Закрыть гештальт

Да сдался мне этот слон! Казалось, давно забыл эту потерю, – и вообще она близко не соизмерима с тем, что по жизни безвозвратно утрачено. Но опять и опять возвращаюсь, горюю, скорей переворачиваю страницу, где нет – ах,нет! – этого злополучного слона. Вот надо же было супруге добраться до этой полки на стеллаже с глубоко задвинутым альбомом, – и притащить его в нашу спальню, где я уже спокойно прилег почивать с полезной книжицей о том, как избавиться от скачков артериального давления…

– О, давай посмотрим! Я в детстве тоже марки собирала!

– Тогда многие увлекались, точно… Мы историю, культуру по маркам изучали. А скоро дети вообще понимать не будут: какие такие письма? какие конверты? какие марки? зачем они?

– Не бурчи. Ах, бабочки у меня такие были! У всех у нас одно и то же.

– Не скажи, – мне почему-то отчаянно не понравилось это «одно и то же». – В моей коллекции были и очень редкие… Здесь, правда, мало что осталось.

И опять заныло: где теперь мои «колонии» и куда пропала одна из марок лаосских слонов? Кто взял? Или я куда мог засунуть?

Однако высказанная вслух печаль вдруг получила неожиданный удар. Вместо того чтобы также проникнуться моей десятилетиями лелеемой тоской по утрате, жена берёт планшет и слёту находит в интернете картинку потерянной марки. Вот умеет же она каким-то простым образом легко решать мои вселенские проблемы! Даже до обидного простым…

– Смотри, на «Мешке» продается. Да дёшево! Может, купим? Чего думать? Заказываю!

Дней через пять я получил на почте конверт. Но распечатывать его там не стал – не смог! Ехал домой и переживал: а вдруг другое подсунули, а вдруг в плохом состоянии, а целы ли зубчики? Дома небрежно кинул на стол, сказал жене: открывай! И пока она искала ножницы, вскрывала письмецо, у меня стремительно пошёл обратный отсчет времени, и я сладостно провалился на шесть десятков лет назад. Какой же это был год? Пожалуй, 65-ый…

***

Но пусть это буду не «я», а скажем Дима, Димон, Дмитрий. Разве могу «я» сегодняшний быть тем же «я» из 65-го?! И вообще в третьем лице легче думать о том, что не всегда и вспоминать-то хочется. Было – и было. Но вроде не с тобой. И приврать можно. Себе ведь тоже приятно привирать… Например: какое было прекрасное время и жизнь впереди казалась бесконечным радостным приключением! Или это сейчас так кажется, что тогда якобы казалось?

***

Родители уехали на речной вокзал встречать круизный теплоход «Алёша Попович», на котором по Волге прибывали долгожданные путешественники – мамина подруга Надежда Марочных с дочерью Олей. Сын Дима, которому недавно исполнилось 15 лет, остался в помощь домработнице Анечке, которая как пуля летала из кухни в столовую, оттуда в сад, и снова на кухню, но уже с миской полной помидоров, перцев, баклажанов, пучков укропа. Нависала над газовой плитой, на которой шкворчали в чугунной сковородке красивые срезы осетра, и снова металась по кухне как угорелая, жонглируя перечницей и солонкой, размахивая ножом и тут же круша в лапшу лук и перцы для салата – делала сто дел одновременно.

По указанию Анечки он срезал в саду две кисти шафранного винограда, помыл их под краном, уложил в красивую немецкую вазу и с чувством выполненного долга отбыл в свою комнату. Наводя на книжной полке порядок, взял в руки палочку-указку, украшенную незатейливым орнаментом, потрогал вырезанную им год назад медицинским скальпелем дату…

Дима Карагодин рос романтическим юношей. Легко придумывал разнообразные чувства, тут же забывал придуманное, но жизнь предлагала новые события, а если не предлагала, то он их воображал, легко начиная в них верить. Но верил недолго, потому что его мир был молод, постоянно менялся, и Дима менялся вместе с ним. Но некоторые вещи он хранил. Они как бы фиксировали некие важные моменты его жизни. Такой вещью была и палочка-указка.

Год назад мама вывозила Диму «на воды» в Железноводск. Из-за частых ангин в детстве у него были проблемы с почками, которые с годами как бы отошли в прошлое, но всё-таки требовали определённого внимания. Прогулки до питьевого павильона со Смирновской водой, неспешное возвращение с кружками-бюветницами в жилой корпус, досужее разглядывание разнообразных граждан в людском потоке вскоре стали привычными. Разве что иногда в этом потоке появлялась необычайно красивая дама и толпа как-то уважительно обтекала её. Отчётливо чувствовалась аура деликатного, но всеобщего восхищения. «Быстрицкая, – проронила мама, когда оказались рядом впервые, – не верти головой! Это Аксинья из «Тихого Дона». «Пусть любуется юноша, – сказала тётка справа от нас, – такой случай не часто выпадает». Дима искоса не раз потом смотрел на известную актрису, но пока ему не было дано оценить в полной мере всю её божественную стать и прелесть. Глупый порыв купить в киоске её фотографию и попросить подписать «на память Дмитрию» был скорее тщеславной фантазией.

Вот именно здесь состоялось знакомство с Надеждой Марочных, боевой начальницей в системе образования Ленинграда, а вскоре и с её дочкой Ольгой, симпатичной сероглазкой, которую тоже привезли «на воды». Сорокалетние мама Димы и старшая Марочных мгновенно подружились, случайно зацепившись за произношение своих фамилий. «Так у вас фамилия правильно будет на последний слог? Наверное, вы из Сибири! Там много на «-ых» окончаний: Рудых, Сизых, Бережных, – делилась своими познаниями мама. – В Сибири вообще спрашивают не «Чей вы? Чей он?», а «Чьих вы? Чьих он?» Если не знать, то с вашей фамилией в тупик становишься: можно ведь на любой слог произнести!» «И произносят как угодно! – засмеялась в ответ Надежда. – Но мы не обижаемся. Хотя самой интересно, конечно, докопаться до своих родовых корней, понять истоки. Увы, увы! У нас же у всех такая история, что дальше третьего колена редко что известно… Вроде и нет родственников за Уралом и в Сибири, а кто его знает… Я недавно читала воспоминания и переписку Кюхельбекера, там упоминается, что в Сибири их общего царкосельского друга Пушкина величали на местный лад «Пушкиных». Представляете? Вы где, кстати, учились?»

Тут же новые знакомые переключились на общую студенческую молодость в Ленинграде, и далее уж всю курортную смену были не разлей вода.

Оля отнеслась к Диме с некой долей снисходительности симпатичной девочки, к тому же на год старше образовавшегося кавалера. Вскоре они самостийно ходили в питьевой павильон, болтали о разных разностях, сражались в шахматы, которые имелись в холле первого этажа жилого корпуса. Там же располагался и чёрный кабинетный рояль с приличным звуком и хорошо настроенный. Оказалось, что славный мальчуган Дима, – Дмитр, как стала называть его Оля, – играет на фортепьяно и просить его что-нибудь сыграть не надо. Он всегда был рад стараться.

– Слушай, ты мог бы стать пианистом!

– Может и стану, – неопределённо сказал Дима. – Мне это дело вообще-то нравится. А ты чем занимаешься, ну есть у тебя какие-то увлечения?

– Да так… Я марки собираю. Фамилию оправдываю. Может, она всё же на первый слог ударяется.

Дима оценил девичий юмор и прыснул от смеха:

– Оригинальненько!

Но тут же одернул себя: не подумает ли она, что он над её фамилией смеётся. И серьезно сказал: «Ты сама можешь выбрать, где ударение ставить. В паспорте нет ударений вообще. Как скажешь, так и повторять будут. Нам на сольфеджио рассказывали, что Мусоргский возмущался, когда его фамилию произносили с ударением на втором слоге Мусо́ргский. Он требовал только на первом слоге, потому что, копаясь в архивах, узнал прозвище своего предка, ну от которого род пошел. Звали того «Му́сорги» от греческого мусургус, что означает «музыкант».

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.