«Эми Рей?»
«Вечно мурлычет, жмурится, крадется и царапается. Милая кошечка, но я не мышь».
«Агнес Барр?»
«Женщина, которая твердит формулы Куэ[3 - Эмиль Куэ – французский психолог и фармацевт, разработавший метод психотерапии и личностного роста, основанный на самовнушении.] вместо молитв!»
«Олив Перди?»
«Язык, вспыльчивость и слёзы. Только в малых дозах, спасибо».
Даже Старшая бабушка приложила к этому руку, но безуспешно. Она поступила мудрее, чем просто указывать на какую-то девушку – мужчины клана Лесли никогда не женились на женщинах, которых для них подбирали. Но у нее имелся свой способ достигать желаемого.
«Тот путешествует быстрее, кто путешествует в одиночку», – это было всё, чего она добилась от Клондайка.
«Очень умно с твоей стороны, – сказала Старшая бабушка, – но в случае, если путешествовать быстро – это вся твоя жизнь».
«Не с моей. Вы не знаете нашего Киплинга, бабушка?»
«Что такое Киплинг?» – спросила Старшая бабушка.
Дядя Клондайк не объяснил ей. Он просто сказал, что обречен умереть холостяком и не может избежать своей судьбы.
Старшая бабушка не была глупой женщиной, хоть и не знала, что такое Киплинг.
«Ты ждал слишком долго… и потерял аппетит», – проницательно заметила она.
Лесли сдались. Бесполезно пытаться подобрать жену такому несносному родственнику. Клон остался холостяком с ужасной привычкой выражать «искреннее сочувствие», когда женились его друзья. Возможно, оно так и было. Его же племянникам и племянницам это, вероятно, пошло на пользу, а особенно – малышке Лорейн, которую он явно боготворил. Итак, он сидел здесь, за столом, неженатый, беззаботный и довольный, глядя на всех с веселой улыбкой.
Люцифер запрыгнул к нему на колени, едва он сел на стул. Люцифер удостаивал такой чести немногих, но, как он поведал Аэндорской Ведьме, Клондайк Лесли имел к нему подход. Дядя Клон кормил Люцифера кусочками со своей тарелки, а Саломея, которая ела с семьей, потому что была четвертой кузиной Джейн Лайл, вышедшей замуж за сводного брата какого-то Лесли, считала, что это отвратительно.
3
Но следовало поговорить о младенце, и дядя Уильям-с-того-берега покрыл себя неизгладимой неприязнью, заявив с сомнением:
«Она не… гм… слишком симпатичное дитя, как вы считаете?»
«Тем лучше для её будущей внешности», – едко ответила Старшая бабушка. Словно насторожившаяся кошка, она выжидала момент, чтобы нанести точный удар. «Ты, – зло добавила она, – был очень симпатичным ребенком… хотя волос на голове у тебя имелось не больше, чем сейчас».
«Красота – роковой дар. Ей будет лучше без неё», – вздохнула тетя Нина.
«Тогда зачем ты каждый вечер мажешь лицо кольдкремом, ешь сырую морковь, чтобы сохранить его цвет, и красишь волосы?» – спросила Старшая бабушка.
Тетя Нина не могла и представить, откуда Старшая бабушка узнала про морковь. У неё не было кошки, которая разболтала бы Люциферу.
«Мы все такие, какими нас создал Бог», – благочестиво заметил дядя Эбенезер.
«Но некоторых Бог сотворил небрежно», – отрезала Старшая бабушка, со значением взглянув на огромные уши дяди Эбенезера и клок седой бороды на его горле, придававший ему странное сходство с бараном. Более того, добавила про себя Старшая бабушка, кто бы ни был ответственным за этот нос, вряд ли справедливо обвинять Бога за усы Эбенезера.
«У неё особенная форма рук, не так ли?» – настаивал дядя Уильям-с-того-берега.
Тётя Энн наклонилась и поцеловала одну из маленьких ручек.
«Рука художника», – сказала она.
Лорейн с благодарностью взглянула на нее и, спрятавшись под золотистыми волосами, целых десять минут жестоко ненавидела дядю Уильяма-с-того-берега.
«Красив тот, кто красиво поступает», – заявил дядя Арчибальд, который открывал рот лишь для того, чтобы изречь пословицу.
«Не будешь ли любезен, Арчибальд, сообщить мне, – произнесла Старшая бабушка, – выглядишь ли ты столь же величественно, когда спишь».
Никто ей не ответил. Тётя Мэри Марта -с-того-берега, единственная, кто мог бы рассказать об этом, уже десять лет как умерла.
«Симпатичная она или нет, но у неё будут длинные ресницы, – сказала тетя Энн, возвращаясь к младенцу, как к более безопасному предмету разговора. Неразумно доставить Старшей бабушке удовольствие начать семейную ссору так скоро после ухода бедного Линдера.
«Значит, Боже, сохрани мужчин», – скорбно заметил дядя Клон.
Тетя Энн не могла понять, отчего Старшая бабушка захохотала про себя так, что затряслась кровать. Тетя Энн отметила, что было бы неплохо, если бы Клондайк со своим неуместным чувством юмора не появлялся бы на столь серьёзном собрании, как это.
«В любом случае мы должны дать ей красивое имя, – оживленно продолжила тетя Флора. – Просто позор, что это так долго откладывалось. У Лесли никогда такого не бывало. Давайте, бабушка, вы должны дать ей имя. Что вы предлагаете?»
Старшая бабушка прикинулась безучастной. У неё уже имелись три тезки, поэтому она знала, что ребенок Линдера не будет назван в её честь.
«Назовите, как хотите, – сказала она. – Я слишком стара, чтобы беспокоиться об этом. Обсудите меж собой».
«Но нам нужен ваш совет, бабушка, – с сожалением заметила тетя Ли, которую Старшая бабушка только что невзлюбила, потому что, когда Ли пожимала ей руку, заметила маникюр на ее ногтях.
«У меня нет никакого совета. У меня осталось лишь немного мудрости, но я не могу отдать её вам. Как не могу помочь, если у женщины дешёвый вкус».
«Вы имеете в виду меня», – отважно поинтересовалась тетя Ли. Она часто говорила, что единственная из клана не боится Старшей бабушки.
«Свинья сама себя выдаёт», – отвечала Старшая бабушка, надменно откинувшись на подушках и мстительно прихлёбывая чай. Она рассчиталась с Ли за её маникюр.
Старшая бабушка настояла на том, чтобы поужинать первой, поэтому могла наблюдать, как едят другие. Она знала, что это, до некоторой степени, смущает их. О, как приятно вновь стать неприятной. Ей пришлось быть такой хорошей и доброжелательной целых четыре месяца. Четыре месяца – слишком долго, чтобы скорбеть по кому бы то ни было. Четыре месяца не осмеливаться устроить кому-нибудь взбучку. Они показались ей четырьмя столетиями.
Лорейн вздохнула. Она знала, как сама хочет назвать своё дитя. Как знала и то, что никогда не осмелится высказать это вслух. И даже если бы осмелилась, они никогда не согласились бы с нею. Если вы выходите замуж в семейство, подобное Лесли, то должны принять все последствия. Очень тяжело, когда не можешь дать имя собственному ребенку – когда тебя даже не спрашивают, как бы ты хотела его назвать. Если бы Ли был жив, всё было бы иначе. Ли, который совсем не похож на остальных Лесли, кроме, разве что, дяди Клона – Ли, который любил чудеса и красоту, и смех – смех, что умолк так внезапно. Вероятно, небесные шуточки стали намного острее, с тех пор как он попал туда. Как бы поиздевался он над этим августовским конклавом по поводу имени его ребенка! Как бы отмахнулся от них! Лорейн была уверена, он бы позволил ей назвать свое дитя…
«Я считаю, – сказала миссис Дэвид Лесли, и её слова взорвались тяжёлым скорбным снарядом, – что единственно правильно и благовольно назвать её в честь первой жены Линдера».
Миссис Дэвид и Клементина были близкими подругами. Но Клементина! Лорейн снова вздрогнула и тотчас посетовала на себя, поскольку для глаз тёти Энн это выглядело поводом для второй шали.
Все посмотрели на фотографию Клементины.
«Бедная маленькая Клементина», – вздохнула тетя Стейша так, что Лорейн почувствовала: ей не следовало занимать место бедной маленькой Клементины.
«Вы помните, какие у неё были прекрасные черные волосы?» – спросила тетя Марша.
«А какие прекрасные руки», – добавила двоюродная бабушка Матильда.
