова. – Хотя дело, разумеется, в мотивации экипажа. Первое поколение за сорок пять пятьдесят или даже шестьдесят лет не умрёт полностью, некоторая часть космонавтов доживёт до прибытия. Проблема в другом: второе и третье поколения скорее всего окажутся менее мотивированы для решения исследовательских задач. Поскольку в первое поколение будут отобраны кандидаты с очень высоким интегральным человеческим капиталом, то аналогичный показатель второго поколения – и тем более третьего – будет значительно ниже. Это, в общем-то, аксиома, которая сейчас не оспаривается никем из организаторов полёта. Поэтому «Роскосмос» сделал ставку на то, чтобы к конечной цели прибыли и приступили к работе именно те люди, которые покинут Землю. Отсюда родилась идея разделить экипаж на пятьдесят четыре группы, каждая из которых будет бодрствовать один год плюс-минус месяц-два, а остальное время находиться в состоянии принудительного медикаментозного сна. Группы будут сменять друг друга на протяжении всего полёта. В результате экипаж за время перелёта постареет всего на один год. И прибудет к цели практически не постаревшим. Красиво, да?
Народ, сидевший рядом со мной, слушал внимательно и молчаливо хлебал пиво. Я чувствовал, что вопросов у собеседников немало, тем более, что я сообщил им кое-что такое, чего до этого они вряд ли могли от кого-то услышать.
– То есть «Роскосмос» не очень-то верит в человеческую природу? – не без ехидства пробормотал Толик Шастов.
– Скажем прямо, особых оснований верить в неё нет. – парировал я. – Не забываем, что космонавты – люди во всех отношениях отборные. Лучшие из лучших. А вот дети космонавтов… кхм… уж какие уродятся. А внуки будут ещё хуже, не сомневайтесь! Мы стоим перед реальной перспективой того, что люди принесут к звёздам вовсе не помыслы о постижении тайн мироздания и создании резервной базы для спасения цивилизации, а свои пороки, страхи, тупость, лень и эгоизм. Всё то, что называется деградацией. Наш собственный эгоизм – это самое страшное, что может ждать нас в космосе.
– М-да, забавно, а мы-то думали, что наши руководители-планировщики отказались от схемы «смены поколений в полёте» лишь для того, чтобы мы могли увидеть чужую звезду.– задумчиво сказала Татьяна. – Оказалось, что всё намного прозаичнее… Спасибо, хоть глаза нам, наивным, открыли.
– Вы-то сами что думаете? – подала голос молчавшая до того девушка со значком с надписью «Юми Толобова, грппа ДРМ». Гравировка означала, что девушка приписана к Группе дальней разведки и мониторинга, а стало быть летает по ближним и дальним окрестностям Сатурна.
– Насчёт чего?
– Насчёт того, что человеческий капитал второго поколения окажется хуже, чем первого. – негромко пояснила вопрос Юми.
Я вспомнил, что читал её личное дело во время перелёта, её отцом являлся космонавт, этнический русский, а матерью – японка, радиофизик по профессии. Так что вопрос девушки был до известной степени личным – она являлась космонавтом во втором поколении.
– Мне кажется, что проблема второго и в особенности третьего поколения, родившихся в космосе, окажется двоякой: с одной стороны, мы увидим людей, которые на голубом глазу скажут родителям «мы не просили вас посылать нас к звёздам, мы бы очень хотели жить на Земле». И в этом своём желании они будут совершенно правы. Ведь родители приняли решение за них, не оставив выбора, а вот имеют ли родители подобное моральное право? Помимо этого, проблема поколений может оказаться и совсем иного рода: мы можем получить потомков, которых один мой хороший знакомый назвал… э-э… – тут я запнулся, не зная, как корректнее выразиться. – «поколением крыс». Люди, выросшие в условиях ограниченного объёма корабля – пусть даже и очень большого, но всё равно весьма ограниченного – могут оказаться напрочь лишенными «комплекса Колумба». Они могут рассуждать так: зачем высаживаться на чужие планеты? зачем строить небольшие и не очень-то комфортные базы-поселения? зачем рисковать, покидая корабль? Ведь корабль даёт всё необходимое, фактически воспроизводит сам себя – от воды, до главной энергетической установки, которую можно построить полностью с «нуля» в корабельных условиях. Другими словами, зачем вылезать из норы, если в ней тепло и сухо…
– Вы хотите сказать, что носители «комплекса Колумба» никогда не договорятся с «поколением крыс»? – уточнил Толик.
– Мы обсуждаем покуда чисто умозрительную ситуацию, но как кажется, конфликт интересов может оказаться непримиримым. И если в один далеко не прекрасный день «крыс» на борту корабля станет больше «колумбов», то миссия окажется проваленной даже не начавшись. Заметьте, мы пока даже не рассматриваем ситуации с внезапным осложнением обстановки на борту из-за неких случайных факторов, нештатных ситуаций, типа, аварии, столкновения с метеоритом или, скажем, эпидемией. Речь о конфликте, обусловленном сугубо внутренними причинами.
– Кстати, мысль про эпидемию на борту межзвёздного корабля отдаёт радикальной новизной. – подала голос молчавшая до того дама со значком «Анна Ширстова, группа МТО». – Поясните, пожалуйста, что имеется в виду, какая такая пандемия может поджидать космонавтов в паре световых лет от Солнца: чума? проказа? сифилис, может, какой энурез или сколиоз?
Дамочка ёрничала и это выглядело в тот момент неуместно. Я почувствовал сквозившее в её словах раздражение, хотя и не мог понять его причину. Поэтому ответил максимально корректно:
– Считается, что все, находящиеся на борту межзвёздного корабля, будут жить в условиях исключительно высоких стандартов чистоты. А это может привести к деградации иммунной системы. А потому цветение в оранжерее какой-нибудь лилии сорта «лоллипоп» при попадании в систему вентиляции её запаховых маркеров может привести к аллергическим реакциям. С самыми серьёзными последствиями. Это всего один пример нештатной ситуации из тысяч возможных! Медицинский департамент «Роскомоса» приравнивает последствия конкретно этой ситуации к эпидемическим.
– Это всё интересно, – подала голос примолкнувшая было Татьяна Авдеева, та самая, что обратила на себя моё внимание провокативной талией и звонким голосом. – Но имело бы смысл рассказать обо всех этих необычайных домыслах участникам проекта. Устроить публичную дискуссию. Кому, кстати, ещё пива?
Я не отказался и Авдеева принесла мне ещё один ледяной бокал. Перед собой поставила такой же.
– А как вы умудрились попасть в экипаж «Юрия Долгорукого» до официального конкурса? – спросила Татьяна. В ту секунду, когда она пододвигала бокал с пивом, наши пальцы соприкоснулись. У неё была холодная рука и длинные красивые музыкальные пальчики. Она вообще была вся такая занятная, что на неё хотелось бы посмотреть в другой обстановке.
– Как вы все хорошо знаете и без меня, на борту «Долгорукого» будет постоянно бодрствовать дежурная смена. Или дежурная группа, можно называть так. Численность группы – шестнадцать-семнадцать человек, усредненная продолжительность дежурства – один год. Всего таких смен конкретно для полёта «Юрия Долгорукого» будет пятьдесят четыре. Старший каждой из смен назначается вне конкурса. Вот меня и назначили.
– То есть, если основной состав будет отбираться по конкурсу, который сам по себе растянется на многие месяцы, то старшие групп уже известны? – уточнила Татьяна.
Она время от времени странно посматривала на меня и я не мог понять её взгляд – это не был флирт, но как будто намёк на что-то личное.
– Да, вы правильно меня поняли. – мне осталось лишь кивнуть.
– А можно вопрос не по теме? – проговорила Юми и неожиданно подняла руку, точно в школе. Получилось это у неё на редкость забавно, вообще же, по её улыбкам и неожиданной жестикуляции можно было понять, что она очень юморная и неординарная дамочка. – Во время встречи с руководителями групп в «Ситуационном» зале Лариса Янышева спросила вас…
– Да-да-да, я помню, про опасный секс. – я cдержался, чтобы не захохотать в голос. – Вы уже слышали об этом, хотя лично на встрече не присутствовали! Подозреваю, что фраза успела стать крылатой, поэтому объясняю её происхождение. Мы с Ларисой одновременно обучались в Авиационно-Космической академии, с той только разницей, что я заканчивал обучение, а ваша нынешняя руководительница её только начинала. Была у нас замечательная поездка на профильную базу. Кто учился в академии, знает, что большой учебный городок находился, да и сейчас находится в излучине Хомы. Места потрясающие, очень живописные, центральная Россия, дорожки среди сосен, стриженые газоны, кампус мирового уровня. И там после подготовительных занятий, которые мы же, выпускники, кстати, и проводили, довелось мне оказаться в одной компании с Ларисой Ивановной Янышевой. Компания была большая, человек с десяток точно. После обсуждения всех актуальных вопросов космологии, космогонии, теории эфира и управления гравитацией мы перешли к чему…? Правильно, к обсуждению проблематики межполовых отношений в процессе освоения дальнего космоса. Тогда-то и прозвучал легендарный вопрос Ларисы и мой не менее легендарный ответ: «Каким видам секса вы отдаёте предпочтение?» – «Из всех видов секса я выбираю опасный». Кстати, от сказанного я не отрекаюсь и не могу не отметить того, даже сейчас этот анекдот звучит вполне достойно, без похабщины. Как вы все, должно быть, знаете, наши юные космонавты порой острят… кхм… за пределами приличий.
Присутствующие заулыбались. Улыбнулась и Юми, став на несколько мгновений необыкновенно милой и женственной:
– Спасибо за разъяснение. А то пересказ этой истории взбудоражил фантазию наиболее активной части экипажа!
Я не знаю, что она имела в виду, но её слова вызвали хохот собеседников. Обстановка стала настолько дружелюбной и тёплой, что настало время уходить. В конце-концов, знакомство состоялось и я не сомневался, что в ближайшие дни оно только укрепится. Скажем мягко, к тому имелись все предпосылки. Я толкнул коленом сидевшего рядом Вадима Королёва и тот всё понял без лишних слов.
– Дамы и господа, – подскочил со стула командир. – я вынужден вмешаться в ваше неформальное общение с господином ревизором, поскольку у нас всё ещё остаётся ряд неотложных дел. Благодарю вас за участие в обсуждении животрепещущих вопросов и выражение искреннего чувства уважения и душевного расположения.
Всё-таки Вадим научился городить благолепные фразы! Истинно командирский навык… С ходу, не задумываясь задвинуть такое получится не у каждого адекватного человека. Кстати, выражение про «выражение искреннего чувства» надо будет запомнить, экая, всё-таки, пафосная бессмыслица…
Дежурные по операционной базе размещались в так называемом Главном Командном центре – ГКЦ – расположенном в том самом месте, в котором Главный Коридор упирался в огромный берилиевый щит, обычно ориентированный на Солнце. С точки зрения конструктивной безопасности это место считалось наиболее защищённым как от ударов метеоритов, так и от солнечного ветра. Защищённость в космосе – тем более, дальнем – понятие весьма условное, тем не менее, создатели всех этих летающих по Солнечной системе чудес пытались в меру своих весьма ограниченных возможностей размещать командные центры таким образом, чтобы у них были наивысшие шансы на выживание при любом типе аварии. Будь то попадание метеорита, вспышка на Солнце, внутренний взрыв или, скажем, нападение пиратов. Пираты, правда, в Солнечной системе покуда не появились, но прочие виды угроз для операционной базы «Академик Королёв» представлялись вполне актуальными. За защищённость – пусть и далеко не абсолютную – конструкторам пришлось пожертвовать здоровьем дежурных смен, поскольку ГКЦ, размещенный на оси Главного Коридора, находился в зоне невесомости. Соответственно, в невесомости во время несения дежурства находилась и диспетчерская смена. А как мы все давно и прочно заучили, в космосе для человека невесомость – самый главный и коварный враг.
Когда мы с Королёвым втолкнули свои тела в помещение ГКЦ и зависли в полутора метрах от пола, оба диспетчера сидели на своих штатных местах, пристёгнутые к креслам. Одновременно покинуть свои рабочие места они не могли – бортовой компьютер расценил бы это как чрезвычайную ситуацию – утрату экипажем возможности управления станцией – и активировал бы протокол аварийного оповещения. В том числе оповещения и земного центра управления… в общем, переполох получился бы огромный. До тех пор, пока хотя бы один из диспетчеров сидел, прикованный ремнями к креслу, считалось, что операционная база находится под управлением человека. Хотя с самого начала функционирования «Академика Королёва» девяносто девять из ста операций по управлению выполнялись автоматически.
Рабочие места диспетчеров были оборудованы идентично – перед каждым большой интегральный монитор, на который можно было вывести любую информацию, и с полдюжины экранов поменьше. Никаких кнопок или иных видимых устройств ввода команд – управление осуществлялось голосом, тактильно или движением зрачка в зависимости от перегрузки. Помещение казалось пустым, здесь не было второго стола или запасных кресел – тут царил техногенный минимализм в своём крайнем проявлении.
За спиной дальнего от входа диспетчера нависал Олег Афанасьев, старший Группы материально-технического обеспечения, которая несла ответственность за электро- и водоснабжение станции, штатное функционирование канализации, гидравлических и пневматических систем, вентиляции, всех видов сигнализаций и оповещений, ну и само-собой, диспетчеризацию всех этих процессов. Дежурные по ГКЦ находились в его прямом подчинении. Увидев Королёва и меня, он спокойно, без всякой показной строгости, проговорил, обращаясь к подчинённым:
– Командир в отсеке! Ревизор «Роскосмоса» в отсеке!
Эти стандартные фразы согласно «Операционному кодексу» информировали членов экипажа о статусе появившихся руководителей и побуждали их быть готовыми беспрекословно исполнить возможное поручение.
После этого Афанасьев также просто и буднично сделал формальный доклад командиру об обстановке на борту станции, из которого можно было узнать, что за время дежурства диспетчеров Сергея Кузьмина и Прохора Уряднова имело место нападение на ревизора «Роскосмоса», а в остальном ситуация на борту штатная, нагрузка на системы жизнеобеспечения – в заданных пределах, а прогноз астрофизической обстановки на ближайшие двенадцать часов экстремальных угроз не несёт.
– Хорошо, – важно кивнул Королёв и замолчал.
