Альма. Неотразимая

1

У Милой Хозяйки

Едва портьера опустилась за спиной, Амелия почувствовала, что от пола веет прохладой и мокрые складки её платья твердеют. Время будто бы осталось снаружи, вместе со зноем и толчеёй воскресного города. Всё замерло на семи минутах пополудни 26 марта 1787 года, когда проём за ней закрыла портьера жёлтого бархата, исполняющая в этом постоялом дворе в Сан-Доминго роль двери.

Здесь так темно и тихо, что на секунду Амелии показалось, будто она одна. Но теперь она видит – слева от неё двое молодых людей. Они не двигаются, точно картина маслом на стене. Рядом с ними уходит вверх вощёная деревянная лестница, добавляя картине загадочности.

Приглядевшись, Амелия различает темнокожего мальчика в безукоризненном лазурном костюме. Он стоит навытяжку, на голове у него треуголка с пером. Рядом на скамье смирно сидит белый юноша, держа руки на коленях. Он без головного убора, одет в белоснежную суконную рубашку, а на шее повязан платок. Обоим лет по четырнадцать-пятнадцать, как и Амелии; они чего-то ждут.

Итак, их теперь трое на этом полотне без рамы. Лишь светится пуговицами одежда, и глаза – точно свежие мазки. Остальное скрывает сумрак. Но если бы мы могли увидеть все те нити, которые связывают их, о чём они даже не догадываются, нам бы показалось, будто они попали в ящик со снастями.

– Вы даже перед дамой не прикажете своему негру снять шляпу? – вдруг раздаётся голос за спиной Амелии.

Молчание. Никто не заметил только что вошедшего низенького мужчину. Трое молодых людей были слишком увлечены разглядыванием друг друга.

– Это не мой негр, – отвечает наконец паренёк, сидящий на скамье.

У него певучий акцент непонятно каких мест.

Амелия Бассак всматривается в темнокожего. Скользит взглядом по щеке, от уха до подбородка. Что-то в этом идеальном овале лица и медленных движениях век, оттенённых шляпой, её смущает. Мысль возвращается к акценту сидящего рядом паренька.

Амелия, не шелохнувшись, небрежно говорит вошедшему хозяину:

– Имейте в виду, у вас в конюшне рожает женщина.

Потом оборачивается к нему и прибавляет:

– К счастью, я без лошадей.

– Да. Прошу прощения. Если вы ищете, где остановиться…

– Нет. Сегодня же вечером я отправляюсь по суше на юг острова. Я только что прибыла из Ла-Рошели.

– Добро пожаловать в Сан-Доминго.

Она оглядывает низенького человечка с ног до головы.

– С чего так назвались? – спрашивает она резко.

– Назвался?

– Милая хозяйка – это не про вас!

– Это название моего заведения.

– Читать я умею.

– Видите ли… Так зовётся лощина над городом, из-за которой каждый второй год нас заливает. Дело в том, что мой дедушка, Филибер Папийяр…

– Спасибо, – прерывает его Амелия.

Низенький трактирщик замолкает. Сегодня ему не везёт. Последние два часа так и валится одно за другим: схватки у беременной рабыни – её положили на солому в конюшне, приезд богатого испанца со свитой слуг, капризы постояльца со второго этажа, а теперь ещё эта девица, налетевшая на него, как холодный осенний вихрь.

Однако Леон Папийяр выпрямляется и расправляет плечи. «У Милой Хозяйки» – единственный приличный трактир в Кап-Франсе и на всём острове Сан-Доминго. Три поколения Папийяров трудились, чтобы заслужить такую репутацию. Перед этой барышней он хочет выглядеть джентльменом. Он подходит к ней поближе, сунув пальцы в карманы жилета и отклоняясь назад, будто скользит по морю против ветра.

– И всё же, – говорит он, – если я могу быть вам чем-то полезен…

– Я ищу капитана Лазаря Бартоломея Гарделя.

Смена ветра. Папийяра бросает носом вперёд, судно черпает воду.

– Пжмдлст…

– Простите? – переспрашивает Амелия.

Глотнув холодных брызг, Папийяр вновь обретает устойчивость.

– Капитан Гардель занят.

– Побеспокойте его ради меня.

– Я твёрдо усвоил, мадемуазель, что его нельзя беспокоить ни для кого. Он принимает важного покупателя, которого ждал очень давно.

– Кого?

– Секретная информация.

– Обожаю секреты.

– Это…

Хозяин осекается, взглянув на молодых людей, подходит к Амелии вплотную и шепчет, привстав на цыпочки, чтобы дотянуться до уха девушки:

– Это пожилой господин, приехавший с испанской части острова. К слову сказать, белый юноша напротив и его негр как раз принадлежат этому благородному иностранцу.

Папийяр кивком указывает на неподвижных молодых людей.

– Это не мой негр, – повторяет сидящий паренёк.

Амелия поворачивает к лестнице.

– Мадемуазель, постойте! – умоляет её хозяин. – Вот уже полтора месяца, как капитан принимает только у себя наверху. Живёт в полной темноте. Он перенёс серьёзный недуг.

– И что с того?

– Еду ему тоже приносят. Он ни разу не вышел из комнаты. Он занят своими делами.

– Он занят моими делами, сударь, – говорит Амелия.

– Простите?

Она не трудится повторять. Хозяин бормочет:

– Пжмдлст…

– Это вы мне уже говорили.

– А вы…

– Бассак.

Она выбросила это имя как знамя, не заметив вспышки, на миг блеснувшей слева, в глазах сидящего на скамье паренька.

– Бассак… – повторяет Папийяр, – Бассак из Ла-Рошели?

– Бассак из Сан-Доминго.

– Это…

– Это я.

– Ваш отец…

– Какой отец? – спрашивает Амелия, озираясь, будто ищет того, о ком речь. – Доложите обо мне капитану Гарделю…

– Мадемуазель…

– Ладно.

Амелия отодвигает его жестом, даже не коснувшись.

– Мадемуазель!

Она начинает подниматься.

– Выслушайте, мадемуазель!

На третьей ступеньке Амелия приостанавливается.

– Не хочу вмешиваться в ваши дела… – начинает Папийяр.

– Однако именно этим вы сейчас занимаетесь, – говорит Амелия.

– Позвольте дать вам совет повременить пару минут?

– Зачем?

– Дело в том, что испанец, похоже, не обычный клиент.

– Как его зовут?

– Родриго Маркес Валенсия! – гордо отвечает сидящий сбоку от них парень в белой рубашке.

Амелия разворачивается в полумраке лестницы.

– Похоже, этот пожилой господин располагает огромным состоянием, – продолжает Папийяр. – У него есть возможность заплатить золотом за оставшихся на вашем корабле невольников. Я знаю, что в последнее время переговоры у капитана Гарделя шли долго и нелегко.

– Вы подслушиваете под дверью?

– В этом нет нужды. Его яростные крики, должно быть, слышны даже на палубах полутора сотен судов, что мокнут перед городским причалом которые сутки.

Амелия колеблется. Она только что провела в море пять недель. Отчего же не подождать ещё немного? Ей также известно, что при продаже рабов золото – редкость. Обычно платят товарами и векселями, которые удаётся обналичить лишь через несколько месяцев, а то и лет.

– Присаживайтесь, – настаивает хозяин, придвигая стул.

Папийяр на всё готов, лишь бы Гарделю дали спокойно закончить сделку и все заполонившие его заведение наконец покинули трактир «У Милой Хозяйки».

– Если ваши люди вас ждут, я могу послать к ним кого-нибудь…

– Мои люди? – улыбается Амелия.

Сминая ткань юбки, она берётся за неё тремя пальцами, приподнимает подол, из-под которого выглядывают лодыжки, и начинает спускаться.

– Мои люди – это дама, сидящая на фортепиано посреди набережной Сен-Луи, в окружении нескольких дорожных сундуков. Да, пусть кто-нибудь принесёт ей лимонаду, пока она совсем не ссохлась от солнца. Её зовут мадам де Ло. Ни с кем не спутать.

Амелия наконец опускается на предложенный стул. Папийяр пятится к портьере и, отвесив несколько поклонов, исчезает.

Молодые люди напротив Амелии так и не шелохнулись. Во вновь наступившей тишине все трое лучше различают неровный стук над их головами, будто кто-то бьёт в пол молотком.

В комнате Лазаря Гарделя наверху кромешный мрак.

На окнах здесь деревянные решётки в мелкий ромбик. За несколько последних лет они вошли на острове в моду. Их называют «жалюзи» (то есть «ревность»). По ночам они пропускают в дом редкие прохладные дуновения с моря, а наружу – любопытные взгляды его нескромных обитателей. Однако Гардель приказал закрыть ставни. И вдобавок задёрнул занавески, чтобы ни один луч света не просочился.

– Так, значит, я покупаю шесть слоновьих бивней, сеньор Гардель, и всех оставшихся у вас невольников. Решено.

Старик говорит с сильным испанским акцентом.

– Однако не скрою…

Он сидит у столика, на котором покоится его шляпа и догорает свеча.

– …не скрою, что хотел бы просить вас ещё кое о чём.

Сидящий в другой, тёмной части комнаты Гардель пока не произнёс ни слова. Кажется, будто он бьёт пол тростью.

– Я ищу хороший корабль, – продолжает гость. – И много наслышан о вашем, друг мой. Но я не видел его в заливе. И никто не сумел мне ответить, где я могу на него посмотреть.

– Он не продаётся, – отвечает капитан сухо.

Щёки у покупателя-испанца чуть ввалились. На шее и между морщин видны мелкие порезы от неловкого бритья. Со стороны Гарделя по-прежнему доносятся удары об пол.

Посетитель смеётся и продолжает настойчиво:

– Видите ли, моя шляпа, что лежит на этом столике, тоже не продаётся. Как и двое моих слуг внизу. Однако всегда есть цена, за которую я бы их продал.

Ответа не следует. Стук приближается, вместе с тенью Лазаря Гарделя и его свистящим дыханием.

– В былые времена, – говорит испанец как можно непринуждённее, – лишь свою молодость да ещё, быть может, сестрёнку Карменситу я не продал бы ни за какие деньги. Но ни той ни другой давно уже нет на этом свете. Так скажите мне, за сколько…

Он вздрагивает. Капитан навис над ним: глаза слезятся, челюсти стиснуты, лоб пересекает болезненная складка.

– Замолчите.

В свете свечи видно, что правая нога Гарделя наполовину выстругана из свежей древесины и, подрагивая, упирается в пол трактира «У Милой Хозяйки».

2

Их спутанные вместе жизни

Внизу в трактир вошла, ни на кого не глядя, пожилая темнокожая женщина. Вытирая руки о передник, она быстрым шагом скрывается в кладовой. Выходит всё в том же грязном переднике, неся под мышкой прикрытую салфеткой корзину, и с явным неудовольствием говорит:

– Я же сказала, от меня будет больше проку в конюшне…

Хозяин идёт за ней по пятам и командует:

– Отдашь это даме на пианино, она посередине набережной! Как вручишь напиток, сразу назад!

Женщина уходит. Папийяр мимоходом посылает Амелии многозначительную улыбку. Как бы говоря: «Не правда ли, я хорошо управляюсь – прямо как в лучших домах вашей Франции? И заметьте, какие послушные у меня рабы; даже что такое пианино знают! Лимонад для белой женщины у нас тут важнее, чем роды темнокожей!» Всё это – в одной улыбке и парочке ужимок.

Но Амелия на него и не смотрит. Она следит за юношей в шляпе, который как будто принюхался, поведя носом, когда та женщина проходила мимо. Он нагнулся, прошептал пару слов сидящему рядом белому парню, потом метнулся вперёд и так быстро скрылся за жёлтой портьерой, что та даже не дрогнула, пропуская его. Лишь в глазах Амелии остались плясать пятна вспыхнувшего на миг полуденного света.

Она смотрит на парня в белой рубашке, который теперь с ней один на один. Он красив. Сидя напротив, Амелия вдруг чувствует свою уязвимость – хотя обычно ничего не боится. Она разглядывает его волосы, плечи, скрещенные руки, пальцы, будто натруженные пеньковыми тросами.

Наверху Родриго Маркес Валенсия всё ещё чувствует над собой дыхание Гарделя.

– Мой корабль не продаётся, – повторяет капитан.

Валенсия благоразумно кивает:

– Понимаю.

– К тому же он мог уже отчалить назад во Францию.

Испанец берётся за трость. Его старое тело разгибается с трудом. Гардель рядом с ним не даёт опомниться:

– Но даже если корабль и болтается ещё в заливе на юге острова, он, сударь, всё равно не продаётся.

– Где?

– В заливе Жакмель, доставляет последний груз.

Валенсия встаёт, взяв со стола шляпу. Теперь его взгляд на одном уровне с горячечными глазами капитана. Он улыбается.

– Что ж, друг мой, сдаюсь. Меня предупреждали о вашей несговорчивости.

– Он не продаётся!

– Я понял. Забудем об этом. Завтра утром вам заплатят за товар. Мой управляющий приедет с повозкой, запряжённой волами, и с ним несколько помощников, чтобы погрузить невольников и бивни.

Гардель медленно возвращается к кровати. Дышит он всё так же шумно. Уже много недель его мучает чувство, будто его правая нога на месте, а деревяшку вогнали в неё кувалдой через пятку.

Уже уходя, Родриго Маркес Валенсия достаёт из кармана мешочек. Звон, с которым он падает на стол рядом со свечой, ласкает слух.

– Что это? – спрашивает Гардель.

– Задаток. В качестве залога, пока я не расплачусь с вами.

– Забирайте! – рычит капитан. – Мне он не нужен. Если не расплатитесь, неустойкой мне будет ваш череп. Велю выточить из него набор кофейных ложек.

Валенсия тянется за мешочком.

– Вы правы. Череп не хуже слоновой кости. У меня самого есть ножик для масла в память о друге, который меня разочаровал.

– Убирайтесь!

– Вы мне нравитесь, капитан…

– Исчезните…

В бешенстве Гардель нащупывает в темноте двуствольный пистолет.

– Как это будет на вашем французском? – спрашивает испанец уже в дверях.

– Что?

– Шарм, – восклицает тот, – именно! В вас есть тот же шарм, что в старых фрегатах, ещё до Семилетней войны. Великое время. Немного нас осталось, кто его помнит.

Гардель смахивает стволом графин, и тот разбивается об пол.

– Вон!

У лестницы Родриго Маркес Валенсия встречается с хозяином, Леоном Папийяром. Дверь Гарделя уже захлопнулась.

– Ну что?

– Всё превосходно, Капилляр, – отвечает испанец.

– Папийяр, сударь.

– Верно, Папийяр, а я как сказал?

– Кажется, был шум?

– Стакан разбился… По моей неловкости. Вы меня не проводите, Капилляр?

– Мне нужно кое-что сказать капитану.

Леон Папийяр в страхе вдыхает поглубже и стучит в дверь.

Валенсия начинает спускаться по вощёной лестнице. Оказавшись внизу, он кланяется Амелии Бассак:

– Мадемуазель!

Она приветствует его, прикрыв веки дольше обычного. Единственный известный ей вид реверанса.

Испанец поворачивается к юноше в белой рубашке и как будто ищет кого-то взглядом.

– Он скоро вернётся, – говорит паренёк.

– Нужно ехать, – вздыхает старик, озираясь. – Мы его не ждём.

– Ждём. Он вернётся.

Амелия видит, как старик колеблется, глядит на жёлтый бархат портьеры, потом на тёмную лестницу, потом на умоляющие глаза юноши. Наконец он принимает решение и посылает Амелии обаятельнейшую улыбку; так уже давно не улыбаются – в его взгляде безупречная пропорция досады и снисходительности. Старик тоже усаживается на скамью.

С первой секунды, как только вошла сюда, Амелия чувствует себя будто в театре.

– Капитан?

Наверху трактирщик Папийяр нырнул во мрак комнаты.

– Капитан…

– Оставьте меня в покое!

– Прошу прощения. Но я должен сообщить вам две вещи. Во-первых, ваша рабыня… Та женщина в конюшне…

Слышно, что Гардель задышал медленнее. Он поднялся в кровати. Папийяр продолжает:

– Говорят, она не выживет. И малыш тоже. Роды идут очень скверно.

Ворчание.

– Кто говорит?

– Моя кухарка, которая у половины города принимала роды.

– Где она, ваша кухарка?

– Она в порту. Но сейчас вернётся.

Гардель старается хранить спокойствие. Он не включил ту беременную в проданную испанцу партию. Она – из око. У неё мета песни, хоть уже много недель никто и не слышал, чтобы она пела. Он надеялся, что продаст её вместе с ребёнком уже во Франции и обогатится. Если она умрёт, это будет серьёзная потеря.

Деревянная нога капитана вновь упирается в пол. Нужно спуститься в конюшню, взглянуть, что ещё можно сделать.

– И есть ещё второе, – говорит Папийяр.

– Что?

– Второе – это…

В дверь стучат, и она распахивается прежде ответа.

– Это она, – договаривает Папийяр тише.

Молчание. Амелия вошла в комнату.

– Мадемуазель Бассак, – говорит Гардель.

Он соскочил с кровати. Он не знает, как умудрился тут же узнать её, когда свеча в восковой луже на столике уже почти не даёт света.

Амелия ничего не видит: темнота застала её врасплох. Гардель пользуется этим, чтобы спрятать назад ногу и повернуться выгодной стороной. Перед этой девушкой он не хочет показывать ни малейшей слабости.

– Ваш отец, мадемуазель, тоже в Сан-Доминго?

– Почему все кругом непременно говорят о моём отце?

Молчание.

– У вас здесь темно, – прибавляет она.

– Это всё Папийяр. Он боится зноя.

Хозяин подскакивает.

– Я?

– Вон, Папийяр! – приказывает капитан.

Амелия проходит вглубь комнаты. Она пропускает Папийяра: тот выходит, закрыв за собой дверь.

– В таможне мне сказали, что вы здесь, – говорит Амелия.

– Да. Я работаю.

– Я зашла узнать новости. Мы давно не получали от вас писем.

Она отдёргивает занавеску и закрепляет её сбоку. По полу разливается приглушённый свет. Гардель убрал пистолет за пояс, под камзол. Вокруг него поблёскивают осколки разбитого графина.

– Должно быть, письмо разминулось с вами, – говорит он.

– Жаль.

– Я отправил его, едва ступил на берег, как всегда и просит господин Бассак.

– Это прекрасно.

Амелия решила ничего пока не говорить о смерти отца. Пусть он в последний раз побудет ей опорой – прежде чем придётся всю жизнь опираться лишь на собственные силы.

– Весь товар продан, – говорит Гардель. – Последних пятнадцать негров, которых господин Бассак просил отложить для вашего имения в «Красных землях», я отправил кораблём на юг острова. Десять мужчин, пять женщин. Все отборные, без изъянов.

– Сам корабль там?

– Да. В Жакмеле. Возможно, уже отчалил обратно во Францию.

– Вам было приказано оставаться на борту до прибытия назад.

– Мой старпом Вожеланд завершит этот рейс. Причины я как раз объясняю в том письме, которое вы не застали. Наверняка оно уже у вашего отца. Он в Ла-Рошели?

– Я не знаю.

Она ответила не думая. Где её отец в эту минуту? Сейчас не время для богословских рассуждений.

– А как же учётные книги? – спрашивает она. – Кто их будет вести?

– Я оставил их Вожеланду. Во Франции он отчитается счетоводу Ангелику.

От этого имени тревога сгущается над Амелией лёгкой тучкой.

– В них не будет суммы последних сделок, – замечает она.

– Действительно. Завтра я отправлю все расчёты за последние дни. В частности, по сегодняшней утренней сделке.

– Сделке с кем?

– С одним испанцем. Он взял все остатки. Кроме…

– Кроме чего?

– Кроме одной женщины внизу…

– Я видела её в конюшне.

– Я не обязан говорить вам о ней, потому что она лично моя.

– И всё же расскажите.

– Я купил её за свой счёт на побережье Гвинеи.

– И что же?

– Предложил испанцу.

Гардель лжёт. Он никому не говорил о ней, но ему, похоже, пришла в голову мысль, как не потерять всё.

– Этот господин не захотел её брать, – продолжает Гардель. – Сказал, что не хочет рисковать, так как ребёнок ещё не родился. Испанцы не такие сентиментальные, как кажутся на вид. Они умеют считать деньги.

– К чему вы клоните?

– Я продавал ему беременную женщину, а значит, и тот самый риск заодно.

Он понижает голос:

– Открою вам мой секрет: единственный способ выиграть – не играть самому, а предоставить это другим.

– Сколько?

– Я готов был отдать женщину вместе с ребёнком за две тысячи французских ливров прямо сейчас или за три – после родов.

Гардель даже не заговаривает про око и мету песни. Нет времени. Он лишь надеется выгадать сколько-то денег, продав женщину, которая уже при смерти. А ощипать эту невинную голубку, которая на него смотрит, будет нетрудно. Он бормочет:

– Две тысячи, слышите? Это почти даром…

– Пятьсот!

– Что-что?

– Я куплю её за пятьсот ливров наличными, – звучит звонкий голос Амелии.

Гардель смотрит на неё. Да как она смеет?

Амелия собрана. Вид у неё как у маленькой девочки, которой дали монетку, чтобы она поставила на лошадь на Ньюмаркетском ипподроме.

Капитан переводит взгляд на входную дверь.

– Я сказал, две тысячи, мадемуазель Бассак.

– Пятьсот, – повторяет она.

Гардель знает, что в любую секунду может войти Папийяр и объявить, что роженица скончалась. Сделку нужно провернуть скорее.

– Полторы тысячи.

– Вижу, вы меня не поняли. Однако, неважно…

– Тысяча, – уступает Гардель.

– Пятьсот, – говорит она вновь, делая смущённый вид. – Столько дал мне отец, чтобы я привезла с острова что-нибудь на память. Но, если вы не хотите, я найду что-то другое.

Гардель вспоминает, за какую цену он покупал женщину око в лимонном саду Виды, у охотника ашанти. Нет. Он не может позволить дочке богатого судовладельца заплатить в двадцать раз меньше, чем сам он отдал темнокожему в Африке. К тому же неделю назад он продал другого око, высокого юродивого парня с метой садов, сильно заломив цену. Покупатель сказал, что работает на королевский двор.

– Видите, – Амелия достала из рукава шёлковый кошелёк, – пятьсот французских ливров. Вы и так забираете у меня всё!

Капитану почудились шаги на лестнице… Или это её башмачки так шоркнули по паркету? Он смотрит на блестящий красный мешочек на ладони Амелии.

– Беру, – говорит он.

Она весело кидает кошелёк через комнату. Он пытается поймать его налету, но вскрикивает, слишком резко переставив деревяшку. Кошелёк скользит по полу среди осколков.