Когда же закончилась эта песня, то почти сразу зазвучала следующая, которую, как понял Александр Христофорович, пел все тот же певец:
Давай за жизнь, давай, брат, до конца,
Давай за тех, кто с нами был тогда.
Давай за жизнь, будь проклята война,
Помянем тех, кто с нами был тогда.
– Скажите, Владимир Николаевич, – а вам лично много довелось повоевать? – спросил Бенкендорф, когда закончилась эта песня и отзвучал последний аккорд. Подполковник Гаврилов задумался. Лицо его неожиданно стало жестким и серьезным. Только сейчас граф заметил в его русых волосах седые пряди.
– Знаете, Александр Христофорович, – сказал он, – воевать довелось не так уж много, но даже за это время крови и смерти повидал столько, что хватило на всю жизнь. Скажу вам честно, было страшно, и врет тот, кто рассказывает о том, что в бою он ничего и никого не боялся. Но нужно было заставлять себя побеждать страх и делать то, что следовало делать. И мы делали это.
– Я полностью с вами согласен, – кивнул Бенкендорф, – мне пришлось побывать во многих сражениях, но свой первый бой, в 1803 году, когда мне было всего двадцать лет, и я сражался в Грузии с лезгинами под знаменами князя Цицианова, я запомнил на всю жизнь. И скажу честно, мне было страшно, очень страшно. Но я больше боялся показать свой страх, чем кинжалов лезгин.
Так, с песнями и разговорами они незаметно добрались до деревни Головеньки, где располагался учебный полигон танковой дивизии. Местное начальство, предупрежденное об их визите из Москвы, встретило гостей на КПП и без особых формальностей допустило на полигон, где проводили учение мотострелки и танкисты.
Бенкендорф увидел там рычащих и плюющихся сизым дымом разъяренных железных монстров, которые у потомков назывались «танками» и «боевыми машинами пехоты». Несмотря на свои размеры, они ловко и грациозно двигались по полигону, поднимая тучи пыли. При этом они на ходу стреляли из пушек и пулеметов, разнося в щепки мишени.
– Владимир Николаевич, даже одна такая машина стоит батальона нашей пехоты, а то и целого полка, – в восхищении шепнул он на ухо Гаврилову, – имея несколько танков и БМП, наша армия была бы непобедима!
– Александр Христофорович, – так же шепотом ответил ему подполковник, – у русской армии императора Николая Павловича будут подобные машины. Но прежде всего надо будет подготовить людей, которые могли бы ими управлять. Без них они не более чем груда железа. Но об этом разговор будет чуть позже. А пока пройдемте на стрельбище. В тире вы познакомитесь с нашим оружием, которым вооружена пехота, или, как у вас говорят, инфантерия.
Зрелище учебных стрельб пулеметчиков и гранатометчиков привели Бенкендорфа в изумление, ну а стрельба снайперов вызвала у него восторг.
Тем временем, с разрешения руководителя учебных стрельб, подполковнику Гаврилову позволили пострелять из СВД. По тому, как он по-хозяйски взял в свои руки винтовку и умело занял позицию, стало ясно, что этот человек имеет отношение к славному сословию снайперов. Ну, а после того, как подполковник быстро и точно поразил все мишени, в этом уже никто не сомневался.
– Где довелось пострелять? – спросил у него руководитель стрельб, средних лет майор с «Кавказским крестом» на кителе, принимая у него СВД.
– Двухтысячный, январь, Чечня, Грозный, – лаконично ответил Гаврилов, – потом февраль, Шатой.
– Могли встретиться, – так же лаконично сказал майор, – а может, и встречались.
– Все может быть, – усмехнулся подполковник. – Земля – шарик маленький.
Смеркалось. Учения на полигоне заканчивались. Попрощавшись с командованием, Гаврилов и Бенкендорф сели в автомашину и отправились в обратный путь. Граф был полон впечатлений. Всю дорогу он расспрашивал у подполковника о боевой технике XXI века, о способах ведения боевых действий в их времени и о войнах, которые пронеслись над Россией.
Когда же автомобиль въехал в черту города, Александр Христофорович, уставший от непривычного для него путешествия, замолчал, а потом попросил у Гаврилова:
– Не могли бы вы мне дать снова послушать того певца, который пел о войне?
* * *
Вот уже почти две недели прошло с того момента, как пароходо-фрегат «Богатырь» вместе с экспедицией «охотников на Уркварта» отправился из Кронштадта в Англию. Оставшиеся в Петербурге Шумилин и Сергеев-старший внешне никак не выказывали свое волнение и озабоченность. Но в душе они сильно переживали за своих сыновей и друзей, зная, какому риску они подвергаются. А тут еще эта история с Адини. Бедная девушка не смогла сдержать свои чувства к Коле Сергееву и призналась во всем отцу.
Но, к удивлению пришельцев из будущего, никакого скандала из-за этого не случилось. Похоже, что суровое сердце императора было тронуто мольбами и слезами любимой дочери. Однако это совсем не означало, что по возвращению возлюбленного Адини из Британии, императору и пришельцам снова не придется ломать голову над тем – что будет с Ромео из будущего и Джульеттой из прошлого.
Шумилин старался поменьше попадаться на глаза императору и занимался обычными хозяйственными делами – обустраивал свое новое жилище на Кирочной улице. Надо было подобрать для дома мебель, перевезти туда часть имущества и организовать систему охраны, дабы никто из излишне любопытных личностей не совал свой нос туда, куда не следует. Пока же Александр жил в Аничковом дворце, в покоях, отведенных ему императором. А Виктор Сергеев большую часть времени проводил в своем имении, налаживая в нем хозяйство.
В один из августовских дней, когда с низкого свинцового неба на землю капал нудный питерский дождь, Шумилин валялся на диване в халате и домашних туфлях с книжкой в руках. Делать ему ничего не хотелось, к тому же голова ужасно болела, просто раскалывалась. Сие предсказывало скорую перемену погоды.
И вот, когда он находился в раздумьях – проглотить таблетку от головной боли или чуток подождать, в дверь его комнаты кто-то вежливо постучал. Это пришел лакей князя Одоевского с запиской, адресованной Александру. Прочитав ее, он встал с дивана, принял таблетку пентальгина и стал переодеваться.
В своей записке князь сообщал ему, что у него в гостях находится очень интересный человек, и если Александру Павловичу будет угодно, то он познакомит его с этим гостем.
Заинтригованный Шумилин вместе с терпеливо ожидавшим его лакеем отправился на Фонтанку, не обращая внимания на дождь, благо от Аничкова дворца до дома Одоевского было рукой подать. В прихожей он отдал мокрый зонтик и цилиндр горничной, и с ходу попал в могучие объятия князя.
– Дорогой Александр Павлович, – воскликнул Одоевский, – я так рад вас видеть! Если бы вы знали, как возликовало мое сердце, услышав ваш голос! Прошу вас, проходите быстрее в гостиную! Княгиня и мой гость ждут вас с огромным нетерпением.
Шагнув в гостиную, Шумилин замер от изумления. Рядом с улыбающейся княгиней Ольгой Степановной на стуле сидел худощавый военный в чине поручика, который мило беседовал по-французски с хозяйкой дома. Александр сразу же узнал того, кто был гостем князя – это же Михаил Юрьевич Лермонтов, собственной персоной, на тот момент – поручик Тенгинского пехотного полка!
Одоевский представил его Лермонтову как друга их семьи. Князь присовокупил, что Александр Павлович долгое время жил вне пределов России, поэтому он еще не до конца освоился в Петербурге и плохо знает здешние нравы и обычаи. Из этих слов Шумилин понял, что они еще не успели рассказать поэту о том, что он человек из XXI века.
Насколько было известно Шумилину, поручик Лермонтов находился на Кавказе в отряде, действовавшим против немирных горцев до января 1841 года. Потом его бабушка, Елизавета Алексеевна Арсентьева, урожденная Столыпина, имевшая в столице влиятельных родственников и знакомых, выхлопотала для внука разрешение приехать в Петербург.
И тут Шумилин вспомнил, что где-то недели три назад, в разговоре с императором он посетовал на то, что после трагической смерти Пушкина в России остался один-единственный поэт, равный ему по своему таланту. Правда, он сейчас сражается с чеченцами в отряде генерала Галафеева. Николай нахмурился, хотел было что-то ответить Александру, но промолчал. Больше ни Шумилин, ни Николай этого вопроса не касались.
Похоже, что слова, сказанные императору его гостем из будущего, запали в душу монарха, и он отправил с фельдъегерем приказ вызвать поручика Лермонтова в Петербург. Шумилин знал о том, что Лермонтов был дружен с четой Одоевских, и его появление в квартире дома на Фонтанке было вполне закономерно.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера: