– Так ведь кровь прольется. Власть очень не любит, когда указывают, как ей поступать.
– Кто против нас будет, если с нами Бог, и к тому же пойдут только добровольцы, зная о том, что могут погибнуть в этом марше совести.
– Такое понятие – совесть – незнакомо нашему правительству, иначе оно уйдет быстро в отставку. Это скорей относится к нашему Государю Императору, но и он что-то не видно, чтобы обладал ею. Он благополучно взвалил весь воз проблем на плечи кабинета министров, а сам занимается исключительно собой и своей семьей.
– Пришла пора ему услышать голос своего народа, для этого мы и выйдем на улицы столицы. Нужен только подходящий случай, и из искры возгорится пламя.
– На это пламя прольется свинцовый дождь и затушит его, тем все и кончится.
– Не кончится, на всех патронов не хватит. Я часто наблюдал толпы бедно одетых и истощенных мужчин и женщин, идущих с заводов. Это ужасное зрелище! Серые лица кажутся мертвыми, и только глаза, в которых горит огонь отчаянного возмущения, оживляют их.
Нечего удивляться, что такой рабочий, возвращаясь домой и видя ужасную нужду своей домашней обстановки, идет в трактир и старается заглушить вином сознание безвыходности своего положения. После пятнадцати или двадцати лет такой жизни, а иногда и раньше, мужчины и женщины теряют свою работоспособность и лишаются места. Можно видеть толпы таких безработных ранним утром у заводских ворот. Там они стоят и ждут, пока не выйдет мастер и не наймет некоторых из них, если есть свободные места. Плохо одетые и голодные, стоящие на ужасном морозе, они представляют собой зрелище, от которого можно только содрогаться, – эта картина свидетельствует о несовершенствах нашей социальной системы. Но и здесь подкуп играет отвратительную роль: нанимают только тех рабочих, которые в состоянии дать взятку полицейским или сторожам, являющимся сообщниками мастеров.
Эти пасынки нашего общества в С.-Петербурге уже хорошо понимают несправедливость своего положения и нехристианские отношения между капиталом и трудом.
– Да, положение, конечно, критическое с нашим рабочим классом, но вот для этого и существует ваша организация. Я считаю, что есть широкий фронт работы для вас. Возглавить этакую силу, и можно любые преграды снести. В этом и заключается ваша первоочередная задача, Алексей Федорович.
– Так-то оно так, но это очень сложно, когда есть революционеры, которые переманивают наших членов, а еще запрет на общественные собрания действует и нам приходится собираться на съемных квартирах, которые не могут вместить всех желающих.
– Трудности обычно закаляют человека, побуждая его с новыми силами преодолевать непреодолимые преграды. Разве не так?
– Так, Петр Моисеевич. Пойду я домой, завтра буду штурмовать преграды, которые учинило наше правительство.
– Что ж, не смею больше вас задерживать. Я рад, что вы посетили меня, успехов вам в вашем нелегком деле, – сказал Рутенберг, вставая из-за стола.
Алексей Федорович так же встал со стула и направился в переднюю.
Дневник Николая II: День рождения дорогой мама и десятилетие нашей свадьбы! В 10? поехали в Гатчину. Обедня, поздравления и завтрак в Белой зале. Сидели у мама долго и вернулись в Царское в 3? часа. Приняли депутацию от Уланского полка по случаю 10-летия со дня назначения Аликс шефом и двух офицеров и команду с подводной лодки «Осетр», отправляемой на Дальний Восток.
За чаем дети устроили сюрприз и исполнили в лицах и в надлежащих костюмах басню «Стрекоза и муравей». Вечером принял гр. Ламздорфа.
У ГРУШЕНЬКИ
Иван Федорович заблаговременно узнал у Алексея Федоровича адрес Аграфены Александровны и теперь спешил ее навестить. Дверь открыла толстая служанка.
– Вам чего? – спросила она, чавкая яблоко.
– Мне бы госпожу Карамазову, – ответил Иван Федорович.
– Как вас рекомендовать? Каких чинов будете?
– Я господин Карамазов, брат ее мужа, покойного господина Дмитрия Федоровича.
– Поняла. Проходите в переднюю. Пошла, хозяйке доложу, – сказала служанка и скрылась за занавесками. Через минуту она вновь появилась. – Вас ожидают, проходите.
Иван Федорович медлить не стал и вошел в гостиную. За круглым столом сидела Аграфена Александровна. Первая мысль, посетившая его, была о том, как сильно она изменилась. Он помнил ее озорную и улыбчивую, а тут сидела уставшая от забот, уже со следами на лице признаков старения женщина.
– Проходи, Иван Федорович, не стесняйся. Давно ли тебя выпустили?
– Да летом этого года Государь Император прошение о помиловании подписал.
– Дмитрий Федорович, жаль, тебя не дождался, он же хотел тебе лучшую шкурку в подарок преподнести. Но ты не волнуйся, я сделаю это за него. У меня магазин в Гостином дворе есть, там мы торгуем шкурками, мои сыновья Николай и Осип мне помогают в этом деле. Я им скажу, они подберут для тебя исправную шкурку, справишь себе в ателье пальто богатое.
– Я слышал, что Яков Дмитриевич на войну с японцами добровольцем ушел.
– Да, старшой мой сынуля, уж как я только ни отговаривала его, а он: мама, Отечество в опасности и мой долг быть не в сухом и тихом тылу, а на периферии угрозы. Написал, видимо, из вагона, что едут на восток, и все, больше писем не было.
– А когда ушел-то?
– По весне, в мае месяце.
– Может, не с руки пока. Свидетельств о его гибели не было?
– Нет. И без вести не пропал. Ничего нет. Между небом и землей где-то.
– Тогда нужно ждать, в надежде, что все в лучшую сторону закончится, а вот мой Родя от меня отказался в документальной форме.
– Да Господь с тобой, Иван Федорович! Как такое возможно?
– Возможно. Я же предал: и Алексея Федоровича, и жену мою Катерину Ивановну, и его. Совершил мерзкое злодеяние, за что и отбывал срок безвременный. Спасибо братику моему Алексею Федоровичу, он выхлопотал мою свободу, а так сидел бы до сих пор на Пряжке.
– Грех великий ты на душу свою взял.
– Да. И потому мне бы капитально нужно исповедоваться. Алексею я не могу, он брат все-таки мой, как-то не с руки мне душу перед ним раскрывать, хоть и люблю его безмерно. Нет ли у вас на примете священника толкового?
– Только отец Иоанн, в миру Иван Ильич Сергиев; он служит в Кронштадте. Он там настоятель кафедрального Андреевского собора. Тебе обязательно к нему нужно попасть. Он занят все время бывает, но ты упорствуй, стучи, как говорится, и отворят.
– Попробую, но не знаю, что получится.
– Берись за это дело, оно должно быть для тебя первостепенным. Хочу еще тебя спросить, а где ты квартируешь и на что живешь? Служишь где-нибудь?
– Вот возьмите, здесь адрес мой, – сказал Иван Федорович и протянул бумажку, сложенную вдвое. – А живу я пока на деньги Алексея Федоровича.
– У Алексея Федоровича денег больше не бери, у него организация помощи рабочим, ему и так туго приходится. Если деньги понадобятся, приходи ко мне, я тебе не откажу, а пока на вот тебе, – и Аграфена Александровна протянула сторублевую ассигнацию.
– Да мне пока без надобности, – попробовал отказаться Иван Федорович.
– Бери, говорю, жизнь дорожает, а тебе новую одежду купить надо, – настойчиво сказала Аграфена Александровна.
– Спасибо, – взяв со стола деньги, сказал Иван Федорович.
– Теперь давай-ка тебе погадаем. Митрофановна, иди к нам, – позвала гадалку Аграфена Александровна, и тут же в гостиной появилась старушка с колодой карт Таро. Она тщательно перемешала карты и стала по одной выкладывать на стол.
– На что гадаем? – спросила она.
– На судьбу, на судьбу гадай, матушка, – ответила Аграфена Александровна.
– Восьмерка монет, займите выжидательную позицию, чтобы в будущем, не жалея сил, достичь намеченной цели. Облегчите душу, дабы не тяготила вас. Поклонитесь тому мертвому человеку, кровь которого не дает вам спокойно жить.
