Такие действия моряка вызвали девчачий переполох и внимание деревни к нему. «Ишь, ты, Никита-то и не враг народа оказался!» Авторитет у Володи мгновенно вырос. Парня зазывали в гости, хотели лично услышать, как он про
отца разузнал – такое могло хоть кому пригодиться. И за своим столом принимать умного человека лестно. Родное семейство Володя осчастливил подарками: пацанов – гармошкой, мать – платком. На стол вывалил конфеты, колбасу, яблоки с орехами. Привезённые городские вкусности, правда, кончились быстро. И тут всё нищенское состояние семьи обнажилось. И обувь, и одежда на домочадцах потёртая да потрёпанная.
Ничего не говоря о своих планах, Володя устроился тогда на работу в организованную ремонтно-тракторную мастерскую – МТС. Развлекаться было некогда. Механизация в колхозе ему понравилась и, что братья трактористами стали, одобрил. Сам был механиком на легком судне, таком, какие используют для обслуживания тяжёлых военных крейсеров и доставки личного состава и грузов. Работу свою полюбил, и к морю душой привязался.
Одну единственную вечеринку в клубе позволил себе моряк посреди семейных дел. Его увела туда Нюрина Маруся. Она вышагивала рядом с дядей в новом ситцевом платье с оборками и ловила завистливые взгляды местных девчонок. «Моряк с печки бряк, не умеет жить без врак», – кричала мелюзга, прячась за кучкой девчат, которые, кто украдкой, кто в упор рассматривали красавца и прыскали в платочки. Местных парней оскорбляли явные намёки на их предпочтение. Нюрин Ваня предупредил его:
– Деревенские могут побить за то, что ты им дорогу перешёл. Аккуратнее веди себя, братка. Назвать его дядей Ванятка не хотел, потому что упорно считал братьями всех Никишиных пацанов.
– Что ж мне и девушку на танец не пригласить?
– Меня спросишь, какую можно…
– Да не привыкли отступать моряки. Я и сам тут свой. За кого ты меня принимаешь?
Никаких драк однако не произошло, а любовь случилась.
На танец в тот же вечер он пригласил одну девчоночку, по имени Валентина. Это была внучка Лупана Гавриловича, сына которого, Макара, обвинили в разбойных нападениях и убийстве одного из советских руководителей и казнили. Это был её отец. И она, так же, как Калачёвы, носила обидное, хоть и другое звание – дочка бандита.
Смело откликнулась на приглашение, пошла танцевать. Кто-то из злыдней кому-то шепнул, что одного поля ягодки сошлись сразу. Но и это забудется, мелькнёт унесённым ветром осенним листом, исчезнет засохшей травою. Увезёт Валентину моряк из деревни насовсем.
Они шепотков не слышали. Понравились друг другу. И всё.
Он повторил приглашение её на танец несколько раз и увёл на свидание.
После следующей их встречи и проводов, когда поднимался на пригорок к своей избе, его окликнули:
– Что, моряк, говорят, невесту выбрал?
Перед ним стоял цыган.
– Выбрал. А вам что? – бросил резко.
– Поговорить.
– Поговори, – моряк впился острым взглядом серых глаз, в которых плескалось море, в полуночные очи цыгана. Но неприятия не увидел. – Куришь?
– Угостишь, покурю.
Закурили.
– Хорошую девушку выбрал.
– Кто ты такой – указывать?
– Спрячь гонор. Я тебе не судья и не учитель. У меня другой к тебе интерес. Знаю кое-что про донос на твоего отца.
Володя напрягся.
– Был у нас тут старший конюх, по имени Степан Яковлевич. Помнишь такого? Перед тем, как твоего отца на принудительные работы отправили, заходил он ко мне с приказом подковать лошадей. О том, о сём болтал, мне завидовал, что, моё рабочее место, никому не нужное, меня охраняет. Нет кузнецов в округе. А вот про Никиту Лукича сказал, что ему не отвертеться – за свои байки отвечать будет. И мне одну выложил, про хомут. Вот за эту байку да что матом Никита Лукич Степана понужнул, его, думаю, наши власти и наказали. Умный был батя твой. А хочешь, ещё одну байку Никиты расскажу – про Судьбу, тебе на память будет?
– Расскажи.
На прощание цыган пожелал ему жить так, чтобы Судьба язык не показывала. И ещё одно добавил:
– Брата отца вашего, Михаила, тоже конюх сдал. Мне проговорился.
– Спасибо, цыган. Важное ты мне молвил.
Кулаки сжал моряк.
– Мстить тебе некому. Конюх – в могиле, – остановил поднимающееся в моряке чувство умный собеседник, – Злой был, даже с конями злой. Жеребец его памятливый зашиб этой зимой.
Володя проработал до самого первого снега и признался, что так жить не не в состоянии. По деревне ходит и всё обидчиков отца и семьи вычисляет, и братьям простить не может, что больного домой не привезли. Ездил могилу его искать, но не нашёл. Молчал, молчал, да не выдержал, разругался с Егором в пух и прах, окончательно, Антон уже в армии служил к этому времени. Чуть не подрались из-за отца братья. Решил, что уедет подальше, матери пообещал, как только сам устроится, напишет. Забрал с собой Валентину и был таков.
Виноватая со всех сторон семья Калачёвых продолжала своё существование в родной деревне.
глава 21. С тех пор минуло…
И ещё минул год. Осенью 1936 Антон пришёл со срочной, а Егор с весны того года отбывал службу. Жизнь в семье Калачёвых проседала. Добрый Егор, который после извещения о смерти отца заискивал перед матерью, чувствуя свою вину, перед армейской службой отдалился от неё и письма писал редко. Антон, как показалось домашним, после возвращения, наоборот, сначала сблизился с матерью и, стал её советчиком. Младшие слышали, как он снова и снова объяснял ей, что отец сам виноват, что не понял, какая жизнь наступает, не хватило крестьянского ума разобраться в политической ситуации, которую мальчишкам хотелось отрезать или забор какой поставить, чтобы исчезла причина их бед.
Взрослеющие Колян и Ванятка оставались близкими друг другу, а старших, не находя у них ответов на свои вопросы, сторонились, Антоновой резкости не понимали, а в Егорке чувствовали сомнения. Им хотелось броситься назад, в то время, когда рядом был батька, в погоню за простыми и доверительными отношениями. Но фундамента для них в семье уже не было. Тяжелее всех было Марии. Она плакала ночами, молилась, стоя на коленях, как умела: «Матушка Богородица, Дева Мария, Пречистая и Всенепорочная, не остави нас грешных без своего заступления. Помози нам, немощным, мне и детям-сиротам».
Бесхитростная молитва, искренняя привязанность к детям и память о муже были до конца не осознаваемой опорой её бедного сердца.
Младший, Гришаня, подрастая, обнаружил себя в семье, где каждый был посторонним наблюдателем для другого. И, не зная прежних отношений, меньше всех скучал по ним и не искал, довольствуясь свободой и мамкиной надёжной заботой. Он с большим удовольствием проводил дни вне дома, как бы Мария ни приучала приходить вовремя, сообщать, куда, когда, зачем пошёл, порой вовсе не слушался. В его самостоятельности присутствовала удаль хулиганства. Коля, сколько мог, опекал Гришаню, но отцовской руки и отцовского наставления ему и самому не хватало. Вспомнив батьку, Колян рассказывал младшим, какой он был сильный и как он спас его от разъярённого быка. Ванятка особенно жадно слушал брата и просил:
– Дай руку. Погладь меня по голове, как папка.
Понимая, Колян гладил его, сам больно ощущая потерю отцовского руководства и ласки. Гришаня не просил об этом.
Антон, работая трактористом, вёл себя странно. Часто не ночевал дома. Редкую зарплату делил, оставляя большую часть в кармане со словами: « Мне тоже надо».
Мать пробовала договориться с ним, но по её инициативе разговоры не получались. Он переходил на оскорбительно поучающий тон, какого она от мужа и в молодости не слышала.
По его речам всегда выходило, что он один знает, как жить. Стоило начаться такому разговору, он принимал победительную позу, встав над матерью, в эти минуты чаще всего сидевшую за столом, уронив руки на колени. Все остальные уходили, не в состоянии перенести его длинных, ничего не решающих, тяжёлых нотаций:
– Отец не понял, и ты никогда не поймёшь. Серые вы оба и отсталые люди. Малограмотные, малокультурные. Ты думаешь, я не знаю, что ты ночью молишься? Кому ты молишься, отсталая?
– Да, неужто вас этому в школах-то научили? Серая я, отсталая, а тебя не оскорбила ни разу. А больше отца родного, я так понимаю, никто быть не может. А если дитя по правам больше родителя станет, так всё на худшее повернётся. Не плюй в колодец, пригодится воды напиться, – упирается Мария.
– Вот-вот только воды напиться у вас и можно. Ты, пойми, я жить хочу не абы как, а нормально!
– Все хорошо жить хотят, да если поедом друг друга есть, ничего доброго не сделаешь, только в душу наплюёшь. Тебе с Володей об этом поговорить бы!
Речи сына и матери крутились вокруг имени отца, и только со стороны или с высоты небесной можно было разглядеть, что они тянутся двумя нескончаемыми параллельными линиями и никогда не совпадают: у неё – полное доверие Никите, у него – возложенная на отца вина.
Мария старалась поддерживать хоть какой-нибудь порядок в семье. Скандалила – дети отворачивались и замыкались, плакала – замолкали. Жалела, уговаривала и не справлялась с их упрямством. Она работала сначала в колхозе на ферме дояркой. Когда открыли пекарню, перевели туда. В учениках из семьи были трое. Старший иудски душу терзал, но и он – её дитя. Младший сердце надрывал без отцовской руки. Мать часто вызывали в школу.
