Но посетитель злобно усмехнулся:
– Твой Бог тебе не поможет. Молиться вы не умеете, погрязли в грехе и высокомерии. Наша церковь с Богом говорит, а ваша – проклята. Даже ваш патриарх-кастрат – насмешка над церковью.
Выпрямившись, он шагнул к ней.
– Я вернусь через три дня. Через седмицу мы отплываем. Если я не увезу кольцо – можешь винить себя в смерти любовника. И я прослежу, чтобы смерть его была мучительной.
Он, пошатываясь, толкнул дверь и вышел, больше не взглянув на Нину. Дверь аптеки жалобно скрипнула, прикрываясь под дуновением влажного ветра.
Нина сидела в оцепенении на полу. На очередной скрип двери она вздрогнула. Поднялась с трудом, дверь заперла, не понимая, что дальше делать. Опустилась на колени перед иконой. Но молитва не шла. Мысли метались в голове беспокойные, горестные.
Выходит, Винезио ее обманывал. Не простой он купец, а тайный посланец латинян. Может, потому и Василий с ним встретиться хотел? Прознал, что тот шпион?
Нина схватилась за растрепавшиеся волосы. Платок сбился на сторону. Она закрыла глаза, вспоминая встречи с Винезио.
* * *
Он стал к ней захаживать после смерти Анастаса. Она-то тогда не в себе была, так он ее своими рассказами про дальние страны отвлекал от горя. А после уехал да опять вернулся с товарами. И снова заходил в аптеку, вел неспешные, ласковые беседы. Нина с ним рядом душой отдыхала. А он то тут подсобит, то там поможет, то подарок какой принесет.
Про батюшку ее он много расспрашивал, про страны, в которых тот побывал. Нина уже и сама с трудом помнила, а с Винезио как-то много рассказать вышло. Смеялась еще, что про батюшку он столько расспрашивает, как будто только за тем и приходит.
Винезио сперва отшучивался. Мы, говорил, оба с ним караванщики. Он на земле, я на воде. А потом признался, что робеет он, не знает, о чем с Ниной разговаривать. В травах она разбирается, на разных языках говорит да читает, для самой императрицы снадобья готовит. А он только о путешествиях да товарах своих и знает. Вот и просит ее рассказать, что ему понятно и близко.
Так и ходил он с разговорами долго. Потом заметила она, что он норовит то руку ее тронуть, то выскользнувший из-под платка локон. А то, бывает, подаст она ему чашу с вином или отваром, а он своей ладонью руку ее накроет и держит так. Да в глаза глядит ласково.
Нина краснела, смущалась, отворачивалась. А по спине у нее как мураши от пяток до самого затылка пробегали. И вроде убрать надо бы руку, легонько ведь держит, ласково так, а сил нет ни отнять, ни отойти.
Нина после таких-то случаев проводила вечера в молитвах. Древние мудрецы говорили, что томление тела – болезнь, что лишь любовью лечится. Да только о любви аптекарша до того и думать не думала. Замуж снова выходить не хотела, Анастаса не могла забыть. С аптекой одна справлялась. С заказами, да с гильдией, да с эпархом тоже. Не до любви было. Да только все эти прикосновения такое смятение в душе и теле поднимали, что Нина стала чаще в церковь к отцу Анисиму ходить, надеясь избавиться от неподобающих мыслей.
А однажды Ариста вызвала Нину в лупанарий, сказав, что Дария приболела. А там велела служанке проводить аптекаршу в дальнюю комнату в углу атриума и просить, чтобы подождала.
Комнатка та была невелика, но убрана, как в лупанарии принято, – с крохотными окошками, шелком задернутыми, со скульптурами непристойными да с масляными светильниками такой формы, что Нина сперва и не разобрала, что это. А как догадалась, то покраснела, перекрестившись.
Кровать расшитым покрывалом застелена – аж присесть боязно. А больше и опуститься не на что. Вот Нина и присела. И когда дверь открылась да кто-то вошел, не сразу и разглядела его.
Вошедший молча шагнул ближе, и тогда Нина узнала Винезио. Сердце заколотилось низко, гулко.
Винезио же взял Нину за руку и прижал ее ладонь к губам своим. Нина от стыда не знала куда деваться – ну что он подумает? Сидит она в лупанарии, как девица гулящая. Уже и объяснять принялась. Но от нежных его поцелуев в ладонь слова все куда-то разбежались, растеклись. В нутре стало жарко и сладостно, все тело ослабло. И не то, чтобы на ногах удержаться, не то еще почему, положила Нина руку на плечо генуэзцу, сжала пальцами сквозь тонкую ткань.
Винезио притянул ее к себе, обнял, в самое ухо зашептал ласковые слова, мафорий с головы потянул. Платок она сама сбросила, освободив черные локоны до пояса. Прижалась к Винезио, руками за шею обхватила. И то верно, уж сколько времени она от томления телесного молитвами лишь и спасалась. Да только тело не больно-то обманешь.
Дальше и не помнила Нина, что было. Наслаждение греховное помнила да пришедший вслед за тем стыд. Но ласка Винезио и его уняла.
Когда уснул Винезио, Нина торопливо оделась и выскользнула из комнаты, пряча лицо в шелк мафория. Окутанная ласковой теплой ночью, шла она домой. Шла как пьяная, с припухшими губами, с еще влажным лоном. Грешные воспоминания не отпускали.
Придя домой, Нина кинулась было молиться. Да так на душе хорошо было, что молитва мешалась с недостойными мыслями. Так и легла она спать, решив, что лучше остынет душой и телом да наутро пойдет в церковь.
Были и потом встречи – когда в горах и скрытых от людских глаз бухтах, когда в аптеке в безлунные ночи. И вот пришла расплата за счастье.
* * *
Погруженная в воспоминания, Нина не сразу заметила, что туника ее на груди намокла от слез. В оцепенении плеснула себе успокоительного отвара. Крепко задумалась.
Сухорукий сказал, что Винезио за кольцом приехал, а сам в Нину влюбился да отправился просить разрешения на брак. Значит, дорога она ему. А что не сказал ей любимый про кольцо, так дело государственное, о таком скажешь, и обоим головы не сносить. Не мог он ей сказать. Спасать его надо, пропадет он, а все из-за нее да из-за любви их грешной.
Да только где кольцо это искать? И не расскажешь ведь никому про Винезио, не поделишься. А ежели Василий узнает, не сносить ей головы – сама в подземелье окажется и любимого не вызволит. Может, у Феодора, батюшки Гликерии, совета спросить? Он старец мудрый, всем помогает мудрым словом. Может, и подскажет, как ей кольцо найти.
Нина дрожащими руками завернула высушенный бородавник в тряпицу и убрала на верхнюю полку. Не до него сейчас. Масло достала, на гамамелисе настоянное, положила в корзинку. Кошель с деньгами привязала к плетеным прутьям. Увязав волосы, накинула мафорий и, заперев аптеку, торопливо пошла по Мезе в сторону пекарни Феодора.
По шумной суетливой улице Нина шла быстро, опустив голову, прикрывая лицо мафорием. Боялась знакомых встретить. Недосуг ей сейчас вести уважительные разговоры. Разогретый безжалостным солнцем воздух делал кожу влажной, тонкий шелк мафория прилипал к щеке.
Дойдя до пекарни, Нина запыхалась. Старца на привычной скамье под портиком не оказалось.
– Господи, помоги, – в отчаянии прошептала аптекарша.
Из дверей вышла Гликерия, провожая болтливую, пышную, похожую на румяный пирожок покупательницу. Увидев Нину, кивнула было, улыбаясь. Но заметив, что у подруги лицо несчастное да потерянное, распрощалась торопливо с собеседницей и шагнула Нине навстречу. Та, из последних сил сдерживаясь, схватила Гликерию за руку. В пекарню входила, уже ничего не видя от стоящих в глазах слез.
В небольшом зале с каменными прилавками и корзинками с пышной выпечкой аромат свежего хлеба окутывал и кружил голову. Здесь суетились шустрые, перепачканные мукой подмастерья, две покупательницы увлеченно обсуждали общую знакомую.
Нина растерянно глянула на подругу, покачала головой да развернулась было уйти. Но от Гликерии так просто не вырвешься. Даром что на сносях, а силы в руках у нее не меньше, чем у иного мужчины. Да и ростом она на голову выше Нины. Потому обхватила она подругу за плечи да увела на задний двор.
Феодор недавно велел расстроить дворик – хозяйственную часть, где печи стоят и сарай с мукой, он отделил. Распорядился сделать навес над меньшей частью с вынесенными во двор столами. Там покупатели могли посидеть, новостями обменяться, свежим хлебом и нежной выпечкой себя побаловать. Привечали тут и женщин. Горожанкам в таверны ходить было непристойно, побеседовать от души можно было разве что в бане. Или на форуме в тени колонны. Но здесь за беседой со встреченной случайно соседкой можно было всласть посплетничать, поглощая без счета пышные многослойные рогалики и медовые лукумадесы[24 - Лукумадесы – круглые небольшие пончики, жаренные в масле и политые медом или сиропом (примеч. авт.).]. Запивали выпечку настоем на яблоках и ягодах с корицей да анисом. И почтенные старцы или отцы семейства могли посидеть здесь в тени и покое, отдыхая от жары. А в холода здесь можно было выпить салепи – густой горячий напиток из ятрышника с корицей и гвоздикой.
С тех пор как Гликерия замуж за Иосифа-сикофанта вышла, Феодору большое подспорье получилось. Стар он уже с пекарней справляться, давно все на Гликерию переложил. Да и ей нелегко было. Теперь же Иосиф от имени Феодора и с эпархом разговаривал, и с купцами, а порой и с капризными покупателями.
К мудрому старцу же горожане приходили за советом, для всех у него находилось разумное слово да решение. Многое он умел уладить да подсказать, за наставления платы не брал. Поговаривали, что даже из дворца к нему заходили под покровом ночи. А уж за советом или помощью какой – то неведомо.
Гликерия провела Нину на хозяйственный двор. Под гостевым-то навесом народу в жаркий день собралось немало, как там поговоришь по душам? Усадила подругу на мешок с мукой в сарае, крикнула подмастерью, чтоб принес кувшин с яблочным настоем, чашу да миску с лукумадесами.
Нина понуро сидела на мешке, комкая в руках концы мафория. Гликерия забрала у шустрого пацана принесенное, поставила кувшин и лукумадесы на щербатый чурбанчик рядом. Сама примостилась напротив Нины на другом мешке, положив руку на круглый живот. Глядя на бледную подругу, боялась даже спросить, что случилось.
Нина смотрела в сторону, борясь с непослушными слезами. Подождав немного, Гликерия кряхтя поднялась с мешка. Взяла мису с лукумадесами, налила в глиняную чашу настоя. Почти насильно сунула Нине в руки плошку со сладкой выпечкой и чашу. Озабоченно заглянула подруге в лицо.
– Ты, Нина, расскажи, что случилось-то?!
Нина опустила голову.
– Не могу я тебе рассказать, Гликерия. Я к Феодору пришла посоветоваться. Да и ему рассказать нельзя. Подведу вас под беду, не приведи Господь. Сама не знаю, зачем я здесь.
Гликерия уперла кулаки в бока:
– Ты меня сколько лет знаешь? Мы с тобой раба беглого прятали, – понизила она голос. – Я не побоялась тебе рассказать. А ты мне, значит, не веришь? Думаешь, я в базарный день языком молоть стану? Вот удружила, Нина, вот спасибо тебе. Так что ты здесь, чтобы лукумадесы есть да подруге про беду свою рассказывать. Начинай, – она опустилась на мешок, обхватив руками живот, и приготовилась слушать.
Нина запрокинула голову, но слезы сдержать не удалось. Гликерия совсем напугалась. Редко она свою подругу плачущей видела. Последний раз Нина при ней слезы лила, когда овдовела.
– Нина, да Господь с тобой! Что случилось-то? Не томи, а то я от волнения до времени рожу.
Нина глаза вытерла краем мафория, внимательно глянула на живот Гликерии, на лицо. Покачала головой.
