– Живее, Игнашка! Залезай же, лихо мое!
Он юркнул мимо бабки в пахнущую сушеными травами и землей утробу погреба. Внизу, возле дальнего угла, нахохлившимся совенком сидела Званка.
– И носа не смейте казать, пока не позову, слышите?! – прокричала бабка.
Она опустила крышку погреба, и Игната окутала непроглядная тьма. Он вздрогнул, когда что-то теплое коснулось его руки. Мыши?
Но это была всего лишь Званка. Ее встревоженный шепот раздался возле самого уха:
– Что это такое, Игнаш, а?
Он сжал ее мокрую ладошку, ответил уверенно и серьезно:
– Навь.
Они замолчали и некоторое время сидели, плотно прижавшись друг к дружке. Было тихо-тихо. Так тихо, что собственный пульс казался Игнату неправдоподобно громким, будто кто-то лупил в барабаны внутри головы.
Званка первой нарушила молчание:
– А может, и нету ничего?
– То есть как? – переспросил Игнат. – Нави нету?
– Ничего нету, – повторила Званка.
Она убрала руку. Привыкший к темноте Игнат видел, как ее силуэт выпрямился.
«А как же взрыв?» – хотел спросить он и не спросил.
Угловатый Званкин силуэт качнулся в сторону. Послышался грохот посуды, как если бы кто-то с размаху влетел в кухонный шкаф.
– Осторожно! – вскрикнул Игнат.
Званка что-то сердито прошипела. Снова послышался звук сдвигаемого стекла.
– Тьма – хоть глаз коли. Что тут у вас за банки? Варенье?
– Варенье, – убитым голосом подтвердил Игнат. – Разбила?
– Не…
Силуэт качнулся обратно. Шаги стали осторожными, выверенными.
– Ты как хочешь, а я пошла наверх, – подала голос Званка, и под ее ногой скрипнула ступенька.
Игнат подался вперед и ухватился рукой за край деревянной лестницы:
– Баба Стеша велела сидеть тут!
– Сиди, сиди, – отозвалась Званка. Ступеньки продолжали поскрипывать в такт ее осторожным шагам.
– А как же навь? – страшное слово упало во тьму, как камень в разинутый зев колодца.
– Вот и посмотрим, какая такая навь.
Голос Званки звучал теперь от низкого подвального потолка. Кажется, она достигла верхней ступени. Протяжно заскрипели несмазанные петли – это Званка пыталась приподнять тяжелую крышку погреба.
– Да помоги же, дуралей! – зашипела она на мальчика.
Игнат не обиделся на дуралея. Бесшабашная храбрость подруги восхищала его. Кроме того, его губы помнили прикосновение к влажным губам Званки, и при одном воспоминании об этом сердце обволакивала приятная истома. Осторожно переступая со ступеньки на ступеньку, Игнат добрался до верха. Вдвоем они принялись толкать деревянную крышку, и старые петли поддались. В глаза тотчас брызнул свет – всего лишь сумрак затененной комнаты, но после кромешной темноты подвала и он показался нестерпимо ярким.
«А если баба Стеша рядом? – запоздало подумал Игнат. – Велела ведь сидеть и не высовываться. Увидит – такого ремня всыплет…»
Он не успел дофантазировать положенные ему наказания, как бревенчатые стены избы заходили ходуном. Снаружи слышался нарастающий рев и треск, от окна полыхнуло, и сквозь рамы начал просачиваться тошнотворный запах гари.
Проворная Званка первой метнулась к окну. Выглянула в самый краешек стекла, но сейчас же отпрянула.
– Ох! – сказала она и повторила: – Ох…
Игнат следом залез на скамейку и тоже глянул.
Первым, что бросилась в глаза, было пламя.
Оно полыхало вполнеба, окрашивая деревенские крыши пурпурным глянцем. Игнату казалось, что даже от стекла исходит жар плавильной печи, таким близким и ощутимым был разбушевавшийся огонь. Над алым полотнищем стлался дым – густой и жирный, как кисель. И Игнат услышал, как где-то далеко, за этой ревущей огненной стихией, мучительно и страшно замычали коровы.
У плетня, кажущегося угольно-черным, словно собранным из обгоревших веток, спиной к избе стояла бабка Стеша. Ее жидкие волосы, всегда аккуратно собранные в пучок, беспорядочно развевались по ветру. Ветер трепал и подол цветастой юбки, измазанной чем-то маслянистым. А прямо перед бабкой стояли они…
Внутренности Игната скрутило в тугой узел. Какое-то саднящее чувство – предчувствие беды – заскреблось кошачьими коготками.
«Беги, – шептало оно. – Прячься…»
Но Игнат не побежал, а только стиснул мокрыми пальцами край подоконника и продолжал смотреть. Он никогда раньше не видел их, только слышал сказки да обрывки баек от других, видевших. Но сразу понял, кто стоит по ту сторону плетня.
Навьи.
Их было четверо. Один впереди, трое чуть поодаль. Не люди, только тени. Угловатые, вымазанные пеплом и сажей, грязно-серые, будто сказочные жуки-мертвеглавцы. Их неподвижность была искусственной, неживой.
«Пугала, – подумал Игнат. – Сбежавшие огородные пугала с соседского участка».
Бабка Стеша вздымала сухие старческие руки, и они напряженно подрагивали. Ветер вздымал подол юбки, оголяя ноги в аккуратно заштопанных чулках. Тени молчали, и бушующая стихия разворачивала за их спинами огненные крылья.
– Игнаш!
За рукав настойчиво дернули.
Игнат моргнул, опустил взгляд. Лицо Званки было испуганным, глаза широко распахнуты.
– Игнаш, не смотри! Сам же говорил, если долго на них глядеть, то увидят и заберут…
