Трип. Истории про дауншифтинг, рассказанные реверсом

Сначала вы будете считать дни, потом перестанете, а еще потом внезапно заметите, что вы стоите на улице и курите.

Илья Ильф, записные книжки

Конец

Паттайя, Паттайя, райский уголок на задворках добра и зла. Как я хотел остаться здесь навсегда и как я хотел сбежать отсюда куда угодно.

Паттайя, Паттайя, заповедник запоя и рассадник разврата на просторах целомудренного Таиланда. То невероятное и банальное, что можно узнать в твоих полутемных барах, не прочтешь в Википедии и не услышишь на тренингах, потому что это по-настоящему.

Паттайя, Паттайя, город сурка, изо дня в день живущий по устоявшемуся сценарию. Если выучить этот сценарий, то, клянусь, можно свободно проехать на байке по Бич-роуд с закрытыми глазами. Нет, серьезно, я так делал.

Паттайя, Паттайя, островок современности посреди средневековья. Сколько романтических бездельников, сколько философствующих алкоголиков и наркоманов со всего мира приютила ты в своих кондоминиумах? В благословенное лето 2009-го я стал одним из них.

Паттайя, Паттайя, тогда, в начале, я думал, что попал в сказку, но это была реальность. Реальность гораздо более реальная, чем в Москве, где я работал на иллюзорной должности менеджера. И все-таки – совершенно нереальная реальность.

Пять лет я был дауншифтером и вот что я вам скажу: не верьте ничему, что вам рассказывали про дауншифтинг, потому что это ложь.

О, сколько я прочел вот этих вот тематических success stories. Они все похожи и выглядят примерно так:

“Мы-де с мужем, простые топ-менеджеры в скучной нефтяной компании, в одно прекрасное утро решили перестать морально деградировать. Как это прекрасно – начать жизнь с чистого листа где-нибудь в другом углу земного шара! Мы прилетели в тропики, ничего не имея за душой. Разве что виллу во Франции да участок на Рублевке с двумястами душ крестьян”.

Или другой вариант, где герой – всегда мастер спорта по йоге и ведущий эксперт РАН по дзену. Он без труда играет на любом музыкальном инструменте и обязательно божественно фотографирует. Он едет себе в какой-нибудь Непал и открывает там веганское кафе или еще что-нибудь столь же духовное.

Нам внушают: чтобы иметь моральное право выскочить за флажки, надо что-то из себя представлять. Лирический герой – это необычный герой в необычных обстоятельствах, гласит школьная программа. То есть, чтобы попасть в необычные обстоятельства, надо сначала стать необычным героем, верно?

Неверно. Я – обычный. И я провел за флажками пять лет: четыре года в Таиланде и по полгода в Камбодже и на Ямайке.

В книгах, в фильмах, в статьях этих – у всех всегда таланты. Главный герой не может быть без таланта. А у меня – нет. Я настолько ничем не выделяюсь, что могу этим гордиться. Но как ни странно, именно я – лирический герой этой истории.

Стал ли я другим, пожив жизнью дауншифтера? Нет, не стал. Прилетев в Таиланд, я обнаружил в нем точно такого же себя, который и был раньше. И видел его в зеркале каждый день.

Но эта история закончилась. Так чего же в итоге оказалось больше – потерь или приобретений? Я думаю так: любой длительный путь неизбежно заканчивается тем, что ты теряешь больше, чем находишь. Единственным утешением может стать тот факт, что обретенное будет важнее потерянного. Примерно как, когда залезаешь под стол в бесплодных поисках носка и неожиданно обнаруживаешь там пятихатку.

Так ли это в моем случае? Пока трудно сказать. Я как минимум стал богаче на то количество букв, которыми все это описал.

Что останется мне от бесшабашных лет, проведенных под тропическим солнцем? Друзей, разбросает по миру, воспоминания выцветут и побледнеют от времени. Сохранятся только эти буквы.

А это – не так уж и мало.

Притча

И остался я без работы. Это случилось в королевстве с настоящим королем, который ходил в золоченой мантии. Там все было как в сказке, в том королевстве, – море, пальмы и дешевый ром, а на дворе стоял 2557 год со дня отшествия в нирвану Гаутамы Будды. Это было в Таиланде, где я четыре года нелегально работал гидом на реке Квай.

Но кто не может обеспечить себе жизнь в сказке, должен отправляться обратно в реальность, чтобы искать работу там. Моя реальность территориально располагалась в Москве.

В последний вечер перед вылетом я приехал на море, чтобы выкурить прощальный косяк. Компанию мне составил Федор N., русский вьетнамец из Киргизии. Мы сидим на узкой полосе пляжа Джомтьен. До нас старается дотянуться своими волнами море – ленивое и безучастное, как тайская проститутка. С берега оно освещается большими прожекторами, и безлюдный пляж похож на съемочную площадку. Мы с Федором курим косяк, и я говорю:

– Все, Фред, каникулы кончились.

Противозаконный дым окутывает нас, и некоторое время мы сидим в молчании.

– Если здесь у тебя все кончилось, значит там начнется что-то новое, – наконец изрекает Федор, дважды азиат.

Он – сын вьетнамского летчика, служившего в Советском Союзе. Он вырос в Киргизской деревне, учился на архитектора в Питере, потом делал что-то еще, а теперь он в Паттайе, водит экскурсии.

– Фред, – говорю я, – как ты думаешь, почему люди вдруг все бросают и едут в Таиланд заниматься черт знает чем?

Но мой собеседник – философ, и люди его интересуют только как частный случай эволюции. Поэтому он выпускает изо рта струю дыма и говорит притчей. Есть Южная Америка, а есть Северная, говорит он, и у каждой есть по одному западному и по одному восточному побережью. И где-то там – то ли на западе Северной Америки, то ли на востоке Южной, я не запомнил, – водится червяк. Его название похоже на имя древнегреческого поэта – эвгаплорхис. Он обитает в морской воде, но откладывает яйца в кишечнике цапли. Соответственно, продолжает Федор, для получения потомства ему нужно, чтобы цапля его сожрала. Но цапля не хочет есть червяка, пусть даже и с древнегреческим именем, потому что червяк маленький и невкусный. Цапля предпочитает есть жирную рыбу, и червяку сначала нужно быть съеденным рыбой, и только потом – цаплей.

Но я чувствую, что потерял нить.

– Стоп, – говорю, – давай сначала.

– В морской воде живут червяки и плавают рыбы, – терпеливо объясняет Федор, – а по берегу ходят цапли. Червяку надо попасть внутрь цапли, чтобы там размножиться. И рыбы едят червяков, а потом цапли едят этих рыб. Получается, что рыба – шаттл для червяка.

– Допустим, – киваю я, – но как это связано с желанием все бросить и уехать в Таиланд?

Тут есть один тонкий момент, продолжает свою притчу Федор, философ и натуралист. Рыба – она не дура, она знает, что слишком близко к поверхности всплывать нельзя, потому что там ждет цапля. И поэтому рыба не всплывает, а спокойно поедает червяков на дне. И знаешь, как поступает в этой ситуации эвгаплорхис, спрашивает Федор. Знаешь, что делает этот паразит в прямом и в переносном смысле, когда его, не прожевав, проглатывает ничего не подозревающая рыбина? Он вползает ей прямо в мозг. Крохотный червяк зомбирует здоровую рыбу и внушает ей, что нужно всплыть. Рыба теряет свободу воли, она бросает все свои дела на дне, она забывает об опасности, и она всплывает. И цапля сжирает рыбу, торжественно объявляет Федор.

– Ого. – Пораженный неожиданной концовкой, я надолго задумываюсь.

– А что бывает с червяком потом? – спрашиваю наконец я.

– Потом, – отвечает Федор, – цапля гадит, и червяк снова попадает к себе домой, в морскую воду. И все начинается заново.

Я бросаю докуренный косяк в сторону дороги.

– Ты хочешь сказать, что мы здесь, потому что нас зомбировал какой-нибудь червяк, которому захотелось отложить яйца в тропиках?

Он пожимает плечами:

– Мы не можем этого полностью исключать.

– Ну, нет, – говорю, – не желаю я в такое верить. Уж лучше пусть не будет в моем трипе никакого смысла, чем такой.

– Во всем всегда есть смысл, Тош, – говорит Федор, дважды азиат, – и не один, а тысяча. Не нравится этот – найди другой.

И достает из кармана новый косяк.

Пока Федор его взрывает, я рассказываю ему об одном давнем разговоре с моим другом Ваней про нелинейность времени. Потом он передает косяк мне, я делаю две глубокие затяжки, и мои мысли на несколько градусов меняют свой вектор.

– Если бы я сочинил книгу про свою жизнь в Паттайе, – продолжаю я, – я бы ее написал в обратном порядке. Чтобы начиналось с необходимости возвращаться в Москву, потом бы я долго работал с надоевшими туристами и тупыми тайцами, затем – перелом, и туристы – уже милахи, а тайцы – мудрые и размеренные. И кончалось бы это все первым восторгом от Таиланда. Типа хэппи энд.

Федор снова протягивает мне косяк, и я снова дважды глубоко затягиваюсь. Несколько раз громко откашлявшись, осипшим голосом я вывожу резюме:

– Понимаешь, получается, что технически это не было бы искажением правды, потому что время нелинейно.

Наше восприятие чужой речи так устроено, что сентенция, сказанная осипшим голосом, кажется в два раза эффектней. Федор одобрительно кивает.

– А я бы хотел, чтобы про нас, паттайских раздолбаев, когда-нибудь сняли кино, – задумчиво произносит он. – Артхаусное, как вся наша жизнь.

– Я даже знаю, какими должны быть первые кадры, – отвечаю я, но дальше не продолжаю. Фред тоже не спрашивает, потому что мы оба уже накурились.

Эта сцена тоже обязательно должна быть в фильме. Дальний план пустого пляжа, на котором две фигуры в слоу-мо передают друг другу маленькую красную точку.

– Будда говорил, что все, что мы видим и чувствуем – это наша иллюзия. А значит и линейность времени – тоже иллюзия, – сказал бы я в конце.

– Значит и нелинейность – тоже иллюзия, – отвечал бы Фред.

Ну или что-нибудь в таком духе.

Рашен мафия

Накануне вылета у меня украли телефон и кошелек.

В то утро я сидел на пляже и смотрел на море. Все летело к чертям. Работы больше не было, и деньги кончились. Через два дня мне предстояло возвращаться в Москву – уже был билет, купленный в долг. “Все, – подумал я, – каникулы кончились”. А потом посмотрел на лежавшую рядом сумку, и увидел, что ее нет.

А на следующий день я взял у соседки телефон, позвонил на свой номер и услышал гудки. Ох уж эти мне паттайские грабители. Трубку взяла тайка.

– Хэллоу, – говорю я как можно приветливее, – у меня украли телефон, и мне бы его вернуть.

Я не знаю, как это сказать по-тайски, поэтому приходится строить фразу на английском.

– Май каучай, – отвечает тайка. Эта самая часто употребляемая фраза в моем лексиконе. Она означает «я не понимаю».

– Туресап, – вспоминаю я слово, – это мой туресап, и ты должна его мне вернуть, андерстэнд?

Черт, приходит мне мысль, почему же после стольких лет в Таиланде я до сих пор не могу толком объясниться? Чем я был занят все эти годы, что даже не нашел времени выучить самые простые слова?

– Май каучай, мита, – говорит тайка. А я чувствую, что она врет.

И тогда во мне вскипает что-то мутное. Что-то, что варилось на медленном огне моей души в последние дни. Не телефон мне стало жалко и не кошелек с несколькими сотнями бат. Обида и зависть, разъедавшие меня, подступают из недр сознания к горлу. Обида за то, что приходится ни с чем возвращаться в Москву, и зависть, малодушная, жалкая зависть ко всем, кто остается в Паттайе.

– Слушай, – говорю я тайке спокойным, полным ненависти голосом, – слушай и только попробуй меня не понять. Неважно, что мы делаем здесь и сейчас. У кого-то из нас есть цели и мечты, ради которых нужно идти вперед, а у кого-то нет ничего, только течение, по которому легко плыть. И может показаться, что наше «здесь и сейчас» не имеет отношения к нашим целям или нашей бесцельности. Здесь и сейчас мы можем идти в противоположную от своей мечты сторону. Но именно это в итоге и будет для нас самой короткой дорогой. Чтобы быть ближе к солнцу, один старается повыше прыгнуть, а другой роет яму по ночам, когда солнце прячется с противоположной стороны Земли. Но так уж получилось, что мое «здесь и сейчас» с каждым днем все дальше от верной дороги. Я рыл яму в сторону солнца, а оно закатилось совсем в другое место. Мне теперь на все плевать, и раз ты, милая барышня, не хочешь по-хорошему отдать мне мой туресап, я найду тебя и нахуй убью.

Ну, то есть на самом деле, я сказал короче, потому что она все равно не оценила бы слог.

– I’m from Russian mafia, – сказал я на самом деле. – And I gonna find you and fuckin' kill you.

И она поняла. И начала объяснять, что это не она украла, а ее бойфренд. Точнее даже не бойфренд, а друг бойфренда. Точнее даже не друг, а какой-то случайный знакомый. Он уже уехал из города, но краденые вещи по случайному совпадению оставил у нее. И все это на сносном английском.

Я записал адрес и сказал соседке, что верну телефон через пару часов. Чтобы быть похожим на гангстера, я положил в багажник мопеда кухонный нож и надел натовские форменные штаны, купленные на рынке в Сиемреапе.

В Сиемреапе, дорогие товарищи. Вы хотя бы знаете где это – Сиемреап? Это место в Камбодже, где я полгода водил экскурсии по тысячелетним храмам Ангкора.

Ангкор – это вам не речка Квай-давай-давай с ее кокосовой фермой, ананасовой плантацией и слоновьим колхозом. Ангкор – это красота в чистом виде. Это энергетика, которую чувствует даже такой сундук как я.

А какие там дороги, о май Будда. Поездка на мотоцикле по вечернему Сием-Рипу – это вообще был ежедневный подвиг. Единственный способ избежать стресса – это накуриться и представлять, что ты играешь в компьютерную игру про гонки без правил. Задача проста: доехать из точки А в точку Б и не умереть. Сделать это не так просто. Коварные кхмеры поджидают, пока ты разгонишься, и выскакивают на своих мотобайках из подворотен на полной скорости; они специально встают на светофоре в крайний правый ряд, чтобы не включая поворотник повернуть налево; двигаясь по встречной полосе они обязательно набирают эсэмэску. А еще на ровной и прямой дороге, по которой так и хочется разогнаться, они вдруг неожиданно выкапывают яму без предупреждающих знаков, и если ты не заметил, то – все.

Но как ни странно, я покинул Камбоджу живым и здоровым. На этом основании прошу считать меня Дунканом Маклаудом.

Во двор нужного дома я заезжаю уже в темноте. Звоню на свой номер и слышу просьбу подождать две минуты.

Трехэтажный многоквартирный дом шумит на разные голоса – ведущим ток-шоу в телевизоре, певцом народных песен в колонках, ругающимися женщинами в цветастых платьях.

Из дверного проема появляется опрятная таечка лет двадцати с чем-то. Она подходит, застенчиво улыбаясь, и достает из кармана джинсов мой телефон. Мне становится стыдно за нож в багажнике и за натовские штаны.

– Сорри, мита, – говорит таечка по-английски, – мой парень иногда общается с плохими людьми.

– Ничего, – говорю, – бывает.

– А что у вас еще украли? – спрашивает она.

Я отвечаю, что кошелек. Она снова просит подождать и уходит в дом. Возвращается с каким-то пакетом и печально качает головой: кошелька не нашла. Я отвечаю, что не страшно.

– А может у вас украли часы? – Таечка раскрывает пакет, а в нем шесть или восемь наручных часов.

– Нет, – улыбаюсь я, – часов у меня не было.

И поблагодарив, уезжаю.

Я еду обратно и жадно верчу головой по сторонам. Мимо проносится обычная жизнь города храмов и борделей, со своими нехитрыми страстями и пороками. Через сутки я улечу в Москву, и никогда больше сюда не вернусь.

Октябрь 2014

В гостях у наркомана

Почти все мои знакомые могут похвастаться шрамами от соприкосновения с асфальтом. Не могут только те, кто уже умер. И тем не менее, все 300 тысяч населения города (150 тысяч коренных паттайцев и еще столько же нелегалов со всей планеты) ежевечерне вступают в неравную схватку с собственным вестибулярным аппаратом, садясь за руль пьяными или под наркотиками. Здесь после заката вообще сложно встретить трезвого, а особенно – среди водителей.

Вот история Сина, владельца компании, в которой я работал несколько лет. Син родился и вырос в соседнем Лаосе, а потом учился в Алма-Ате, поэтому говорит по-русски с казахским акцентом. Несмотря на то, что в Таиланде иностранцам запрещено работать в туристическом бизнесе, Син притворился тайцем и открыл свое экскурсионное агентство. Мы с ним отлично ладили, потому что оба были нелегалами.

Син сильно падал с байка три раза. Первый раз сломал ногу, второй раз что-то еще, а на третий ему распороло щеку от верхней губы до глаза, но даже после этого он не обзавелся шлемом. Шлем не может защитить от кармы, утверждает он. Если плохая карма – ты в любом случае упадешь и разобьешься, а если хорошая – то в любом случае нет.

С Сином у меня недавно состоялся следующий разговор.

– Тош, почему ты плохо продаешь туристам лекарства? – спросил он меня, подсчитывая комиссию с экскурсии. – Ты много говоришь про Будду-шмудду и совсем мало про тайскую медицину.

– Я – гид, а не продавец, – ответил я, – и не могу два дня рекламировать аптеку.

– Почему? – удивился Син.

– Мне кажется, это будет плохо для моей кармы.

Да, я так и сказал: «плохо для кармы».

– Плохо для кармы, – повторил за мной Син и произнес то же самое на лаосском, чтобы убедиться, что правильно понял. – Но почему, Тош? Почему продавать медицину и получать за это комиссию – плохо? Ты же знаешь, что медицина – хорошая. Ты же сам ее пьешь.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.