Белый человек

© Александр Кондратьев, 2017

© Комикс Паблишер, 2017

I. Улыбка

Эта история начинается с улыбки. Это не одна из тех дежурных улыбок, которыми мимоходом обмениваются знакомые; и не одна из тех, что можно увидеть на лице матери, когда она следит, как ее ребенок играет в песочнице; и не одна из тех, что нарисована на лице клоуна поверх щетины. Улыбка, о которой идет речь, похожа на оружие. Улыбка и есть оружие: бывают улыбки острые, как стальные наконечники; бывают настойчивые, как дуло пистолета; третьи – ядовитые, как отрава для крыс. Улыбку, с которой все началось, легко представить, если закрыть глаза и подумать вот о чем: широкая, просторная кухня в старом доме, обои пожелтели и протерлись в том месте, где стоял стол или другая мебель; лампа в пыльной люстре раскрашивает кухню в грязный желтый цвет, будто кто-то пролил на все масляную краску и широкой кистью придал объектам грубые очертания; на маленьком столе, покрытом скатертью с крупными – с голову ребенка – выцветшими вишнями, стоит корзина с заветренными фруктами; от скатерти пахнет грязной тряпкой; под ножкой стола – сложенная несколько раз бумага, чтоб не качался; а за столом, на деревянном стуле со спинкой в три перекладины – враг, самое ненавистное существо, которому желаешь смерти; он (она?) тянется к вазе с фруктами, за кислым зеленым яблоком; враг смотрит с озорным блеском в глазах и хрустит яблочком; кто он, кого ты так ненавидишь? твой лучший друг? отец? дядя? кто-то, с кем ты делишь постель? Кого ты представил, когда прочитал про врага? Кого бы ты убил, если бы не боялся наказания? Неважно, забудь, важно другое – твоя улыбка, которая медленно, как восходящее солнце, зажигается на лице: ты знаешь, что все фрукты пропитаны смертельным ядом. Еще немного, и яд подействует. Глаза врага округлятся, щеки мертвенно побледнеют, на смену бледности придет синева; враг начнет хлопать ртом, хвататься за горло. Может быть, его стошнит. Он упадет, повалив стол, стул и будет корчиться на земле. А что сделаешь ты? Выскажешь ему все, что думаешь о нем, чтобы, умирая, он знал, кто и почему так поступил с ним? Или ударишь его? Может быть, приспустишь штаны и помочишься на него? На самом деле, это тоже не имеет никакого значения. Важно лишь то, как ты это сделаешь – ты сделаешь это с улыбкой.

Когда Данила рассказал старосте Григорию, что нашел его дочь мертвой на берегу реки, староста не смог сдержать улыбку. Это была гадкая, ядовитая улыбка. Григорий поймал себя на мысли: жаль, он не сделал этого своими руками. Его дочь была настоящим стихийным бедствием. Если где-то там, на небесах, сидит бог и ему есть дело до человеческих прегрешений, он сполна наказал Григория, одарив его Лилией. Мало того, что она трахалась с кем попало и позорила его перед всем Приютом, так она еще несколько раз едва не сделала его дедушкой. Благо, у медсестры Снежаны хватило сноровки, чтобы предотвратить нежелательные последствия Лилькиной беспечности. Но вот как оно вышло – кто-то нашел способ получше.

Григорий дернул губами, пытаясь скрыть от Данилы улыбку. Непонятно, удалось или нет. И тут вдруг накатила тоска. Перед глазами понеслось хорошее: как Лилька лежала в его руках маленьким пищащим комком, как в первый раз встала на ножки и сразу же повалилась на спинку, как перепугалась в грозу и пришла в их с Настей постель. В глазах защипало: больше нет дочери, какой-то изверг изуродовал ее и убил. Григорий подумал о страхе, который накатил на Лильку перед смертью: ужасное понимание, что этот отвратительный эпизод, наполненный страхом и болью, – последний для тебя, вот так все кончится и ничего больше не будет.

Григорий шмыгнул носом, сморгнул. Он услышал свой голос издалека, будто тот летел с улицы или из погреба.

– Уверен, что она?

Данила нервно мял шапку в руках и отводил взгляд. Одним сапогом он наступил на другой и стоял в неловкой позе – будто приспичило по малой нужде.

– Волосы рыжие, пятно на лбу. Как тут спутаешь, – промямлил он.

Григорий схватился за волосы. Злой радости как не бывало – откуда она только взялась. Лилька! Его Лильки больше нет!

Григорий издал звук, какой издала бы собака, если бы ее прижгли раскаленным железом. Тонкий пронзительный визг – не ждешь такого от человека его комплекции. Данила вздрогнул и, перепуганный, отшатнулся. Рыбак выглядел так, будто вот-вот зайцем ускачет прочь.

Наверху затопали. По лестнице, тяжело дыша, грузно скатилась Анастасия, жена старосты. Она не успела переодеться со сна, и ее массивные бледные ляжки с голубыми росчерками вен неприлично торчали из-под мятой ночной рубашки. Это притянуло взгляд Данилы.

Увидев ссутулившегося рыбака, шапку в его длинных пальцах с грязью под ногтями, заметив влажные полосы, тянущиеся от морщинистых уголков по вздувшимся мужниным желвакам, Анастасия, казалось, вмиг все поняла.

– Лилия! – взвизгнула она. – Это Лилька! Это она, да?! Что с ней?!

– Иди отсюда! – рявкнул Григорий. – Поднимайся наверх. Нечего тебе тут делать. Нечего тут голосить!

Конечно же, это не помогло. Анастасия бросилась к Даниле и вцепилась в фалды его пиджака. Ткань затрещала.

– Даня, миленький! Что случилось?! Что с Лилькой? Умоляю, миленький, скажи! Пожалуйста, прошу тебя! Что с моей девочкой? С ней все хорошо? Что случилось?

Данила трясся в мощных руках женщины и вопросительно глядел на ее мужа.

– Жена, успокойся! Отойди, я тебе говорю! – и когда та не послушалась, Григорий с силой рванул ее на себя. Женщина не удержалась и свалилась на пол. Рубашка задралась, раскрывая подробности, в которые Данила тотчас вцепился взглядом.

Староста брезгливо посмотрел на жену, поморщился, перевел взгляд на рыбака и тут же уставился в пол.

Некрасивую сцену прервал звонкий голос. Перегнувшись через перила второго этажа, на взрослых сверху вниз смотрел Антон, младший брат Лилии. Крики взрослых разбудили его, и он прибежал из своей комнаты в одних трусах. Он дрожал и переступал с ноги на ногу.

– Что такое?

– Иди к себе! – приказал Григорий то ли жене, то ли сыну.

Послушалась жена: она неловко встала, продемонстрировав Даниле необъятные ягодицы, и, тяжело ступая, поднялась по лестнице. Анастасия, не заметив сына, ушла в спальню, и Антон бросился за ней: «Мама! Мама!»

– Подожди минутку, я плащ надену, – сказал Григорий.

Данила хмурился, глядя, как староста сражается с рукавами и никак не может попасть. Наконец он кое-как справился и решительно зашагал к двери. Только про обувь забыл, но Данила не стал с ним спорить.

– Пошли, – рявкнул староста, открывая скрипучую дверь.

– Куда?

– Навестить кое-кого.

– Кого? – зачем-то спросил Данила, хотя знал ответ.

Староста улыбнулся, ведь улыбка – это оружие. А оружие ему было необходимо – для той цели, с которой он выходил из дома.

– Пейла. Гребаного Пейла Арсина.

Когда вышли за ворота, Григорий сказал Даниле:

– Иди за доктором, а потом вместе с ним возвращайся на реку. Ждите меня там.

Данила не стал спорить: ему было неловко и совсем не хотелось никуда идти вместе со старостой. Особенно к Пейлу. Когда он понял, что видит перед собой мертвое тело, он в первую очередь подумал о Пейле. Да и не на кого больше думать. Только идти к нему сейчас нет никакого смысла – если это сделал он, то вряд ли он сидит дома и кипятит чайник в ожидании гостей. Только вслух это Данила говорить не стал: хотел как можно скорее избавиться от общества старосты. Пусть ненадолго, пусть в компании его мертвой дочери. Даже мертвая она оставалась той еще красоткой!

Данила кивнул и быстро зашагал прочь в направлении дома доктора. Григорий поспешил дальше. Он не помнил, когда ему приходилось так торопливо передвигаться. Годы и лишний вес скоро заявили о себе. Дыхание сбилось, во рту возник кислый металлический вкус, и староста остановился, уперев руки в полные бедра, уставившись в землю и пытаясь перевести дыхание.

То и дело подступали то дурацкий смех, то гадкие слезы. Сердце мерзко ворочалось в груди, как противный жирный червяк. Всего за несколько секунд жизнь старосты, прежде такая скучная и спокойная, превратилась в кошмар.

Григорий заставил себя двинуться дальше. Мимо медленно ползли одноэтажные домики. Стояла несусветная рань, но кто-то уже проснулся. Несколько человек встревоженно подошли к заборам, чтобы поглядеть, как их староста ни свет ни заря катится по какому-то одному ему ведомому делу. Ни для кого это не предвещало ничего хорошего.

Руслан, городовой, стоял на заднем дворе и натужно пытался отлить, когда Григорий обрушился на его входную дверь с кулаками. Григорий со смешанными чувствами спрятал свой старый, сморщенный прибор: с одной стороны, жаль было бросать, когда предпринято столько попыток, с другой – с облегчением, что это наконец закончилось. Старость не радость!

– Иду, иду! Кого там черт принес? – проорал он, заправляя рубашку в штаны.

При ходьбе его суставы щелкали, но он обогнул дом с удивительной прытью – любопытство прибавляло скорости. Он не смог сдержать удивления – на пороге стоял староста в плаще, халате и босиком. Морщинистый рот сжался в беззубую О:

– Гриш, ты чего это? – прошамкал городовой.

– Где ты там шляешься, твою мать? Ты там срал, что ли? – выплюнул Григорий. – Доставай свой гребаный пистолет и иди за мной!

– Зачем тебе пистолет? Ты с ума сошел?

– Принеси мне пистолет, твою мать, или я найду его сам и засуну тебе в задницу!

– Надо было раньше моей задницей интересоваться, пока у меня геморрой не вывалился. А теперь я тебе только спасибо скажу.

– Ну ты и шутник, твою мать! – взревел староста. – А мне не до шуток! Гребаный Пейл Арсин убил мою дочь.

Соседи, высыпавшие на крик, замерли, будто их облили холодной водой. Руслан принялся яростно тереть нос – с ним это всегда случалось, когда он нервничал.

– Постой, Гриш! – сказал Руслан. – Не кипятись. Расскажи как следует. С чего ты взял?

Григорий выглядел так, будто сейчас расплачется. Полные губы дрожат, щеки красные, глаза на мокром месте. Но он собрался и тихо сказал:

– Пистолет. Возьми пистолет, и мы нагрянем к этому грязному ублюдку и заставим его ответить за все.

Руслан не стал долго думать. Он пожал плечами, как мог быстро прошел мимо старосты и скрылся в доме. Через минуту он вышел с пистолетом. Оружие в его худых жилистых руках выглядело внушительно: черный кусок металла с массивной деревянной рукояткой.

Когда-то Руслан был первым стрелком в городе. Поскольку пистолет был только у него, он им и остался. И еще Руслан любил быть в центре внимания. В самой гуще событий. На первых ролях. А с этим в Приюте в последнее время было негусто.

– Пошли, в конце концов, он мне никогда не нравился, – сказал он, демонстративно взводя курок.

У дома Пейла Арсина собралась большая толпа. Весть о том, что староста и городовой идут убивать Беляка, разлетелась по Приюту мгновенно. Все проснулись, дети обежали соседей, все заторопились и пришли к дому одновременно с Григорием и Русланом. Не сговариваясь, все вели себя тихо: возбуждение и недоброе, злорадное ожидание разливалось в воздухе, но никто не кричал и не смеялся. Люди ждали, что случится дальше. Солнце уже показало свой красный бок и, казалось, залило округу кровью. Что произошло, толком никто не знал, но в головах бродили разные мысли, одна чуднее другой.

Среди собравшихся не было человека, чье сердце билось бы тревожнее, чем сердце Веры. Пейл занимал все ее мысли, и когда соседский мальчик Димка постучал им в окно, она лежала без сна. Она подошла к окну и увидела людей, которые идут мимо. Она ни на секунду не сомневалась, что они идут за Пейлом. Пейла не любили, и то, что происходило сейчас, рано или поздно должно было случиться.

Она разбудила мать. Женщины накинули платки на плечи и вышли во двор. Вера спросила только одно: «Пейл?», и проходящий мимо мужчина молча кивнул ей. Вера вздрогнула, будто ее ударили, и внизу живота похолодело – там рождалось ужасное чувство неотвратимости.

Люди окружили дом Арсина. Староста Григорий и городовой Руслан переглянулись. Сухопарый старик-городовой пошел к двери, подняв руки вверх. В правой руке лежал большой черный пистолет – кисть, которой Приют собирался вымарать Пейла из своей истории.

– Пейл Арсин! – крикнул Руслан – будто старый ворон каркнул. – Пейл! Ты там?

Городовой обернулся, поглядел поверх голов людей, пожал плечами и поднялся на крыльцо. Он громко постучал рукоятью пистолета по двери. Ответа не было.

– Пейл! – городовой постучал еще.

Руслан замахнулся, чтобы ударить еще раз, но тут дверь раскрылась – бесшумно, без скрипа. Пейл построил этот дом недавно, и тот не успел обветшать.

Оказавшись лицом к лицу с Пейлом, Руслан растерялся и сделал несколько шагов назад. Пейл вышел из дома, прикрываясь рукой от солнца, бившего в глаза.

Когда он появился перед людьми: высокий, статный, удивительно-бледный, будто сияющий на солнце, – по толпе пронесся вздох. Всякое было намешано в этом вздохе: удивление, любопытство, страх, но больше – восхищение. В это раннее утро в первых ярких солнечных лучах чужестранец Пейл Арсин напоминал скорее ангела, спустившегося с небес, чем человека, только что совершившего мерзкое злодеяние. Из одежды на Пейле были только шорты по колено, в которых он, по-видимому, спал, потому что никто никогда не видел, чтобы он ходил в шортах.

Пейл протер глаза, убрал от глаз руку и, щурясь, улыбнулся. На щеках появились ямочки. Это была смущенная, но добрая улыбка человека, который ждет объяснений.

– Что это вы все собрались? – сказал он. – У меня что, День рождения?

Увидев Пейла, Григорий растерял решительность. Люди обернулись к нему. Нужно было что-то сказать, а он стоял и подбирал слова.

Пейл заметил, на кого все смотрят, и развел руки в стороны: вот он я, говорите, раз пришли.

– Пейл, – решился староста. – Пейл Арсин… – и замолчал.

– Григорий! – сказал Пейл, все еще улыбаясь. – Чем обязан?

– Пейл, где ты был сегодня ночью? – прокаркал Руслан, перехватив инициативу.

Улыбка Пейла увяла до полуулыбки, выражающей неприятную догадку.

– Здесь. Где же мне еще быть? По ночам я привык спать, – усмехнулся Пейл. Он взъерошил свои белые волосы, и солнце посеребрило их.

– Этой ночью была убита дочь старосты, – проскрипел Руслан.

– Лилия? – медленно проговорил Пейл.

– Не смей даже произносить ее имя! Ты… – задохнулся староста.

Пейл улыбнулся, пряча разочарование в опущенных уголках губ.

– И вы пришли ко мне. Потому что я белый. Потому что я не такой, как все.

Староста всхлипнул, вдруг резко дернулся и выхватил пистолет из рук Руслана, но не удержал, и тяжелая железка с глухим стуком упала в траву. Вера вскрикнула.

Григорий закопался в траве, пытаясь нащупать пистолет.

– Гриш, ты чего? – Руслан участливо потрогал его за плечо. – Не кипятись.

– Отвали, – взревел староста, резко выпрямился, оттолкнул городового и наставил пистолет на Пейла.

– Гриш, нельзя же так, без суда, без следствия… – забормотал Руслан.

– Я знаю, это он, – прорычал Григорий; его рука тряслась, и пистолет ходил в ней ходуном. – Я знаю, что это ты, сукин сын!

Пейл поднял руки. Он перестал улыбаться. Он нахмурил брови и смотрел на старосту, как смотрят на бешеную собаку.

– Это ты! Ты! Это ведь ты! – вопил староста, по щекам текли слезы.

Пейл невесело улыбнулся и покачал головой.

Староста нажал на курок.

Осечка.

На Приют свалилась чудовищная тишина. Наверное, выстрел не произвел бы тот эффект, какой произвела осечка. Все оценили намерение.

Староста разразился отборной бранью. Он снова и снова нажимал на курок, но пистолет давал осечку – пришел в негодность от долгих лет бездействия?

– Осел, – бросил Григорий городовому, – ты случайно не забыл его заря…

Произошло неожиданное: пистолет взорвался в руках старосты. Рука и зажатый в ней некогда смертоносный кусок железа с громким хлопком исчезли в яркой вспышке – будто родилось и умерло маленькое солнце. Черно-красными кометами полетели в стороны куски железа и обугленная плоть. Люди отпрянули, и никто не пострадал. Староста закричал от боли и, баюкая изувеченную беспалую кисть, упал на колени. Руслан склонился над ним:

– Доктора, вашу мать! Где этот гребаный Анатоль, когда он так нужен?

– Что здесь творится? – за спиной Пейла возник высокий женский силуэт. Внимание напуганной толпы переключилось на новое лицо.

Пейл встретился взглядом с Верой и смущенно улыбнулся.

Сердце Веры, до этого скакавшее сумасшедшим галопом, споткнулось и разбилось вдребезги.

Снежана, помощница доктора Анатоля, выпорхнула из-за спины Пейла. На ней был только легкий халатик, едва прикрывающий ее длинные ноги. Все мужчины впились в нее взглядами, а на лицах их жен дружно образовалась гримаса возмущенного осуждения. Только Вера повернулась к собранию спиной и побрела прочь. Ее мать сделала шаг вслед за дочерью, но осталась, решила досмотреть представление до конца.

Снежана деловито растолкала собравшихся, настойчивым жестом отстранила Руслана и склонилась над пострадавшим. Григорий уже перестал материться и только бессмысленно вращал глазами и стонал. Снежана ловким движением оторвала полоску ткани от края халата.

– Снежана, ты чего это?.. – прошипел Руслан, но та только резко отмахнулась от старика.

– Пусть кто-нибудь подвезет телегу. Ну, кому не жалко? – сказала она властным голосом. Кто-то из мужиков откликнулся.

– Вот, давай, тащи ее сюда, – сказал Руслан. – Все остальные – расходимся, нечего больше здесь смотреть! Давайте, идите! – замахал он руками на толпу.

– А мне можно идти? – спросил Пейл насмешливо.

– Я с тобой еще не закончил, – прошипел Руслан. – Ты пойдешь со мной на допрос.

– Ну можно мне хотя бы одеться? – спросил Пейл, вызывающе улыбаясь.

– Стой! Кому говорят! – но Пейл уже скрылся в доме. – Вот черт!

Через некоторое время Пейл появился в привычной одежде – широких белых штанах и белой рубахе. Он подошел к Снежане, хлопочущей над покалеченным старостой. Снежана держала Григория за руку и успокаивала, как ребенка. Тут как раз добрый человек подогнал свою телегу. Конь беспокоился, фырчал, топал и водил глазом.

– Дай помогу, – сказал Пейл Руслану, который помогал старосте встать на ноги.

Тот чертыхнулся, но мешать не стал. Григорий пронзительно посмотрел на Пейла, но потом боль взяла свое и глаза старика опустели. Старосту уложили в телегу, Пейл, Руслан и Снежана уселись рядом с раненым. Мужик щелкнул кнутом, поехали к доктору.

Люди начали нехотя разбредаться: кто по домам, кто по своим делам. Но разговоров хватит теперь на несколько недель. Давно в Приюте не происходило такого. Если когда-нибудь вообще происходило. Дочку старосты никто не любил, потому что многие семьи пострадали от нее. От Пейла всем была только польза, но его все равно не любили. Спроси у кого-нибудь почему – замялся бы, отвел глаза и пробормотал: «Ну, он просто… ну он какой-то… Улыбка у него недобрая. Не доверяю я ему».

II. Small talk

Когда остаешься наедине с другими людьми и не имеешь возможности уйти – чаще всего, потому что вы вместе чего-то или кого-то ждете – испытываешь чувство неловкости, и чем дальше, тем хуже. Надо о чем-то заговорить, потому что тишина становится нестерпимой, но говорить не хочется, потому что боишься сморозить глупость. И, раздираемый противоречиями, необходимостью и желанием, кто-то (потому что мучаются оба) наконец произносит: «Ну и погодка сегодня!» или «Ну сколько можно ждать? Это же ужас!» – или просто компромиссно (читай: трусливо) вздыхает и косится на другого, но это ни к чему не приводит и только оттягивает тот момент, когда нужно будет заговорить. Банальность произнесена, и второй участник получает превосходство: мяч на его стороне, его ход, карты у него в руках – выбирай любую метафору, которая тебе нравится, – но, сконфуженный, тот произносит нечто односложное; диалог не получился и все возвращается к тому, с чего началось. Из этого можно сделать простой вывод: общество, необходимость общения, язык – навязанная, противоестественная, чуждая человеку вещь, если каждый раз приходится преодолевать себя. Люди – хищники, и хищники всеядные. Это значит, что тот, другой, – это жертва. И эта неловкость перед ничего не значащей беседой – чувство вины, потому что общение с жертвой делает несостоявшееся убийство слишком личным.

Доктор Анатоль уже осмотрел тело и теперь сидел в своем инвалидном кресле на берегу реки и ждал, когда придет староста. Увечье не помешало доктору вынести вердикт. Большую часть жизни он прожил калекой и привык обходиться тем, что осталось – и очень ловко. Конечно, если бы не помощь Снежаны, дела делались бы медленнее, но делались бы все равно – доктор был не из тех, кто пасует перед трудностями. Но то, что он увидел на берегу реки, куда Данила привез его, в каком-то смысле его разочаровало. Он ожидал, что столкнется с чем-то завораживающе ужасным: рваные раны, причудливые порезы, оторванные конечности, но все, что он увидел – тело мертвой девушки. Красивой мертвой девушки, надо признать. Девушку задушили, на что указывали характерные отметины на шее. В удивительные волосы цвета красного золота набился речной песок, рядом с затылком на песке было несколько неглубоких вмятин – девушка пыталась сопротивляться и билась головой о землю. На ней не было одежды. Одежда лежала недалеко: небрежно сброшенная, но не порванная. Девушка разделась сама, потом у нее был секс с убийцей, и в процессе он ее удушил.

Лилия в Приюте играла роль местного суккуба. Красивая и доступная – о ней мечтали все. И все, кто проявлял должное рвение и настойчивость, получали свое. Женщины ее терпеть не могли, но это только разжигало ее затянувшийся подростковый бунт, а мужчины – преследовали, как кобели, учуявшие текущую сучку. Интересно, кому она так вскружила голову, что он не смог ее больше ни с кем делить? Данила сказал Анатолю, что староста пошел разбираться к Пейлу. Доктор отмахнулся от этой мысли: Пейл, конечно, человек странный, но вокруг него – такие женщины, в сравнении с которыми бедная маленькая шлюшка выглядит очень бледно. «Бледно, ха!» – порадовался доктор случайному каламбуру.

Лилия несколько раз снилась Анатолю, но мечты так и остались мечтами – она даже не посмотрела бы на него, пятидесятилетнего калеку. Дело не в возрасте – из-за своего изъяна ему просто нечего было ей предложить.

Время шло, а староста и городовой все не появлялись. Анатоль и Данила ждали-ждали, но никто не приходил. Обоим было неловко. Данила все время пялился на тело девушки – там, конечно, было на что посмотреть. Сначала Анатоль думал, что рыбак бравирует своим цинизмом, но скоро разглядел в лице Данилы нечто вроде сожаления. Видимо, Лилия не обошла вниманием и этого беднягу.

Значит, Пейл Арсин… Доктор откинулся в кресле и потянулся. Пейла линчуют, потому что он лучше всех нас. Он умнее, выше, сильнее, нравится женщинам – это уже слишком большой список для того, чтобы терпеть его дальше. А ведь убить Лилию мог кто угодно. Взять хотя бы ее пронырливого братца или этого дурака Данилу. Или этого бесноватого с собаками. Анатоль подумал о будущем Арсина и невольно порадовался: куда бы ни вывернула эта история, он останется вне подозрений, потому что не способен на сексуальное насилие.

Анатоль и Данила молчали уже довольно долго. Первым не выдержал Данила – оно и понятно, в таких играх всегда проигрывает тот, кто глупее.

– Я знал, что сегодня случится что-то плохое, – сказал рыбак.

Анатоль промолчал.

– У меня было предчувствие, – выждав, продолжил Данила.

Анатоль вопросительно промычал. Получилось «Мэ?» – как у коровы.

– У меня бывают предчувствия. Я встаю с утра и точно знаю, какой будет день.

– Это полезно, – сказал Анатоль.

– Все просто. Если я не забуду и встану с правой ноги, все будет хорошо. Будет клев.

– Надо же, – без энтузиазма отозвался доктор.

– А если забуду, все – плохой будет день.

– Ясно, – сказал Анатоль.

– Вот сегодня я как раз забыл и с левой ноги встал.

Анатоль понимающе покивал.

– Но этим нельзя злоупотреблять, иначе перестанет работать.

– Да ну? – вежливо протянул доктор.

– Поэтому я иногда встаю на обе ноги. Чтобы было поровну всего – и плохого, и хорошего. Чтобы все нормально было.

Анатоль не ответил, уставился вдаль, и возникла новая неловкая пауза. Данила повздыхал и снова уперся взглядом в Лилию.

Теперь неловко отчего-то стало доктору – наверное, потому что ничего не сказал в прошлый раз. Но ему удалось себя побороть.

– Жарковато! – снова начал Данила.