– Привет, Марция. Лаурина приглядывает за сестр?нками. Мария спит. Пойду, покормлю их.
Девушки собрались было уже разойтись, но тут Марция внимательно пригляделась к чему-то за спиной подруги. Виттория оглянулась. По дороге к деревне, поднимая клубы пыли, приближалась почтовая повозка. Почтовое отделение располагалось в Тальякоццо, и почтальон развозил письма по деревням на своей маленькой тележке, подхл?стывая тощую рыжую кобылку.
В другие времена это было радостное явление: не каждый день жители Сканцано имели возможность получить какое-нибудь послание от родственников или друзей. Но не в войну. В те тяжёлые годы появление почтальона на дороге могло означать не только весточку с фронта, но и то, что кому-то везут горестное известие. Жители деревни, затаив дыхание, смотрели на клубы пыли вдалеке. Им казалось вечностью это медленное приближение почтовой повозки. Никто не осмеливался даже в мыслях предположить, кому сегодня выпадет горькая доля оплакивать родного человека.
Наконец почтальон въехал в деревню, и по главной улице, выложенной булыжником, громко застучали лошадиные подковы. На площади собрались и другие жители, женщины в тревоге прижимали платки к груди. Почтовая повозка подкатила к небольшому каменному бассейну, в который стекала вода из трубы, чтобы напоить лошадь. Почтальон слез с тележки, снял с плеча сумку и вынул из неё помятый конверт.
– Россини – кто?
Марция вздрогнула и прижала руку к груди. На фронте у неё были муж и брат.
– Я, – слабым голосом произнесла она и на ватных ногах пошла к тому месту, где стоял почтальон. Он подал ей конверт, Марция вскрыла его.
Тишина на площади была такая, что слышалось жужжание мух над навозными леп?шками, усеявшими булыжную мостовую. Девушка прочитала, что было написано в письме, и прошептала:
– Стефано…
Это был муж Марции. Ему было двадцать пять лет, у них был трёхлетний сынишка. Почтальон, отдав конверт девушке, развернул свою кобылку, сел в повозку и направился к дороге. Он уже привык развозить горестные вести. Ему надо было объехать ещё несколько деревень, и он не мог позволить себе раскисать. Поэтому он не видел, как девушка выронила из рук корзину с бель?м, рассыпав его на камни, как упала на колени, не слышал сдавленных рыданий, заглуш?нных стуком подков его лошади.
Глава 2. 1916 год. В окопах
Фриульский фронт
Когда Джино Таманьини призвали на фронт, ему было двадцать два года. Родители пришли проводить его на римский вокзал Термини, где смотрели, как солдат выстроили в шеренги, а девушки из Красного Креста раздавали им подписанные от руки открытки с молитвами и пожеланиями удачи в бою. Взволнованный и немного растерянный, Джино спрятал эту открытку в карман. Он пронес её через всю войну и говорил впоследствии, что именно она сохранила ему жизнь.
Во время Первой Мировой войны Фриули был театром военных действий. Эти земли были разделены между Итальянским Королевством и Австро-Венгрией. Битвы на Фриульском фронте имели тяж?лые последствия как для солдат, так и для мирного населения.
Окопная война в гористой местности восточных Альп стала для Джино настоящим адом с ужасающими условиями жизни. Солдатам постоянно приходилось рыть траншеи в твёрдом известняке. Каждый артиллерийский взрыв превращал почву в рой каменных осколков, ранящих ничуть не менее опасно, чем пули. Летом эта местность была сухой и безводной, зимой там дул ледяной ветер, а температура иногда опускалась ниже минус сорока градусов. Часты были сходы лавин, которые ещё больше увеличивали число жертв. Высота гор на границе с Австрией достигала трёх с половиной тысяч метров, и до огневых точек приходилось добираться по канатным дорогам или вовсе по непроходимым горным тропам.
Джино был пулем?тчиком. Пулемёт, принятый на вооружение Королевской итальянской армией во время Первой Мировой войны, был наиболее используемым автоматическим оружием. Обращаться с ним было непросто, поэтому пулем?тчику всегда требовался напарник. Оружие было слишком тяжёлым, система подачи, оснащ?нная масляным насосом, была склонна к заклиниванию.
Джино пытался писать домой, но письма подвергались такой ж?стокой цензуре, что почти никогда не доходили до адресата. В письмах нельзя было писать стенографическим почерком, посылать открытки с панорамой города или окрестными пейзажами, чтобы невозможно было понять, где находится солдат, пославший весточку родным.
Солдат иногда отпускали в увольнительные в близлежащие городки и поселения, но им было строго запрещено рассказывать кому-либо о войне и не разрешалось даже знакомиться с местными девушками. Все эти ограничения очень быстро привели к бунтам и дезертирству, которое каралось смертной казнью. Из-за холода и недоедания в армии свирепствовал туберкулёз.
Напарника Джино звали Роберто. Это был крепкий парень родом из Неаполя. Он и Джино быстро подружились, и в часы затишья много рассказывали друг другу о своей жизни. То, что происходило на фронте, обсуждалось всегда вполголоса. Однажды Роберто признался другу:
– Не так я представлял себе войну. Мы здесь м?рзнем, болеем, умираем, и никому до этого нет дела.
– Кому ты хочешь, чтобы до этого было дело? – усмехнулся Джино.
Роберто сказал ещё тише, вплотную приблизившись к нему:
– Отсюда надо уходить, если хотим остаться в живых. Если не убьют, так подхватим какую-нибудь заразу.
– Куда отсюда сбежишь? – так же тихо ответил приятель. – Кругом горы, снег, до дома добираться почти тысячу километров. Если не пристрелят свои, зам?рзнешь или умрёшь с голоду.
– Кто тебе сказал, что мы пойдём домой? Отсидимся где-нибудь, пока война не кончится.
– Нет, – подумав, сказал Джино и нащупал в боковом кармане сложенную пополам открытку, которую ему дала девушка из Красного Креста в Риме, – для меня всё-таки верней остаться здесь.
Железная дисциплина, жестокое обращение и нищенское существование заставляло солдат не только дезертировать, но и сдаваться в плен. Некоторые отчаявшиеся даже нарочно подставляли части тела под пули, чтобы получить ранение. Джино не раз видел, как кто-нибудь из солдат высовывал руку или ногу из окопа, ожидая австрийского снайпера, а потом говорил, что устанавливал мешок с песком и был ранен. Один парень выстрелил в себя сам, но по ране быстро определили, что выстрел был сделан с близкого расстояния, и пуля была итальянская, а не австрийская. Этого несчастного расстреляли за умышленное членовредительство.
– Эй, – окликнул Джино одного солдата, сидевшего в окопе и дико вращающего глазами, – с тобой всё в порядке?
– Помоги мне, – прошептал парень.
– Ты ранен? Я отведу тебя в санчасть.
– Нет, я не ранен, – ответил тот, – выстрели в меня. Я сам не могу. Не хватает духу.
Джино не сразу понял, но когда до него дошло, замотал головой.
– Нет, нет, я этого не сделаю! Да ты что! Мы выдержим! Давай, соберись! – он попытался поднять его. – Пойдём, ты не должен тут сидеть.
Но парень вдруг вырвался, вылез из окопа и побежал. Джино видел, как солдат бежит прямо, не разбирая дороги. Вокруг стреляли, и он не понял, чья именно пуля досталась беглецу, но тот упал, не пробежав и ста метров. Джино, осторожно выглянув из окопа, увидел, что парень шевельнулся. «Он жив! – пронеслось у него в голове. – Если бы в него стреляли наши, добили бы наверняка!»
Он не мог оставить его там лежать одного и, выбравшись из укрытия, пополз туда, где упал его товарищ. Пули свистели у него над головой, но он добрался до парня. Его ранило в бедро, крови было много, но он был жив. Джино ухватил его за воротник, развернул и медленно потащил обратно к окопу.
– Видишь, теперь я поеду в госпиталь, – заплетающимся языком проговорил парнишка, когда Джино доволок его до укрытия и стащил вниз. – Господи, как больно! Пусть меня скорей заберут отсюда!
– Эх ты, несчастный, – задыхаясь, сказал совсем обессилевший Джино, – потерпи, полежи тут. Я позову кого-нибудь, и тебя заберут.
Были и случаи самоубийства. Однажды поздно вечером Джино увидел, как двое солдат шептались о чём-то. Потом один из них присел на корточки, подставил винтовку к подбородку и выстрелил. Он упал, а второй тут же последовал его примеру и тоже свалился замертво. Эта сцена подействовала на Джино больше, чем самые жестокие бои, свидетелем которых он был.
Из-за грязи и отсутствия гигиены окопы вскоре превратились в убежище для крыс и мышей, которые размножались со страшной быстротой. Солдаты жили в окопах, ели там и спали, и всё это – в жару летом, в холод зимой, в дождь и ветер весной и осенью. Вместе с постоянным напряжением из-за ожидания нападения со стороны противника это невыносимо изматывало нервы. Никто из солдат не знал, дожив?т ли он до вечера.
Самым леденящим душу зрелищем для Джино было видеть трупы своих товарищей, валяющихся тут же, в окопах, с ползающими по ним крысами. Их никто не убирал, их некуда было деть – никому просто некогда и негде было их хоронить. Под непрекращающимся артиллерийским огнём невозможно было высунуться из окопа, не говоря уж о захоронении трупов. Взрывы иногда не прекращались несколько дней подряд. Изголодавшиеся солдаты, оглуш?нные и объятые ужасом, в буквальном смысле сходили с ума.
Однажды Джино увидел, как какой-то парень поймал крысу и свернул ей шею. Тот заметил, что Джино наблюдает за ним, замер на секунду, глядя на него безумным взглядом, потом сделал ещё одно вращательное движение – и оторвал крысе голову. Джино, весь дрожа, глядел, как парень разорвал пальцами брюшко животного и разломил добычу пополам. Ему удалось содрать шкурку со спины и задних лапок крысы, после чего он оторвал одну лапку, посмотрел на неё несколько секунд, подн?с ко рту и начал глотать мясо. Джино вцепился пальцами в укрепление окопа, не в силах оторвать взгляд от этой сцены. Когда парень взглянул на него, Джино прошептал побелевшими от шока губами:
– Дай попробовать…
Он мог бы даже кричать – в грохоте взрывов его всё равно бы никто не услышал. Однако парень понял – скорей по голодному взгляду Джино, чем по его губам. Он помедлил, но протянул ему вторую крысиную лапку. Это стало окончательной капитуляцией человеческого существа перед ужасными испытаниями, которые приготовила ему судьба. То, что осталось в нём человеческого, навсегда смешалось с животными инстинктами, лишь благодаря им и удалось выжить. Джино взял крысиную лапку и принялся обгладывать тёплое мясо.
После многодневного обстрела трупы, оставшиеся в траншее, начали вонять. Часто приходилось видеть самых стойких ребят судорожно рыдающими или дрожащими. Некоторых рвало, некоторые сидели в прострации, безучастно глядя перед собой остановившимся взглядом. Единственное, что удавалось каким-то чудом не потерять изможд?нным испытаниями солдатам, – солидарность. Это объяснялось только одним – плохо было всем без исключения. Поэтому дух товарищества, чувство сплоч?нности и единства не покидали ребят, заставляя их стать одной большой семьёй.
Джино с напарником, как и другие пулем?тчики, в часы непрекращающегося огня пытались отстреливаться, но им очень редко удавалось высунуться из окопа. В один из дней, когда он, полуоглуш?нный, выпустил очередь из пулемёта, почти не видя, куда стреляет, что-то разорвалось совсем рядом с ним. Ему показалось, что на голову свалилась тонна раскал?нного металла. Джино ничего не видел и не слышал, кружась со страшной скоростью в чёрном вязком облаке. Чьи-то руки подхватили его и потащили. Больше он ничего не помнил.
Когда он очнулся, не мог понять, открыты у него глаза или закрыты. Джино по-прежнему ничего не видел, чувствовал лишь сильное раскачивание. Со всех сторон к нему прижимались какие-то тела, изредка его слегка толкали или пинали его ноги. Мало-помалу к нему вернулись зрение и слух. Как в тумане, перед глазами стали вырисовываться фигуры других солдат, скученных в одном месте, сваленных чуть ли не друг на друга. Уши Джино уловили стук колёс по рельсам, и он понял, что находится в движущемся поезде с сотнями своих товарищей по несчастью.
– Эй, очухался? – спросил кудрявый парнишка, лежащий рядом.
– Где я? – прохрипел Джино.
– Там же, где и я, – ответил парнишка, – в плену.
– Я ничего не помню.
