– Мысленно уже подсчитывают золото за князя, – пробормотала она.
– Верно. Ты заметила, они больше не заботятся о том, будем ли мы разговаривать или нет? Они уверены. Раздают сухари и сушки. – Губы его скривила сардоническая улыбка. – Заботятся о нас, обычно невольники получают всего пару горстей червивого зерна. Но ты права, им удалось.
Она удивилась, услышав что-то вроде признания в его голосе:
– Ты ими восхищаешься?
Ответом была издевательская гримаса:
– Почти. Они могут быть врагами, но это не значит, что я их презираю. Презрение к врагу обесчеловечивает того, позволяет приписать ему худшие черты: глупость, трусость, озверение. Из-за презрения мы легче становимся жестокими, чтобы убедиться: враг отвечает тем же, чем утверждает нас в вере, что мы не ошиблись. А потому мы презираем его еще сильнее… В конце этой дороги две ошалевшие от ненависти твари пытаются вцепиться друг другу в глотку.
Она проглотила размоченный сухарь и несколько изюминок, которые жевала уже какое-то время.
– Воды, – попросила Деана, а когда он дал ей несколько глотков, добавила: – Ты всегда говоришь так длинно? Или только когда боишься?
– Я переводчик и ученый. Я восхищаюсь… умом. Они уничтожили караван, который охраняла сотня солдат, причем половина – Соловьи, и двух слонов. Мы были ослаблены нехваткой воды, но все равно… у них это заняло несколько десятков ударов сердца. Потом они разбили твоих, хотя я полагаю, случайно, они натолкнулись на вас, отступая после нападения, а так как не было времени менять планы – просто атаковали, чтобы расчистить себе дорогу. А теперь им удалось уйти от погони. Я ценю людей, использующих разум. Когда бы у меня было достаточно денег, я бы предпочел, чтобы эти бандиты на меня работали. – Он вздохнул. – И да, я боюсь. Если они сбросили со следа погоню, то мы в их руках. И единственная наша надежда – что все пойдет как они задумали.
– А если нет?
– Тогда нас убьют, а князь не взойдет к Оку, чтобы поклониться Владыке Огня.
– Тебе бы думать о своей судьбе. В случае проблем ты или я погибнем первыми.
– Знаю. И что ты с этим сделаешь?
Она заглянула ему в глаза, снова увидев молочную пленку. Не могла ничего в них прочесть.
– Проверяешь меня?
– А если и так? Ты можешь купить себе жизнь и свободу, предать князя, – сказал он неожиданно серьезно.
– И как, – дернула она связанными руками и ногами, – на милость Великой Матери, мне это сделать?
Он пожал плечами:
– Я воспитан при княжеском дворе, как и большая часть слуг. Я видел интриги и коварство дворцовой камарильи, храмовых групп и Родов Войны. Лицо предательства, отраженное в тысячах зеркал, улыбалось мне из каждого угла. Когда растешь в таком месте, когда понимаешь, что… для остальных ты только пешка, малозначимая фигура на доске, ты учишься… Нет, извини, я не это хотел сказать. Вот, – он указал пальцем на глаза, – память об одной из дворцовых игр. Глупый ребенок прокрался в спальню отца и глотнул вина, что стояло на столике у кровати. Глотнул немного, чтоб никто не понял, и только из-за этого остался в живых. Часом позже у него начались судороги, и с пеной на губах он катался по полу. Спас его один из слуг, который узнал яд и дал ему противоядие, хотя и не сохранил парню глаза. Тех, кто хотел убить моего отца, никогда так и не поймали: просто одна из тысячи паучьих нитей, оплетающих дворец, та, что протянулась к нашей жизни.
Он вдруг улыбнулся и подмигнул заговорщицки, что было довольно жутко:
– Я тебе не надоел? Людей, которым я доверяю, могу перечислить по пальцам одной руки. Если у меня есть план, и если открою его тебе – что сделаешь? Пойдешь к их атаману, чтобы купить себе свободу?
К атаману. Она снова почувствовала ладонь, ползущую по ее телу. Тихо фыркнула:
– О да, я бы хотела к нему пойти. Ты даже не знаешь, как сильно хотела бы.
Он кивнул, став вдруг серьезней самой смерти:
– Хорошо. Тут я тебе верю. Просто должен, верно? – Он отодвинулся от нее. Шепот его донесся теперь из-под стены: – Я слепец, у которого под опекой ребенок. Переводчик и ученый. Меня никогда не учили сражаться, и даже столетний старик, вооруженный палкой, победил бы меня. Если я сбегу с князем, то как далеко мы уйдем в этой пустыне? А потому – какой может быть у меня план?
Она не ответила, понимая, что слова излишни.
– Мой план – молиться о чуде и рассчитывать на то, что иссарская воительница окажется достойной легенд о своем народе.
А потом тьма выплюнула еще несколько слов:
– И что она нас не продаст.
Глава 8
Альтсин проснулся, как всегда, за несколько минут до рассвета. За проведенные тут месяцы тело его привыкло к ритмам монашеской жизни и независимо от того, прошла ли ночь спокойно или была наполнена тяжелыми трудами и неприятными неожиданностями, глаза он открывал за минуту до того, как над монастырем плыл звук утреннего колокола. Снились ему… он попытался вспомнить… коровы, козы и какие-то отчаянные поиски тех запропавших животинок, поиски, что закончились погоней крутыми улочками Каманы, соединенной с поиском убегающих девушек. Нормальный сон, сплетающий довольно неопределенные воспоминания из прошлого с событиями последних дней.
Он вздохнул и сел. У него была одиночная келья – роскошь, зарезервированная для щедрых «ожидающих», которые внесли соответствующий взнос в орден. Роскошь начиналась и заканчивалась обеспеченным таким вот образом одиночеством, поскольку деревянные нары с матрасом из морской травы, прикрытые шерстяным одеяльцем, столик, табурет и два колышка в стене, на которые он вешал одежду, – это было все, что монастырь мог ему предложить.
Но ему приходилось спать и в куда худших местах.
Колокол известил, что через четверть часа начнутся дневные труды. Как гость, Альтсин мог ограничивать работу в монастыре, выбирать ту, к какой имел желание, – а то и совершенно от нее отказаться, известив приора, что имеет более важные дела. Он редко пользовался этой привилегией, делал это, главным образом, лишь когда притаившееся в его голове чужое присутствие напоминало о своем существовании и когда необходимо было уклониться.
Вчера… вчера на миг, буквально на несколько ударов сердца, он сделался кем-то другим. Начал думать так, словно был Кулаком Битвы Реагвира, авендери самого Владыки Битв, а все это случилось уже после стычки с миттарскими моряками, один из которых…
Да чтоб его вшивый козел покрыл! Вор встал, едва не опрокинув столик. Один из них сказал, что они кое-что потеряли! А у девушки на коже нарисован миттарский знак галерника. Светлая Госпожа, если бы он не был таким уставшим, когда ее нашел, то понял бы это сразу! Несколько бандитов, шарящих ночью портовыми улочками. Не пьяные, а значит, не заходили ни в одну из таверн, а вероятность, что они специально искали монахов, разносящих еду, была чрезвычайно мала. Похоже, они шли по следу беглянки, а когда ее не нашли, решили хотя бы немного заработать, потому что их галера…
Наверняка как раз выплывает из порта.
Собственно, это знание ничего ему не давало. Даже если б они объявили о произошедшем в порту, капитан галеры наверняка от всего отказался бы, а экипаж тоже залил бы себе рот смолой, и не будь на борту других сеехийских пленников, ничего бы не удалось доказать. Но если «Черная Чайка» когда-либо еще появится в Камане, власти порта должны дать ей понять, что думают о таких делах. Держать сеехийскую невольницу в городе, который полностью зависит от доброй воли этих варваров… Умнее было бы пойти поплавать между акулами, сперва выкупавшись в нескольких галлонах крови.
Альтсин быстро умылся, оделся и вышел на завтрак. Тот был коротким, простым и сытным: овсянка, лепешки и густое пиво давали достаточно сил для трудов и молитв, не даря наслаждения вкусом. Потом приор проговорил короткую молитву и указал Альтсину на боковые двери.
Когда пользуешься чужим гостеприимством, пусть даже и оплаченным, – нельзя не слушаться таких просьб.
Они встретились в коридоре за столовой, старик кивнул ему и зашагал вперед, пряча ладони в рукава.
– Прости, парень, но в моем возрасте никакой горячей овсянки не хватит, чтобы изгнать холод из рук и ног. Старая печь не дает уже достаточно тепла, – засмеялся он.
Начало разговора – ничем не хуже любого другого. Но Альтсин знал, что Энрох не вызвал бы его, чтобы поговорить о старых проблемах со здоровьем.
– В городе наверняка найдется травник с мазью для разогрева крови.
– Верно. И он покупает ее у нас, у брата Зевара. Но радости старости ждут всякого.
Вор проглотил быстрый и злой ответ: мол, странно, что при стольких-то стариках в монастыре у Зевара еще есть чем торговать, – или что другое, настолько же глупое. Правда, что большинство монахов здесь могли бы оказаться его дедами, правда и то, что суровые правила и расположение на краю мира не привлекали в стены монастыря молодежь, как, наконец, правда и то, что в беседах со старшими братьями преобладали темы болезней, проблем с пищеварением, газами, сыпью и геморроем. Но правда и то, что приор уважал его уединенность и не навязывался со своими проблемами. А только глупец отвечает грубостью на вежливость.
Некоторое время они шли в молчании.
– «Черная Чайка» отплыла.
Проклятие, старик что, читает у него в мыслях?
– Брат Найвир пришел ко мне где-то час тому назад и вспомнил, что произнес один из напавших на вас. Я сразу же послал людей в порт. Там не оказалось жалобы на монахов, напавших на моряков. – Приор легонько улыбнулся. – Что только подтверждает его и мое подозрение, что миттарцы предпочли не обращать на себя внимания. Галера вышла в море затемно с грузом янтаря и шкур. Только это нам и сообщили.
