Отчуждение
Анастасия Зарецкая
Автогероиня приезжает в город своей юности, где не была много лет, и приходит к зданию театрального училища, который закончила.Здесь она вспоминает студенческие годы и размышляет о том, правильно ли сделала, что выбрала другой путь в жизни.
Анастасия Зарецкая
Отчуждение
Она часто размышляла о том, правильно ли сделала, что не пошла на сцену после театрального.
***
– Дмитрий Павлович, вы только взгляните, какого зайчишку я прихлопнул!
– Это, Николай Михайлович, вам как новичку повезло.
– Ну-ну.
– Вы что-то сказали, Василий Владимирович?
– Я, Дмитрий Павлович, в основном молчал. Но вон впереди чудесная лужайка. Не пора ли нам сделать привал?
– Очень кстати! У меня как-раз на языке вертится презабавнейший охотничий случай.
– Опять про того оленя? Слышали, Дмитрий Павлович, и не раз, – едко возражает Василий Владимирович.
– Очень любопытно! С удовольствием послушаю, – тенорком радуется Николай Михайлович.
Вот охотники выходят на рыжую поляну, бросают ружья, добычу, раскладывают на скатерти снедь. Вот Николай Михайлович закуривает и устраивается удобнее, чтобы внимать охотничьим байкам. Вот Василий Владимирович вальяжно ложится на бок, вот он почесывает голову, готовый усмехаться выдумкам. Вот Дмитрий Павлович начинает свою сказочную быль – глаза горят, руки в растопырку.
Стоп кадр!
Актеры замирают, считают до пяти, затем отмирают. А развязка к «Охотникам на привале» сама собой – сказочник нагородил лес небылиц, скептик над ним смеется, доверчивый слушает с открытым ртом. Скептик не выдерживает, уличает врунишку во лжи, они спорят, сцепляются, доверчивый их разнимает.
Стоп. Конец этюда.
Скука! Все это было уже тысячу раз. Да и кем буду я на этой картине? Подбитой куропаткой? Там же только мужские роли.
Так, и какую картину тогда взять для этюда? Чем поразить главного бога, чтобы он слетел, наконец, со своего Олимпа? Нет, мне не нужны от него хорошие оценки по актерскому мастерству, мне нужны его глаза. Я не хочу быть прилежной ученицей, как-раз наоборот.
Задание-то скучное – оживить картину: выбрать любую картину из мировой живописи, где есть сюжет, как бы застывший кадр, придумать, что происходило до и после, чтобы придуманный сюжет сам по себе пришел к кадру из картины. Все очень просто. Но мне нужно другое, что-то особенное.
Ну и чем достучаться до него? Может, «Неравным браком»? Вот я – юная невеста, вся невинность, – родичи тащят меня в церковь силком, маман утирает слезы, массовка обступает. Вот выходит он, старый, холодный, самодовольно ухмыляется, прям как мой бог. Так я его и возьму на эту роль, спущу, так сказать, с Олимпа. Это будет бомба – мастер курса в роли мерзкого старикана! Вот мы стоим близко-близко друг к другу, вот священник подает кольцо, вот я протягиваю руку.
Стоп кадр!
Аж дыхание сперло! Только он не согласится – разве боги снисходят до простых смертных, до втюрившихся в них первокурсниц?
Ладно, думаем дальше. «Возвращение блудного сына»? Допустим, я сын: я припадаю к его ногам, тычусь в его одежды, лопатки горят – на них его великодушные ладони, я у его ног. Черт! Опять я забылась! Опять мужские роли и он. А что тогда?
«Садко» Репина? Подводное царство, конечно, сложновато воплотить, но попробовать можно – пластика, замедленный темпоритм, как под водой (нужно будет понаблюдать за рыбками в аквариуме), и как-раз несколько женских ролей, а главная не на виду, вдали – это я – и прикованный ко мне взгляд Садко. Его взгляд. Он не может от меня отвернуться, не может смотреть ни на кого, только на меня. Мое божество. Черт, опять я думаю только о нем!
«Тайная вечеря»? Говорят, там справа от Иисуса Мария Магдалина. Уже неплохо. Это буду я – сижу, глаза потупила, отстранилась от него, от его сурового взгляда. Ну вот, опять меня к нему повело.
«Сикстинская Мадонна»? Святую Варвару и Сикста возьму из одногруппников. Сама я – Мария, а в руках моих… О, нет!
Он. Он. Он. Везде он. Невыносимо!
Что же взять для этюда? Занятие уже завтра, а еще бы отрепетировать.
Знаю! Я знаю, чем прикую его взгляд! Прибью как гвоздями! «Святой Себастьян»! Хоть Джованни, хоть Перуджино, или Эль Греко, да хоть того же Тициана – любой Себастьян сгодится! Разденусь, только немного прикроюсь простыней, руки мои свяжут веревками, а стрелы и кровь будут настоящими. Слышишь, бог? Я не шучу! Полная гибель всерьез! Вот стрелы твоего равнодушия ранят меня, сочится кровь, но я терплю, а ты смотришь. Смотришь! Не можешь не смотреть.
Вот только он не поверит! Близоруко решит с высоты своего Олимпа, что стрелы бутафорские и кровь ненастоящая.
Да и моя роль опять мужская.
Но что же взять? Что взять? Неужели запорю завтра этюд? Иванова, твоя очередь! Александр Сергеевич, я не готова. Садись, два! И все, разошлись как в море корабли – ты на Олимп, я к Аиду. Что же взять? Что взять?
Эх, вспомнить бы ту, самую любимую, из детства. Маленькой любила украдкой забегать в спальню родителей, когда их там нет, когда никто не видит. Там над кроватью висела одна репродукция, совсем забыла, что это. Я отвернуться от нее не могла: тащилась к ней втихомолку каждый раз, когда оказывалась одна – картина меня тянула – стояла там часами и не могла отвести от нее взгляда так долго, что родители искали потом по всему дому, звали, кричали, но я не отзывалась – голос застревал глубоко во мне, да и не слышала ничего – оглушала она меня, колдовала надо мной, ребенком. Что же это была за картина? Помню огненные локоны, огонь волос, помню пылающее прекрасное лицо, кажется, спящее, но живое, точно живое. Ресницы дрожали на закрытых глазах, пылали, вся картина пылала, обжигала меня.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
