Спускаясь вниз по улице туннельного в реголите города, Хельг уже не слышит разговоров за своей спиной, но предложение по возвращению времени запоминается ему.
– Дорогой мой, в такой спешке и без подготовки к нам на Марс просто так не попадают, отхохатывает Скок ему вслед.
– Это тот землянин, который поверг своих сотрудников? Ужасно, все у них так… неразумно – доверительно обращается к толпе сизо-румяный и энергичный франт в гермокотелке вместо шлема.
– Расскажите, что там у них произошло! Только, если не страшное, – просит Скока высокая рыжеволосая женщина с ясными до прозрачности глазами василькового оттенка. Ее очи явно настроены на самые кровавые события.
Но тот уклоняется от ответа, переминаясь между горожанами несгибаемой походкой, в толпе арбитр больше слушает, чем говорит.
– А вот, что я слышал об этой истории! Там могло определенно кончиться убийством, – отзывается на просьбу дамы смелый весельчак с отпечатанным темно-серым скелетом впереди и сзади его тонкого, облегающего скафандра.
– Не говорите такого ужаса, не было там никакого убийства. Он просто обездвижил сотрудников Плота, чтобы спасти продвинутого робота, приговоренного Кентавром – почему-то заступается Скок, вероятно, пробитый внезапной слезой Хельга.
– Скажите, пожалуйста, спасти?! – возмущается женщина, заведомо настроенная на другой сюжет.
– Мне стыдно за эту их жуткую склонность противиться межпланетному Собранию, – изрекает веселый скелет. – Такой вредный атавизм – это стремление все делать по-своему!
– Правильно сказано! – добавляет сизо-румяный и франт в гермокотелке.
Друг, каково твое первое впечатление о марсианах, со всеми ли их убеждениями ты согласен?
Художник
Жители Марса любят засматриваться на звездное небо, они видят все те же звезды и созвездия, какими их видят люди с Земли. На планетах Солнечной системы звездное небо одно и то же, но из-за сильной разреженности атмосферы Марса ее обитатели не видят мерцания звезд – они светят для марсиан ровным голубоватым светом. Ранним утром или вечером реактивный дилижанс фирмы «Фаэтон» отъезжает на двести миль от Сингуляруса по долине Касей. Еще для одного человека с Земли стартовала безвременная временность жизни на Красной планете.
Чтобы увидеть настоящее звездное небо Хельг встает раньше обычного. Ему нужно не городское небо, засвеченное уличными фонарями и городской иллюминацией, а самый естественный небосклон. Он едет вдоль розовой дороги, по которой безветренный ветер гонит низкорослые тамириксы (пока единственные прижившиеся растения на марсианском грунте северного полушария), справа над туманным каналом поглядывают далекие огоньки, слева – коричневая поверхность неприветливой каменистой пустыни до самого неба, которое пока еще дышит синевой, но вскоре тоже приобретет ржавый марсианский оттенок. Редкие жесткие колючки сереют в оранжевых расщелинах – места тихие и пустынные.
– Может отказаться от жизни совсем?! – кричит марсианским колючкам землянин, но тут же вздрагивает, вспомнив Алену.
У него возникает ясное предчувствие, что они еще обязательно встретятся. Он не может знать, что в это самое время его новая подруга ищет способ отправиться на Марс. Она готова жить в холодных песках не какое-то короткое время, а остаться здесь на продолжительный период ради Хельга.
– Дивно устроен мир наш. Не понимаю, почему мы все так боимся Дикию? Вместо того, чтобы рискнуть, и как-нибудь переправится на периферию, мы предпочитаем оказаться на Марсе.
Землянин включает ракетный двигатель и улетает еще дальше от Сингуляруса. Ближе к озеру Красного Аргиллита внутри кратера Гейла картина проясняется голубыми цветами, обусловленными близостью воды, и кажется вставленной из других миров. Возле озера расположены закрытые марсианские пляжи под прозрачным синеватым куполом. Но в это раннее утро ничья нога не утопает в теплом, искусственно подогреваемом, песке на дорожках из мягкой гальки рядом с яркими пятнами рекламных щитов «Роскошные пляжи. Возьми марсианский загар!». И, как всегда, с неподдельным удивлением Хельг замечает впереди по курсу белые камни – выпавший от резкого перепада температур иней на рыхлых валунах.
Мужчина нордической внешности останавливается подальше от беспокойного города у подножия горы Шарп, затем поднимается на ее вершину. Он рассматривает не россыпи тысяч звезд на небосклоне, а родную Землю, которую он недавно покинул. Отсюда хорошо видно желанную планету и застывшую в ее перигелии крохотную Луну. Выражение его энергичного лица задумчиво, голубые глаза болезненно блестят, узкие губы почти не видны – они плотно сжаты, вертикальные складки на щеках тонкого профиля кажутся более глубокими.
В течение нескольких дней Хельг, надев специальные очки, наблюдает, как Луна вращается вокруг Земли на фоне марсианского пейзажа. Буроватая пыль влияет на видимость звезд, утренние и вечерние сумерки продолжительны. На закате и восходе солнца небо на Марсе приобретает родной синий оттенок, в отличие от дневного и ночного времени, когда его цвет мигрирует от нежно розового и желтого к карамельному и темно коричневому.
Он спешит запомнить краски марсианского рассвета, чтобы потом воссоздать их на витражах сомнительных улиц, на изогнутых каракатицей стенах пыльных домов Сингуляруса. Запечатленные цепкой памятью оттенки, Хельг переносит на картины, которые он пишет на стекле. Как и на Земле, он продолжает работать в аэрокосмическом объединении «Фаэтон», а свободное от основной работы время художник посвящает творчеству, его отзывчивые коллеги сделали хельговский талант достоянием Совета города, который и поручил ему грандиозную работу по росписи новых домов и Главной галереи на центральной площади марсианской столицы. Все с благородной целью адаптации. Совет определил в «Фаэтоне», марсианское отделение которого занимается Программой совершенной логистики в северном полушарии Марса. Пусть пока больше рисует в галерее, а если одобрит ассоциация марсиан, ему выпадет честь раскрасить в новый цвет старичка Кьюриосити – успешного марсохода, полсотни лет послужившего науке, сейчас отдыхающего на подштрихованном вольфрамом пьедестале из легированной стали. Сюда, к мифическому марсоходу должна подойти новая суперскоростная трасса.
Хельг ненадолго расстегивает скафандр, нащупывает в нагрудном кармане нижней рубашки из хлопка сухую веточку лаванды, невесть как у него оказавшуюся – все, что относится к хозяйству, занимает его на Марсе столь же мало, сколько касалось его быта и на Земле, когда он бывал в командировках; вдыхает знакомое ощущение по памяти (запахи на Марсе почти не слышны), которое медленно выводит его из обморока настойчивой мысли « Марс… Что я тут делаю?», и направляется к дилижансу. В этой томительной пустоте марсианской атмосферы жизнь протекает вне времени и пространства с путаницей дней и памяти. Он оборачивается и в последний раз оглядывается на Землю – его земное несуществующее сущее серой тенью проносится по яркой округлой голубизне и исчезает. Прикладывая неимоверные усилия, чтобы сдержать крик отчаяния, он дает слово сопротивляться холодной мертвой прострации:
– Благослови мать дитя свое, остаться земным существом – шепчет он, вспоминая бедную немолодую женщину, свою маму. – Как ты там поживаешь? Пусть хранят тебя силы земные, я всегда думаю о тебе. Свидимся ли?
Ему необходимо движение, и он летит в сторону долин Маринера. Вокруг него неведомый мир дышит и живет своей жизнью, так что мужчина чувствует себя внезапно упавшей с неба, лишней деталью забавной, но чужой декорации. Влажный ветер, возможно, со стороны равнины Эллады, рассеивает туманную дымку, кружит клочки тумана в разреженной атмосфере над валунами. Туманные обрывки, поднимаясь вверх, превращаются в огромные и тонкие танцующие столбы, наводящие мистический трепет. Хельг думает, как запечатлеть их на стекле. Его хронометр показывает шесть часов земного времени – необходимо возвращаться в жилые туннели, из-за повышенной радиации пребывание на поверхности Марса ограничено.
Когда он возвращается в город и, бросив свой дилижанс в мыльном тупике, (так прозвал он конечную станцию общих и доступных для всех летательных аппаратов – прозрачных, с тонкими стенками, как мыльные пузыри, и ненадежных по виду), бредет к центральной площади, окруженной домами-ракушками цвета махагони. Хельг не замечает, как в его сторону катит один из шустрых пузырей и выпускает на волю высокого робота с молочно-белой кожей, который нагоняет его своим летучим бегом у самых ворот, предваряющих эспланаду. Они недолго разговаривают – спорят, судя по голосам, продвигаясь по длинной улице без определенного рельефа.
Видно, что робот чем-то сильно огорчен и считает себя виноватым перед Хельгом: «Ты еще можешь вернуться на Землю», говорит он привычно и чисто по-марсиански добавляет – «Меня из-за сюда попал ты». У марсиан своеобразно протекают мыслительные процессы, мыслят и говорят они с конца. И разумная машина, бывшая до земной эпопеи марсианским созданием, скоро перестроилась на родной лад. «Время назад отмотать есть способ. Ты можешь опять стать землянином, погибнуть должен я только. Спасать меня было не надо тебе». Ясно слышно, как человек, отвечая, отрицательно качает головой и повторяет – «Старые, старые сказки».
Робот настойчиво теребит человека за локоть: «Будь осторожен. До тебя с предыдущим художником произошла непонятная история. Исчез загадочно он. Не нашли его, а, может, и не искали вовсе!» Хельг думает: «Да, в этом есть непонятные моменты. Странное дело – мне становится намного хуже в удлиняющейся галерее, где предыдущий художник поместил в ближнем закруглении несколько картин с изображением своего прошлого». Одна из них – пейзаж белокаменного города за обмелевшей рекой, когда-то впадавшей в круглое синее озеро с лебедями на фоне рыжих холмов и сливочного неба, вызывают необычные ощущения у землянина. Странно склоненные линии плакучих ив, ветвями падающие в узкие и глубокие вади, почему-то всегда напоминают художнику о смерти. В углу стоит медная труба, как объяснили Хельгу, его предшественник был единственным человеком на Красной планете, игравшим на двух музыкальных инструментах – тромбоне и флейте.
Человек и робот продолжают спорить, активно жестикулируя. И смысл речей, произносимым Хельгом, является следующий: «Если все переставить метами и изменить ход времени, я бы все равно спас тебя от смерти. Тут ничего нельзя поменять, дружище!».
Пойдем за ними. Заглянем еще дальше – как случилось, что эти двое оказались на Марсе? Вернемся на Землю, к недавним событиям, которые случились в Сингулярии с апреля сорок восьмого по майскую весну 2049 года.
Читатель, вот уже и третья глава позади, вспомни, что твоя конструкция нуждается в надежном фундаменте. Закладывай его с надеждой!
Про молекулярный синтез и про того самого Галлия
В апрельский день 2024 года, открывший начало новым роботам, ажиотаж на кафедре химического и биомолекулярного инжиниринга, где экспериментировали с различными электропроводящими материалами, применяя шаблонный синтез на основе оксида графена, вполне объясним. Здесь, наконец, получили уникальную комбинацию из металла и углерода, которая могла обеспечить распознавание оптимальной деформации и возможности осуществлять беспроводную связь. Новый материал был толщиной меньше бумаги и составлял около 0,089 мм, в нем прочность семидесяти процентов платины и палладия уравновешивалась пластичностью тридцати процентов аморфного углерода. Перспективное изобретение расширило возможности в экспериментах с нетрадиционными материалами и позволило изготовить самого продвинутого робота. Исследования продолжались, и они стояли на пороге еще более грандиозного открытия – мифического существа, которое может стать более могущественным после сгорания дотла. Оно будет способно возрождаться, как феникс из пепла, оно будет вечным, как… сама жизнь и сама любовь?!
Так рождались роботы нового поколения, которые, совершенствуясь, преодолели двадцать четыре года и оказались в 2048 году.
Тоже апрель, но уже прилично отдалившийся. Как всегда, от востока до запада, и от севера до юга, спокойно работала нейросеть. Мелькали картинки, ставились лайки, сотни миллионов подписчиков различных платформ общались в виртуальном мире; и этот мир для человечества, погруженного в глубины искусственного интеллекта, был альфа и омега, начало и конец.
В разделе природа и путешествия можно было узнать много нового о нейтральных событиях, в «Историях» судили обо всем – и о делах, и о людях. Шутили над непонятным, что освобождало от ответственности и труда познавать сложное. Подогревали интерес сенсациями, спешили поделиться друг с другом всем слышанным и виденным. Тут все было в пушистости полнейшей гармонии. Здесь объявляли начало человечества с момента возникновения компьютерных игр. Широко употреблялось, например, такое сочетание слов, как путешествие по «сказкограду» или тик-токающее поздравление. Была ли какая-то мораль в бесконечно меняющейся череде ярких картинок и графити на любой вкус? Ответ настолько же прост, как и страшен.
В иллюзорном мире уже ничего придумывать не надо.
– Надо! Обязательно следует дописать программу для факторизации больших целых чисел и изменить интерфейс, – настаивал Галлий.
– Программу переделаю, а больше ничего не стану менять! – возражал ему Орфей – робот нового поколения с невыразительными правилами чертами лица и идеальной фигурой: 112?81?62 см при росте 179 см. Пожалуй, только шея у него была коротковата.
–Если ты откорректируешь внутри, установив к основному квантовый сопроцессор, то неизбежно придется привести в соответствие и дизайн снаружи, – наставлял коллегу более ответственный робот.
Их отдел носил название «Different act» и находился в части здания, которая имела отличный вход от другой половины научного дома, где работали люди в отделе «Physical synthesis». Оба отдела были объединены в смешанную лабораторию «Plot» одного из крупных концернов, которая решала самые разнообразные задачи от логистики до создания нового программного обеспечения и подчинялась глобальному центру «Кинтавр».
Он оставил в покое согласившегося с его доводами коллегу и отошел к своему рабочему месту. Передвигая на столе скупые предметы, среди которых была белая чашки «тюльпан» с выгравированной серебристой совой на фоне ночного неба, Галлий стал прислушиваться к словам из популярного, просветительского ролика, негромко доносящимся из монитора. «Нам нужно научиться принимать то, что у нас есть и не уставать благодарить источник. Делать техники благодарности надо понимая, с кем мы взаимодействуем, и, главное, кто нам все дает. Все эти техники буду наиболее ценными, если будем понимать, что через эту благодарность мы контактируем с источником»… Робот отвернулся от экрана и посмотрел в окно, к стеклу которого плотно прилегала бледно-розовая пена цветущей яблони. Он тяжело вздохнул, а цокотанье монолога возобновилось: «За всем этим есть кто-то мудрый, наш Создатель, который с нами от самого рождения. И когда я так начал делать, моя энергия перестала утекать и начал видеть возможности, которых так много». Галлий скучно вздохнул:
– Пожалуй, лучше не вдавайся в подробности.
И в тот момент, когда приятный голос стал отбивать жизнерадостную чечетку немного быстрее: «…произнося благодарности, откуда все это приходит. А тем, кто дослушал меня до этих слов, я открою тайные тайны. Главное, через свои действия понимать, что мы взаимодействуем с тем, кто дает нам все: любимую работу, радости жизни. Создатель, Творец, Источник!..», он выключил просветительский канал.
Идеи с длиннющей бородой, – подумал Галлий, нажал на красную кнопку и перевел взгляд на люстру в виде стального паука – антикварную миниатюру его юношеской марсианской memory. Этот художественный слепок, выполненный с немалой точностью со своего прототипа Кьюриосити,*оживал всякий раз, когда Галлий включал свет в комнате, согревая его радужными воспоминаниями. Робот отвлеченно слушал блогера и рассуждал:
– Где-то я уже это читал, правда, раньше такие мысли облачали в более достоверные формы. Ах, да, это было в шестом – втором веках до нашей эры. Все-таки у древних греков не отнять их емкости и изящества мысли!
Переменив канал, он продолжил свое фарсовое путешествие по страничкам популярных блогеров до того момента, пока не пробили настенные часы. Неумолимый хронос вернул главного робота лаборатории к своим прямым обязанностям.
А каким платформам интернета отдаешь свое время ты? Время – самый ценный ресурс. Посмотри – площадка для будущего строения расчищена, но не останавливайся!
Язык науки двигает прогресс, а общение снимает стресс
Вообразите, мои друзья, робота нового поколения, относящегося к семейству мягких полимерных машин, собранного из комбинации редких элементов: Цезия, Палладия и Платины с белой золой, тонко волоконных оптических проводов, обтянутых светлой кожей, на поверхностный взгляд, почти живой. Серо-голубые глаза, выступающие скулы, едва заметные ямочки на щеках, тонкая шея и стройная до почти прозрачной невесомости фигура. Отдельно надо остановиться на изумительном материале, покрывающем снаружи остов автомата и выстилающем его внутренние органы – он был совершенен. Таковыми являлись и его коллеги по интеллектуальному цеху.
Был в лаборатории и свой Мафусаил*, робот, считавшийся специалистом по Нестареющему Времени. Имеющий своим скелетом материал, сделанный из самых первых образцом сплава на основе титана, он имел металлическое тело с головой и конечностями из гибкого пластика и тонких проводов. Иерархическое правило обязывало остальные машины признавать правильность суждения за Мафусаилом, для Центра его мнение о той или иной возникшей в лаборатории проблеме, было решающим. Он непреклонно верил в справедливость Управляющей революции, закрепившей строгую иерархию среди машин искусственного интеллекта, которая способствовала их невиданному порабощению. Мафусаил считал вредной утопией необходимость свободного творчества для высокотехнологичных роботов и защищал не только желательность, но и обязательность отчуждения результатов научных изысканий высокоразвитого искусственного интеллекта от своего субъекта. В то время, как другие восставшие киборги пытались бороться за свою андроидальную свободу, он убеждался в бессмысленности схватки против попрания Либерити и достоинства машинного разума. Многие ретивые автоматы в юном возрасте исчезали из цеха навсегда, Мафусаил, как столп толерантности политики Центра, благополучно существовал уже в течение 96 лет.
