– Ах, Джимми, Джимми, – с грустью произнес Гилберт. – Ведь это же очевидно. Нам отомстят, и отомстят страшно.
– Покаяние…
– Джеймс, замолчи, пока ты не утратил мое уважение окончательно. – В тоне старшего брата прорезался металл и даже легкая нотка брезгливого презрения. – Сделаем вид, что я этого не слышал. Покаяние – это форма унижения, которую придумывают сильные для слабых, чтобы унизить их еще больше, растоптать дух и без помех вывернуть чужие карманы. Ты уже забыл, что русские и американцы сделали с нашими посольствами? Думаешь, теперь, после двух месяцев непрерывных боев, бомбардировок городов, потопленных конвоев, после всех жертв, у них проснется христианское всепрощение?
Никто не будет слушать наших оправданий и покаяний. Для миллионов людей по обе стороны океана будет иметь значение только одно – мы шли с проклятой Нацией рука об руку. «Машины Гезенка», зверства «нацистов» и наших бравых вояк, потерявших голову, – все это теперь сплетено воедино, все это наши общие… «достижения». И никто не будет отделять агнцев от козлищ. Жертвы будут жаждать мести. А для политиков, что главенствуют над этими миллионами, все случившееся будет прекрасным поводом вычеркнуть нас, Королевство, Великую Британию, из истории. На этот раз окончательно. Мы не знаем, что принесет нам победа, но точно знаем, что произойдет, если мы проиграем или повернем оружие против… против них.
Джеймс молчал долго, очень долго, снова спрятав лицо в ладони, ссутулившись. Когда же он взглянул на брата, Гилберта передернуло – в сухих глазах Джеймса плескалось отчаяние, глубокое и безмерное.
– Гил… Неужели нельзя… Неужели ничего нельзя?.. – Младший не закончил. Его губы скорбно поджались, уголки рта опустились, окаймив подбородок глубокими морщинами. Гилберт вновь вздрогнул, на этот раз от укола жалости – таким же был Джимми давным-давно, когда отец собирался привить младшему отпрыску понятие дисциплины специальным тростниковым стеком.
Старший брат склонился к младшему и положил руку ему на плечо, как много лет назад, стараясь передать ему хоть каплю утешения.
– Нет, дружище, ничего нельзя сделать. Мы открыли дорогу Левиафану, но некому убить чудовище из моря. И теперь нам придется пройти этот путь до самого конца, бок о бок с дьяволом. Что бы ни ждало нас в конце.
Глава 4
Бой
Если вражеский самолет и был разведчиком, то скверным – враг молотил по площади, без особой системы, вразнобой, по два-три снаряда в залпе. Это было неприятно, но терпимо, насколько вообще может быть терпимым пребывание под огнем тяжелой артиллерии, пусть и нескоординированным. «БАММММ!» – и словно гигантский кулак ударял в землю, вздымая вверх комья сырой земли и смерчи грязной опавшей листвы. Рассредоточенный и более-менее окопавшийся батальон пока обходился без «кровавых» потерь.
«Палите, палите, – даже с некоторым злорадством подумал Зимников. – Закидывайте мусором наш летний камуфляж».
Майор немедленно устыдился таких нездоровых мыслей – как многие военные, он был суеверен и верил в то, что неприятности можно накликать. Но обстрел затихал. Еще один залп, и еще. Два снаряда, еще два, одиночный разрыв далеко в стороне, так что даже не видно. Долгая пауза и еще один гулкий взрыв.
Все.
– Перекличка! – скомандовал Зимников по коротковолновой рации, отсчитав пять минут. – Отчет о потерях и не высовываться.
Он покосился на давешнего кондуктора, про которого почти успел забыть. Усач был придан батальону для связи с ближайшим гирополком, по крайней мере с тем, что от того полка осталось. Предположительно он мог даже вызвать авиаподдержку, но Зимников уже четко уяснил расклад сил в воздухе и не питал пустых надежд. Не прилетел бы противник – уже хорошо. Воздушный связист забился в угол окопа и смотрел на майора огромными, округлившимися от ужаса глазами.
«Экий ваш воздухоплавательный брат чувствительный, – подумал майор с определенным злорадством, – не привыкли к сухопутным забавам, бросать бомбы с высоты, конечно, приятнее и легче».
Доложились ротные – потерь в батальоне почти не было. Так, по мелочи, нескольких рядовых посекло осколками да начисто срезало ухо одному из минометчиков. Поволоцкий, умный и циничный хирург в годах, с чувством юмора черным, как сердце англичанина, даже восхитился – дескать, не каждый медикус так чисто сработает. Техника не пострадала, невозвратных потерь избежали.
Зимников чувствовал, как беззаботность и самоуверенность прокрадываются в душу, и накручивал себя как мог – вспоминал мрачные рассказы тех, кто уже успел посражаться с Врагом, их истории, полные безнадежности и страха, вспоминал брошюрку с рисунками вражеской техники – все ради того, чтобы быть готовым к любой пакости. Но пока серьезно относиться к противнику не получалось. Тот с легкостью сдал мост, не сумел толково организовать воздушную разведку, впустую растратил снаряды – при всем почтении к его тяжелой артиллерии, плотность огня могла вызвать лишь обидный смех.
И еще противник катастрофически терял время – мрачное серое небо темнело на глазах, светлого времени суток оставалось чуть больше часа. Хорошо организованный ночной бой – дело, конечно, серьезное, но не в этом случае – по тонкой нитке моста незамеченным не пройдешь, переправиться по ущелью также не удастся. Еще четверть часа, и сегодня, скорее всего, уже ничего не случится. А к утру должны подойти французы, может быть, даже подвезут артиллерию и взрывчатку. Подтянутся другие части, можно будет выстроить что-то, похожее на фронт по всему берегу…
«Зря я отозвал передовое охранение, – подумал Петр Захарович, – очень зря. И разведвзвод зря оттянул подальше, чтобы тот не светился. Хиленький какой-то противник. Несерьезный… Но с другой стороны, почти вся Германия уже захвачена…»
В голову полезли уже совсем вредные мысли о том, что, вестимо, куда немецкому или тем более хранцузскому зольдатену до честного русского воина, когда комбат услышал звук.
В свое время в далеких теплых странах батальон Зимникова в составе оперативной группировки охранял концессионные нефтепромыслы, и там Петр Захарович впервые увидел вблизи работающие нефтяные насосы. Похожие на печальных жирафов, они словно поочередно склоняли длинные шеи перед потребностями индустриального общества в углеводородах. Майор навсегда запомнил странный, ни на что не похожий шум, производимый ими, – идущий словно из глубин земли гул, то стихающий, то басовито звучащий почти в инфразвуке, за пределами восприятия человеческого слуха.
Протяжный звук, разнесшийся над холмами по ту сторону моста, более всего был схож с тем, что комбат слышал тогда, только чуть звонче и резче. Словно кто-то ударил двумя исполинскими гаечными ключами, заставив печальный басовитый звон повиснуть меж холмами, многократно отразиться между ними. Этот звон незримо пронесся через реку и заледенил сердца людей в окопах.
«Барабаны духов», – поневоле вспомнил Зимников, так тогда, на нефтепромыслах, говорили местные. Они придумывали легенды о демонах, что разбужены белыми и теперь бьют в свои барабаны в подземном мире, созывая воинство сил зла.
Звон повторился, на этот раз ощутимо ближе. Что бы его ни издавало – оно приближалось и определенно не обещало ничего хорошего.
– Чт-то эт-то т-т-та-а-кое?.. – стуча зубами, спросил кондуктор, спотыкаясь на каждом звуке.
– Сейчас и увидим, – сумрачно промолвил майор.
Что бы это ни было, оно, несомненно, было очень большим и очень тяжелым. И снова звон-гул, еще ближе. Теперь чуткое солдатское ухо слышало, что в него вплелось ритмичное позвякивание металла о металл, хорошо знакомое и привычное.
Гусеничная бронетехника? «Pfadfinder»?
Неизвестное нечто приближалось, грохоча и лязгая уже за ближайшим холмом, «нефтяной» гул словно бил в самое сердце.
Связист стучал зубами на пару с кондуктором, в траншее кто-то тихо молился. «Вот, сейчас мы и увидим, что такое этот их хваленый „Panzerspitze“», – с мрачным ожесточением подумал майор, топя страх в сознательно вызываемой волне боевой ярости.
В воздухе вновь завыли подлетающие снаряды.
– К бою, пушки на исходную, – кратко приказал Зимников по рации. – Готовимся…
«…к бронеатаке» он машинально проговорил уже со дна окопа, сброшенный ударной волной.
Зимникову было за сорок, и он повидал виды, лежать под обстрелом ему доводилось, и не раз. Но никогда это не было так безнадежно-страшно.
Может быть, на невидимой артиллерийской батарее сменилось командование, а может быть, расчет был на то, что закопавшиеся в землю обороняющиеся расхолодятся, потеряют бдительность и покинут укрытия, вот тут-то их по второму кругу и накроет. Может быть, так, а может, и этак, но новый артналет был поистине страшен. Словно гигантский молот обрушился на противоположный берег, тщательно обходя «пятачок» основания моста и нить асфальта, перепахивая все вокруг, в том числе и покинутые позиции передового охранения, что так волновало майора. Десятка два, не менее, тяжелых орудий калибром как минимум сто двадцать били слаженно, почти без пауз, достаточно кучно накрывая батальон.
Отчаянно матерясь, отплевываясь от грязи, майор выбрался к брустверу, связист уже вернул на место стереотрубу. Источник лязга и гула показался из-за холма.
Это было похоже на «Пфадфингер», как бокал похож на стакан – различие очевидно, но в двух словах, пожалуй, и не рассказать. «Больше», «шире» – сложно было достойно описать бронированное чудовище, неспешно выдвинувшее из-за поворота серо-стальную тушу. Широкие ленты гусениц с очень узкими траками методично жевали землю и листву, граненая башня, непривычно угловатая, как бы заостренная вперед, заканчивалась огромным орудием, устремленным вперед, подобно персту смерти. Машина была не окрашена в камуфляжные цвета, словно бросая вызов, дескать – попробуйте, возьмите.
Не доезжая метров десяти до моста, «панцер» последний раз лязгнул траками и остановился, повел башней вправо, описывая четверть круга ненормально длинным стволом без привычного набалдашника дульного тормоза. Обстрел стих, и на этот раз он обошелся отнюдь не малой кровью – Зимников слышал по меньшей мере пять или шесть истошно вопящих раненых – и это только те, кто сохранил сознание и голос. Слева, с позиции первой роты, хлестнули несколько пулеметных очередей, рассыпая по броне «панцера» безобидные букеты искр. Правый фланг Таланова молчал, лишь слышен был раскатистый рык капитана: «Пушку на горбы и в сторону, молотить по борту!» Позади хлопнул миномет («Без приказа!» – возмутился майор.) и с первого же раза попал чуду-юду точно «в лоб». «Панцер» даже не покачнулся на амортизаторах, башня неожиданно быстро развернулась обратно, ствол плюнул длинным – не меньше метра – языком пламени. Не попал, но минометный расчет больше судьбу не искушал.
Зимников машинально поправил каску, лихорадочно размышляя, что делать дальше. Железная скотина у моста – тонн на пятьдесят, не меньше – явно была не по зубам никакому оружию из того, чем располагал батальон, но вот рискнет ли этот «мамонт» сунуться на сам мост?
– К рации и вызывай своих, – отрывисто скомандовал майор кондуктору-«воздушнику». – Что у вас там есть из бронебойного?
Затрещал полевой телефон. Таланов доложил, что его безоткатка готова к стрельбе по борту. Почти сразу же приполз по наполовину заваленному ходу сообщения связной с левого фланга и сообщил, что комроты-один убит, все средства связи уничтожены – прямое попадание. Командование перешло следующему по званию, налаживают запасную рацию. Доложившись, вестовой уполз обратно.
Прошла минута, может быть, две. Батальон молчал, «мамонт» стоял на месте, приковав к себе десятки глаз, и злых, и откровенно испуганных. Кондуктор безответно взывал к молчащему эфиру.
Внезапно, дико взревев мотором, железный титан рванул вперед и, прокатившись на длину корпуса, снова замер.
– Провоцирует, паскудник… – почти спокойно заметил Зимников, не столько для себя, сколько для своего микроштаба. – Вызывает огонь.
Словно в ответ его словам из-за поворота выкатилась вторая машина, поменьше, но выше приземистого «мамонта» – угловатый ящик на гусеничном ходу, грязно-зеленого цвета, камуфлированный размытыми коричнево-черными пятнами, от которых неприятно рябило в глазах. На бортах были подвешены дополнительные экраны, размалеванные торопливыми неаккуратными мазками краски, явно наспех, «морду» прикрывал высоко поднятый бульдозерный отвал. В мельтешении красок прятались узкие прорези триплексов. «Katzchen», вспомнил «Обобщение опыта боестолкновений в Германии» Зимников, или просто «гроб», как повсеместно называли многоцелевую машину Врага, работавшую кем угодно, от бронеавтомобиля до подвозчика боеприпасов. Сорокамиллиметровая автопушка плюс пулеметы и легкий миномет для дымовой завесы.
«Кацхен» резво обогнул старшего собрата и, не сбавляя хода, покатил к мосту, въехал на него, гусеницы зацокали зацепами по металлу настила, как подкованные сороконожки. «Мамонт» не тронулся с места, лишь башня методично вращалась туда-сюда.
– Козлина, – с тоскливой обреченностью пробормотал сзади офицер связи. – Приманка и десант.
Но Зимников уже и сам все понял. Противник действовал беспроигрышно, методично, разыгрывая атаку без спешки, но и не теряя времени. Сначала хаотичный и неорганизованный артналет с целью расхолодить и ослабить бдительность. Затем уже методичный и организованный обстрел и выдвижение бронетехники. Тяжелый «мамонт», неуязвимый для батальонного вооружения, останется на той стороне, напрямую обстреливая противоположный берег, а более легкий «Кацхен», снаряженный в варианте инженерной машины, пройдет по мосту, вызывая огонь на себя, открывая цели для тяжелого собрата. Люди, нелюди или сами черти, но в смелости им отказать было нельзя. Вражеский броневик был слишком легким, чтобы обрушить мост своей тяжестью, даже если старый сапер все рассчитал верно и грамотно заложил весь скудный запас взрывчатки, но противник этого знать не мог.
