Колумб Замоскворечья

© Издательство «Художественная литература», 2023 г.

© Иллюстрация Малый театр, 2023 г.

Я знаю тебя, Замоскворечье

Замоскворечье… самобытный и обособленный уголок города.

Замоскворечье… раскинулось на юг от Москвы, прямо за рекой.

Замоскворечье… казалось удаленным от старой, коренной Москвы.

Здесь на каждой улице в праздник слышался звон колоколов церквей. Сияли купола и колокольни Симонова и Новоспасского, Донского и Девичьего монастырей.

Два моста – Москворецкий и Большой Каменный соединили с центром города заречную его сторону.

По Якиманке в праздники шли на богомолье и просто ходили гулять к Донскому монастырю.

Между Малой Ордынкой и Голиковским переулком, в доме дьякона Никифора Максимова, в четыре часа пополуночи 31 марта (12 апреля по новому стилю) 1823 года родился Александр Николаевич Островский.

Отец, Николай Федорович, – воспитанник Духовной академии, мать, Любовь Ивановна – дочь просвирни. Священником был его дед по отцу, служил пономарем дед по матери, с церковным причтом связаны его многочисленные дядюшки и тетушки. Таким образом, по рождению мальчик принадлежал к среде небогатого духовенства.

Род Островских вышел из костромской земли. Дед по отцу, Федор Иванович, в конце XVIII века приехал в Кострому и по окончании Духовной семинарии стал протоиереем костромской церкви Благовещения. Старшие сыновья, Николай и Геннадий, поехали учиться в Москву, в Духовную академию. И здесь Николай Федорович усердно занимался… дисциплинами светского цикла: теорией словесности, гражданской историей, эстетикой, историей всеобщей литературы и по окончании перешел на гражданскую службу. Получив чин коллежского секретаря, активно поднимался вверх по карьерным ступеням и спустя три года он – титулярный советник.

В детстве Островский бегал играть во двор и на тихую, пустынную улицу – Малую Ордынку. Дети росли в большой семье: шумно, людно. Затаив дыхание, ничего не пропуская, слушал мальчик сказки, поведанные няней Авдотьей Ивановной Кутузовой и бабушкой. Смотрел, как в праздник движется к поздней обедне пестрая толпа.

На Пятницкой, на Зацепе, в замоскворецких переулочках и тупичках какие только картины не возникали, каких разговоров можно было не наслушаться! На всю жизнь в памяти осталось милое Замоскворечье, напитавшее душу мальчика первыми впечатлениями.

В воскресные и праздничные дни юного Островского возили в Нескучный сад с его парковыми затеями, на Девичье поле, где устраивались гулянья под Рождество и на Масленицу. Видели настоящий площадной народный театр – примитивный, но яркий и веселый. Ездили и на Воробьевы горы, любовались оттуда Москвой. Александр Николаевич любил свою малую родину и впоследствии писал: «Я знаю тебя, Замоскворечье… Знаю тебя в праздники и будни, в горе и радости, знаю, что творится и деется по твоим широким улицам и мелким частым переулкам».

Отец будущего драматурга, Николай Федорович, в свободное от службы время занимался частной юридической практикой. Купцы, мещане приходили к нему за советом и просили вести их дела. Материальное положение семьи улучшалось, и уже в начале 1826 года Островские переезжают в новый дом, построенный недалеко от Пятницкой улицы.

Когда Островскому не было еще девяти лет, умерла его мать.

В семье Островских глубоко почитали книгу. «Благодаря большой библиотеке своего отца, который с самого начала журналистики в России выписывал все появлявшиеся периодические издания и приобретал все сколько-нибудь выходящие из ряду книги, Островский весьма рано ознакомился с русской литературой и почувствовал наклонность к авторству». Так написал о себе в третьем лице Александр Николаевич.

В семье Островских разговор часто касался литературы. Нередким гостем в доме был дядя Островского, Геннадий Федорович, чуть позже отца окончивший ту же Московскую духовную академию и ставший директором Синодальной типографии.

В сентябре 1835 года Николай Федорович в прошении о принятии сына в Московскую губернскую гимназию написал: «коему отроду 12 лет, по-российски писать и читать умеет и пер-выя четыре правила арифметики знает». Островского приняли в третий класс. 17 июня 1840 года Островский сдал последний экзамен в седьмом выпускном классе, и ему было дано право поступать в университет без предварительных испытаний.

Отец хотел, чтобы старший сын унаследовал его профессию. Юридическая карьера принесла ему положение, и в 1838 году она позволила ему, коллежскому асессору, подать прошение о внесении вместе с детьми в дворянскую родословную книгу. Но сын не думал о юридическом образовании. Литература была уже частью души гимназиста, но… не смел возражать. И Александр на заявлении написал: «Окончивши полный курс гимназического учения, желаю, для усовершенствования себя в науках, поступить в Императорский Московский университет на Юридическое отделение. Александр Островский. 1840. Июня 18 дня». Курс обучения ему окончить не удалось: не сдав экзамен по римскому праву, в 1843 году Островский подал прошение об уходе. 22 мая ему было выдано свидетельство об «увольнении от университета».

Николай Федорович похлопотал за сына, и Александр начал служить в Совестном суде, в котором пытались разрешить все споры мировым соглашением «по совести», а затем продолжил в Коммерческом.

Что за типы проходили тут каждый день! Что за диковинные всплывали истории. В судьбе Островского этот период оказался важной жизненной школой. Перед ним будто раздвинулись кулисы, и Островский увидел жизнь со всеми нелепостями и болью. «Не будь я в такой передряге, – говаривал Островский, – пожалуй, не написал бы „Доходного места“».

А вне присутствия он жил другой половиной своей души, при первой возможности он шел в театр по вечерам, а днем же только и ждал срока, чтобы отправиться в печкинскую кофейню, что против Александровского сада.

Кофейня Печкина была особым уголком старой Москвы. Ее владельцем был Иван Артамонович Бажанов – тесть Мочалова, задумавший устроить недалеко от Театральной площади приют артистов и литераторов. На столиках лежала газета «Северная пчела», можно было почитать журналы – «Библиотека для чтения», «Отечественные записки». Островский любил здесь проводить время и мечтал сойтись ближе с актерами и литераторами. Их разговоры, веселье, непринужденность, рассказы в лицах казались Островскому частью какого-то необыкновенного мира. Здесь бывали Живокини, Садовский, Самарин. Заходил сюда и Щепкин, и, когда бывал в ударе, все заслушивались его рассказами и диковинными историями в лицах. Когда не было спектакля, бывал в кофейне и Мочалов.

То, что действительно его занимало – новые встречи, разговоры о театре, и прежде всего свой начатый литературный труд.

Одним из первых произведений Островского стали «Записки Замоскворецкого жителя», опубликованные в 1847 году в газете «Московский городской листок». Впервые автор описывает особенности быта представителей купечества, показывая их перед читателем как жителей отдельно взятой «страны», со своим жизненным укладом. Столь детально и подробно и при этом ярко до Островского купечество не рассматривал ни один автор. После этого Александра Николаевича и стали называть «Колумбом Замоскворечья». В «Московском городском листке» в том же году напечатана и первая пьеса Островского «Картина семейного счастья», в котором сюжетной линией было сватовство.

По прирожденному свойству характера делать все не спеша, вдумчиво и основательно, Александр Николаевич обыкновенно писал долго, допуская большие перерывы. Так, например, над «Банкротом» («Свои люди – сочтемся!») он работал свыше четырех лет, несмотря на то, что уже напечатаны очерки Замоскворечья, «Картина семейного счастья» – пьеса, которая произвела сильное впечатление на Гоголя.

В этот период молодой Островский увлекся простой женщиной, ее звали Агафья Ивановна. На брак с Агафьей Ивановной он не мог решиться – отец был категорически против.

Чтобы отвлечь сына, дать ему посмотреть жизнь и развеяться, отец предложил ему выехать на лето вместе со всей семьей в приобретенное в 1846–1847 годах имение Щелыково Костромской губернии.

Собирались в деревню основательно, нанимали экипаж тройкою и ямщиков. Называлось это – путешествовать «на долгих». 240 верст от Москвы до Ярославля ехали четверо суток.

Сохранился дневник первого путешествия Островского в Щелыково весной 1848 года. Молодой человек впервые совершал столь далекое путешествие: ему все в новинку: и эта красота «залесной» Руси, и города, и дивная весна, и просыпающаяся природа, и люди.

В местных жителях ему нравилось спокойное достоинство и русская обворожительная учтивость. А уж на девушек и молодых женщин наш путешественник вовсе не может глядеть равнодушно: «Что за типы, что за красавицы женщины и девочки».

После этого волшебного путешествия в Щелыково на высокой горе его встретил небольшой, но уютный старый барский дом с колоннами, утопающий в кустах цветущей черемухи, светлая, тихая речка, вид с горы на несколько верст вдаль, и за несколько дней он обошел все окрестности, познакомился с мужиками из ближних сел.

Он не просто наслаждался и отдыхал, он на все вокруг глядел глазами художника. «Каждый пригорочек, каждая сосна, каждый изгиб речки – очаровательны, каждая мужицкая физиономия значительна (я пошлых не видал еще), и все это ждет кисти, ждет жизни от творческого духа…»Так провел Островский летний отпуск 1848 года, любуясь природой, гуляя по лесам. Столько событий и впечатлений вместилось в краткое пребывание.

Весной на следующий год семья уехала в Щелыково, Островский остался в Москве, и вопреки желанию отца ввел в дом Агафью Ивановну. Скромно и достойно проживет она с великим драматургом почти двадцать лет. Не только изображений Агафьи Ивановны не сохранилось, но даже фамилия ее осталась неизвестной.

После первых публикаций о драматурге уже знали в литературных кругах. Он показывал купеческое сословие смело для своего времени. И чтение его второй пьесы «Свои люди – сочтемся!» произошло в доме Михаила Петровича Погодина на Девичьем поле. Ее сюжетом послужило злоумышленное банкротство, весьма в ту пору распространенное. В комедии разворачивается мошенническая борьба за деньги. Сначала пьеса называлась «Банкрот или…»

Перед началом Островский объяснил, что будет читать комедию вместе с Провом Садовским и берет на себя женские роли, а ему отдает мужские. В какой-то момент к ним подсел Михайло Щепкин и, заглядывая в тетрадь, начал подавать реплики за одного из персонажей… Слушали в полной тишине, наслаждаясь текстом «Банкрота». На чтении комедии «Свои люди – сочтемся!» присутствовал и Гоголь. Он написал начинающему драматургу записку с одобрительным отзывом о его комедии. Так закончился этот памятный для автора вечер, отмеченный знакомством с Н. В. Гоголем.

И. С. Тургенев, вспоминая первые выступления А. Н. Островского в литературе, сказал: «Он начал необыкновенно».

Н. А. Некрасов обдумывал, как пригласить молодого автора к сотрудничеству в своем «Современнике». Москва уже считала драматурга своим. Когда в доме военного генерал-губернатора Закревского на Тверской происходило чтение «Банкрота», комедия уже набиралась в типографии для 6-го номера журнала «Москвитянин» в 1850 году.

Яркий талант молодого сочинителя и его скромная и открытая манера держаться расположили Закревского к нему. Но, несмотря на это, важно было иметь одобрение комедии богатым купечеством. И Островский еще прежде прочитал пьесу в знакомых ему купеческих домах, предполагая найти там почитателей и сторонников. Оставалось получить подпись цензора, его с несколькими литераторами Погодин пригласил к себе на чай. Островский снова читал сцены из комедии к удовольствию слушателей. И цензору ничего не оставалось, как подписать пьесу в печать. Но все-таки пришлось сделать небольшую правку, вероятно, тогда же в названии пьесы убрали первую часть двойного названия «Банкрот или…», и осталось просто: «Свои люди – сочтемся!» Под этим именем комедия и начала свой славный путь в литературе и на русской сцене.

После публикации пьесы в «Москвитянине» В. Ф. Одоевский говорил: «Если это не минутная вспышка… то этот человек есть талант огромный…»

Оценил комедию и А. Ф. Писемский. Он писал автору: «Ваш „Банкрут“ – купеческое „Горе от ума“ или точнее сказать – купеческие „Мертвые души“».

О комедии Островского много было разговоров и в Петербурге, в особенности в редакции «Современника».

Но все-таки влиятельное купечество отнеслось к пьесе неодобрительно, и появился вердикт императора: «…напрасно напечатано, играть запретить».

По приказу царя за Островским был установлен тайный надзор полиции, и в связи с этим ему пришлось покинуть в январе 1851 года службу в Коммерческом суде.

Александр Николаевич Островский начинает заниматься литературным трудом и, чтобы себя поддержать, работает в редакции журнала «Москвитянин».

В новой комедии «Не в свои сани не садись» промотавшемуся отставному кавалеристу, «ветрогону» Вихореву, ищущему богатую невесту противопоставляются купцы, живущие по старине, и здесь он показывает тип старого русского семьянина. Таким образом утверждая положительное, в отличие от пьес, написанных ранее, где главной темой было сатирическое обличение.

Петербургскую постановку комедии «Не в свои сани не садись», написанную в 1852 году, посетил император Николай I. Выражая свое удовольствие, он сказал: «Это не пьеса, это урок!»

Идеализация патриархальности полнее выразилась в комедии «Бедность не порок».

Пьесами «В чужом пиру похмелье» и «Доходное место» автор вступил в третий период своего творчества, в котором он, обогатившись достижением предыдущих периодов, дает их органический сплав. Островский создал целую галерею положительных характеров, отстаивающих свои человеческие права, свое место под солнцем.

Не покорилась измывающейся над ней свекрови и не смогла жить с постылым мужем Катерина («Гроза»).

Артист Несчастливцев, обвиняя жестокосердных обитателей помещичьих гнезд, говорил: «Вы тешите только самих себя, самих себя забавляете. Вы комедианты, шуты, а не мы» («Лес»).

Мелузов, молодой человек, только что окончивший университет и ожидающий места учителя, так характеризует свои отношения с бюрократом Бакиным: «У нас с вами… непрерывная дуэль, постоянный поединок, непрекращающаяся борьба. Я просвещаю, а вы развращаете» («Таланты и поклонники»).

В комедии «Бешеные деньги», появившейся в 1870 году, драматург рисует дворян, прожигающих большие деньги. Они живут в другом мире, растоптав все нравственные принципы.

Наряду с дворянством драматург показывает торгово-промышленных дельцов, которые превращают зависимых от них людей в предметы меновой ценности, купли и продажи. Так Кнуров и Вожеватов разыгрывают несчастную Ларису в орлянку («Бесприданница»).

В пьесах Александра Николаевича изображаются обычные ситуации с обычными людьми, драмы которых уходят в быт и человеческую психологию.

В развитии русской драматургии творчество А. Н. Островского составило эпоху. Он создал народный театр, театральную школу и целостную концепцию театральной постановки, повернув отечественную драматургию и сцену к жизни. Его пьесы в самобытной форме показывали характеры и нравы действительности.

Островский – замечательный бытописатель. Но в своих картинах он ставил и решал важные моральные и социальные проблемы. Обычно семейно-бытовой, имущественный, общественный, социально-политический конфликт затрагивали нормы человеческого поведения, противоречия между имущими и неимущими, сильными властью и зависимыми от нее и привлекали зрителей и читателей.

Л. Н. Толстой писал ему: «Я по опыту знаю, как читаются, слушаются и запоминаются твои вещи народом, и потому мне хотелось бы содействовать тому, чтобы ты стал теперь поскорее в действительности тем, что ты есть несомненно, – общенародным в самом широком смысле писателем».

Мастерство Островского с еще большей силой проявлялось в языке действующих лиц. С детства он слушал яркую образную речь и в дальнейшем стал неутомимым собирателем ее слов и выражений, составителем, к сожалению, не законченного им словаря русского народного языка.

Островский создал 47 оригинальных пьес, создал вторые редакции двух пьес, написал в сотрудничестве с другими драматургами 7 пьес, перевел с иностранных языков 22 пьесы.

И. А. Гончаров в письме к Островскому по случаю его тридцатипятилетней драматургической деятельности сказал:

«…Литературе Вы принесли в дар целую библиотеку художественных произведений, для сцены создали свой особый мир. Вы… достроили здание, в основание которого положили краеугольные камни Фонвизин, Грибоедов, Гоголь. Но только после Вас мы, русские, можем с гордостью сказать: „У нас есть свой русский национальный театр“. Он по справедливости должен называться: „Театр Островского“».

Но, несмотря на признание, творческий путь Островского не был прямолинейным.

Создателю «Грозы» и «Бесприданницы», обремененному большой семьей, приходилось много работать. В 1869 году, через два года после кончины Агафьи Ивановны, Александр Николаевич обвенчался с актрисой Марией Васильевной Бахметьевой и стал отцом четырёх сыновей и двоих дочерей.

Островский после первого посещения полюбил Щелыково, часто ездил туда на лето, а после смерти отца – вместе с братом выкупил у вдовы «…наше великолепное Щелыково; вот мне приют…»

Приезжая сюда, Александр Николаевич уделял немного времени отдыху, а затем приступал к работе. Однако вскоре драматург напишет: «Я езжу не из Москвы в деревню и обратно, а из кабинета в кабинет и природу вижу только проездом».

Островский работал в Щелыкове над 19 произведениями: «Поздняя любовь», «На всякого мудреца довольно простоты», «Не было ни гроша, да вдруг алтын», «Последняя жертва», «Бесприданница», «Сердце не камень», «Горячее сердце», «Лес», «Правда – хорошо, а счастье – лучше», «Таланты и поклонники», «Красавец-мужчина», «Без вины виноватые».

Радушный Островский, любивший общение с друзьями, настойчиво звал их в гости. Неудивительно, что чаще прочих в Щелыкове бывали артисты. Здесь бывали актеры московского Малого театра Михаил и Ольга Садовские, Николай Музиль, Надежда Никулина, а также артисты петербургского Александринского театра Иван Горбунов и Федор Бурдин, провинциальный актер Константин Загорский. Приезжали в Щелыково и писатели Егор Дриянский и Сергей Максимов, драматурги Петр Невежин и Николай Соловьев, композитор, профессор Московской консерватории, Владимир Кашперов. По семейным преданиям, в Щелыкове бывал поэт Николай Некрасов.

Живя в Щелыкове, Островский участвовал в общественной жизни. Он являлся почетным мировым судьей и гласным Кинешемского уездного земского собрания. Писатель выполнял свою работу столь усердно, что был избран местными дворянами на должность уездного предводителя, но отказался занять этот почетный пост по причине занятости.

Александр Николаевич Островский умер на 63-м году жизни, 14 июня 1886 года в сельце Щелыково.

Из коротенького газетного известия:

«Утром в Духов день 2 июня (1886 г.) А. Н. Островскому внезапно сделалось дурно, и он скончался». И разнеслась по России потрясающая весть: Островского не стало!

Похоронен Александр Николаевич недалеко от любимой усадьбы, на погосте храма Святителя Николая в Бережках, рядом с могилой отца.

Трудно переоценить роль его пьес, в которых он, по словам Гончарова, «исписал всю жизнь московскую, т. е. великороссийского государства», учил плакать и смеяться честно и искренно, – и этим особенно дорога нам его память…

Уже давно сказано: «Жить после смерти в сердцах тех, кого покидаем, – не значит умереть».

Замоскворечье в праздник

Когда у нас за Москвой-рекой праздник, так уж это сейчас видно. И откуда бы ты ни пришел, человек, сейчас узнаешь, что у нас праздник. Во-первых, потому узнаешь, что услышишь густой и непрерывный звон во всем Замоскворечье. Во-вторых, потому узнаешь, что по всему Замоскворечью пахнет пирогами[1].

Но я благодаря удобному случаю опишу праздничный день с начала до конца по порядку. У нас праздник начинается с четырех часов утра: в четыре часа все порядочные люди, восстав от сна, идут к обедне. Посетители ранних обеден здесь резко отличаются от посетителей поздних. Первые большею частью солидные люди: купцы, пожилые чиновники, старухи купчихи и простой народ. Вообще все старшие в семействе ходят к ранней обедне. И здесь вы не увидите ни разноцветных нарядов, ни карикатурного подражания высшему обществу, а напротив того – истинная и смиренная набожность равняет все звания и даже физиономии. Тут нет для почетных лиц почетных мест, где кто стал, там и молится. Вот пришел купец, миллионщик, лицо почетное, помолился, ему все кланяются, и вот входит его последний работник, которому задний двор всегдашнее пребывание, – пришел, поклонился три раза, встряхнул кудри и стал кланяться на все стороны, и ему все кланяются. И как торжественно в тишине и полусвете ранней обедни текут от алтаря громкие возгласы вечной истины.

Но вот отходит обедня, народ выходит из церкви, начинаются поздравления, собираются в кучки, толки о том и сем, и житейская суета начинается. От обедни все идут домой чай пить, и пьют часов до девяти. Потом купцы едут в город тоже чай пить, а чиновники идут в суды приводить в порядок сработанное в неделю. Дельная часть Замоскворечья отправилась в город: Замоскворечье принимает другой вид. Начинаются приготовления к поздней обедне: франты идут в цирульни завиваться или мучаются перед зеркалом, повязывая галстук; дамы рядятся. Что это у нас за франты за Москвой-рекой, как одеваются; вот уж можно сказать, что со вкусом. У нас никогда по моде не одеваются, это даже считается неблагопристойным. Мода – постоянный, неистощимый предмет насмешек, а солидные люди при виде человека, одетого в современный костюм, покачивают головой с улыбкой сожаления; это значит: человек потерянный. Будь лучше пьяница, да не одевайся по моде. Не только у нас за Москвой-рекой, да и в остальной-то части Москвы не все понимают, что мода есть тот же прогресс, хотя чисто фактический, бессознательный, а все-таки прогресс. А попробуйте убедить в этом, так вас сочтут за вольнодумца и безбожника. А у нас за Москвой-рекой понятия о моде совершенно враждебные. У нас говорят: «С чего это вы взяли, чтобы я стал себя уродовать, – талия чорт знает где; что я за паяц, чтобы стал подражать моде. Надо уметь одеться к лицу, что кому пристало». И одеваются к лицу. В костюмы своего изобретения. Например, зеленый плащ и белая фуражка без козырька или узенький фрак, до бесконечности широкие шаровары и соломенная шляпа. И с какой торжественной улыбкой, с каким гордым взглядом ходит по Замоскворечью человек, одетый к лицу; тогда как в душе человека, который надевает модный фрак или сюртук, совершается драма; он раз пять подходит к зеркалу поглядеть, не смешон ли он; если идет куда, то крадется сторонкой, точно контрабандист; а взгляните на него попристальней, так он переконфузится до смерти. Но об моде когда-нибудь в другой раз, а теперь о празднике. Но виноват, позвольте, надобно что-нибудь сказать о дамских нарядах. Вы увидите часто купца в костюме времен Грозного и рядом с ним супругу его, одетую по последней парижской картинке. Впрочем, этого нельзя сказать обо всех, и есть великолепные исключения. Некоторые дамы имеют обыкновение изменять модным костюмам, прибавляя что-нибудь своего изобретения. Это обыкновенно так делается: приезжают в магазин, выбирают себе шляпку, чепчик или мантилию, по нескольку раз примеривают, разглядывают со всех сторон и говорят, что это очень просто, и велят при себе прибавить что-нибудь – цветочков или ленточек, чтобы было понаряднее. А понаряднее значит у нас поразноцветнее. Нелишним считаю сказать, что некоторые дамы имеют к иным цветам особую привязанность, одна любит три цвета, другая четыре: и что бы они ни надели, все любимые цвета непременно присутствуют на их костюме. Барышни относительно цветов разделяются на две половины: одни любят голубой цвет, а другие розовый. Молодые люди также не совсем равнодушны к голубому цвету, и на редком вы не встретите что-нибудь голубенькое. Причины этому, я полагаю, следующие: первая, голубой цвет – цвет небесный, а душа в невинном состоянии находится с лазурью небесною в дружественном отношении; вторая, голубой цвет значит верность. Впрочем, я это только полагаю, а наверное сказать не смею. Так вот-с, начинаются поздние обедни – там вы увидите и франта, одетого к лицу, и купчиху mille colorum[2]. Обедни продолжаются часу до двенадцатого. Потом все идут обедать; к этому времени чиновники и купцы возвращаются из городу. С первого часа по четвертый улицы пустеют и тишина водворяется; в это время все обедают и потом отдыхают до вечерен, то есть до четырех часов. В четыре часа по всему Замоскворечью слышен ропот самоваров; Замоскворечье просыпается и потягивается. Если это летом, то в домах открываются все окна для прохлады, у открытого окна вокруг кипящего самовара составляются семейные картины. Идя по улице в этот час дня, вы можете любоваться этими картинами направо и налево. Вот направо, у широко распахнутого окна, купец с окладистой бородой, в красной рубашке для легкости, с невозмутимым хладнокровием уничтожает кипящую влагу, изредка поглаживая свой корпус в разных направлениях: это значит по душе пошло, то есть по всем жилкам. А вот налево чиновник, полузакрытый еранью, в татарском халате, с трубкой Жукова табаку – то хлебнет чаю, то затянется и пустит дым колечками. Потом и чай убирают, а пившие оный остаются у окон прохладиться и подышать свежим воздухом. Чиновник за еранью берет гитару и запевает: «Кто мог любить так страстно», а купец в красной рубашке берет в руки камень либо гирю фунтов двенадцати. Что вы испугались? Как же не испугаться: да зачем же у него камень-то в руках, – ведь это шутки плохие. Нет, ничего, не беспокойтесь! Он гражданин мирный. Вот посмотрите: подле него, на окне, в холстинном мешочке, фунтов восемь орехов. Он их пощелкивает, то по одному, то вдруг по два да по три, – пощелкивает себе, да и знать никого не хочет. Нет, вы, пожалуйста, не беспокойтесь. После вечерен люди богатые (то есть имеющие своих лошадей) едут на гулянье в Парк или Сокольники, а не имеющие своих лошадей целыми семействами отправляются куда-нибудь пешком; прежде ходили в Нескучное, а теперь на Даниловское кладбище. А если праздник зимой, так проводят время в семействе. Общества совершенно нет, в театр не ездят. Разве только на Святках да на Масленице, и тогда берут ложу и приглашают с собой всех родных и знакомых. Смотреть ездят: «Русалку», «Пилюли», «Аскольдову могилу» и прочее. Вот что еще замечательно, что водевиль, дающийся после пьесы, считается продолжением ее. Ложатся спать в девятом часу, и в девять часов все Замоскворечье спит.