Кощеева жена

Глава 1

– Тише, Настасья, тише! Голову пригни, авось не приметит.

– Он идет, Матрешка! Ой, мамочки! Как же так? Как же так-то? Он же был мертв, я своими глазами видела!

Настасья затряслась всем телом, глянула глазами, полными дикого страха, на Матрену, но та сжала ее руку и приложила палец, пахнущий луковой шелухой, к обветренным губам девушки.

– Тише, – повторила она почти беззвучно.

Девушки обнялись, прижавшись друг к другу, склонили головы к самым коленям, чтобы их не было видно за высокими бочками, пропахшими кислой капустой.

Вскоре дверь сарая распахнулась, и где-то совсем рядом послышались мужские шаги.

– Настасья, Матрена, ау, вы где запропастились?

Голос прозвучал ласково, но Матрена только сильнее сжала руку Настасьи. Шаги стихли. По-видимому, мужчина остановился и высматривал девушек по темным углам.

– Выходите, я калачей с базара привез. Вкусные, мягкие, с маком. В прошлый-то раз ты, Настасьюшка, сказала, что за такой калач можно полжизни отдать. Я гораздо меньше прошу.

Мужчина хмыкнул и стал медленно обходить углы сарая, срывая на своем пути покрытую пылью паутину. Шаг за шагом он все ближе и ближе подходил к притаившимся за капустными бочками девушкам.

– Настасьюшка, я же знаю, что ты страсть как любишь калачи с маком. Выходи-ка, голубушка, не зли меня.

Мужчина запнулся в темноте об ведро и с грохотом повалился на пол. Выругавшись, он поднялся на ноги и закричал, оборачиваясь по сторонам:

– А ну выходите обе, паскуды этакие, иначе не сдобровать вам! Не хотите по-хорошему, тогда будет вам по-плохому. Забью обеих до смерти!

Настасья напряглась, обхватила руками голову, лицо ее исказила гримаса ужаса. Матрена поняла, что еще чуть-чуть, и она не удержится, закричит от страха. Прижав к себе ее голову, она прошептала на ухо:

– Молчи, не слушай!

Под пальцами Матрены потекло что-то теплое – это Настасья закусила губу до крови.

– Настасьюшка! Выходи давай, не упрямься. Зачем ты эту кикимору противную, эту Матрешку глупую, слушаешь? А? Ведь не подруга она тебе, только об себе вечно думает!

Мужчина был уже совсем рядом. Матрена слышала его тяжелое дыхание. Комок подступил к ее горлу, она пыталась проглотить его, одновременно держа Настасью, которая дрожала, как осиновый лист на ветру, за плечи.

– Выходи, Настасья, а не то я знаешь, что сделаю? – мужчина помолчал, а потом произнес зловещим голосом, – Я твою матушку зарежу, Настасья. Братики и сестрички твои меньшие сиротами останутся. Не жалко тебе их разве?

Настасья болезненно дернулась, но Матрена удержала ее за плечи.

– Сиди, дура, не слушай его! Все это брехня! – прошептала она ей в ухо.

Но Настасья резко повернулась, укусила Матрену за руку, а потом громко завизжала, прижав ладони к мокрому от слез лицу.

– Вот вы где, голубушки мои! – приторно ласковым голосом проговорил мужчина.

Обе девушки поднялись на ноги, и он улыбнулся довольно. Он стоял напротив них – высокий, худой, жилистый, глядел на них круглыми, выпученными глазами, поводил длинным горбатым носом, будто вынюхивал что-то.

– Вот и вы, мои красавицы! А я вас ищу, ищу! Калачи уж скоро зачерствеют!

– Не трожь нас, Яков Афанасьич, не то мы все Анне Петровне расскажем, – проговорила Матрена.

Мужчина склонил голову набок, бросил злой взгляд на нее, потом посмотрел на Настасью, и лицо его смягчилось.

– Ступай, Настасьюшка, в дом. Полакомись пока что калачами. А я тут пока что с Матреной побалакаю. Совсем она распоясалась. Где это видано, чтоб сноха так со свекром говорила?

Настасья, всхлипнула, посмотрела на Матрену большими глазами, полными ужаса, и стремглав выбежала из-за высокой бочки на свет, запинаясь и гремя пустыми ведрами.

– Ешь сколько влезет, голубушка, не спеши! – крикнул мужчина вслед убегающей девушке, а потом произнес тихо, повернувшись к Матрене, —а младшую сноху нужно научить, как уважать и почитать дорогого свекра.

Матрена судорожно оглянулась и схватила стоящие рядом вилы. Замахнувшись на Якова Афанасьича острыми зубьями, она зашипела:

– Не подходи, Кощей проклятый!

Мужчина замер на месте, из груди его вырвался тяжёлый вздох.

– Если б я знал, что ты такая вредная и упрямая, я бы тебя ни за что любимому младшему сынку в жены не выбрал. Тетка твоя уж больно тебя расхваливала. Ох, Серафима! Лгунья старая! Лиса хитрая! Теперь-то я дотумкал – она же тебя просто поскорее из своего дома спровадить хотела. Надоела ты ей, обуза такая.

Мужчина сделал шаг навстречу Матрене, но она подняла вилы выше.

– Признаться, ты мне уже надоела со своим норовом, Матрена! Выкинуть бы тебя на улицу, да не могу. Люблю тебя. И что ты со мною сделала? Околдовала, не иначе!

Мужчина замолчал, а потом внезапно сделал резкий выпад в сторону Матрены, и схватился обеими руками за черенок вил. Силы в его худых и жилистых руках было немеряно, он одной только рукой мог осадить коня на полном скаку. Поэтому вилы легко выскользнули из рук Матрены. Девушка осталась стоять перед свекром – жалкая, безоружная. Мужчина отбросил вилы в сторону, осмотрел сноху с ног до головы и поманил к себе пальцем.

– Ну, иди же ко мне, не упрямься, – хрипло проговорил он, сверкнув черными глазами, – коли сама придешь – и тебе калач маковый достанется. Платье тебе новую куплю, а к зиме – полушубок. Хочешь?

Матрена не пошевелилась, стояла на прежнем месте, сжав зубы, глаза ее сверкали лютой ненавистью.

– Не трожь меня, Яков Афанасьич!

– Ишь ты, какая непокорная. Как молодая кобылка. Уж я тебя объезжу, воспитаю хорошенько! А не хочешь по-хорошему, значит, будет по-плохому.

Матрена стояла на месте. Мужчина весь напрягся, сдвинул брови.

– А ну, иди сюда! Все равно будет по-моему! Я здесь хозяин! Я всем вам указ! Поняла?

Мужчина достал из-за пояса кнут и огрел им Матрену. Девушка взвизгнула от боли, бросилась бежать, но тут же оказалась в капкане сильных мужских рук. Яков Афанасьич повалил ее на грязный пол и резким движением задрал юбку.

– Помогите! Кто-нибудь! Убивают! Насилуют! – во все горло завопила Матрена.

Но никто не услышал крика, доносящегося из сарая на отшибе села. Яков Афанасьич, разозлившись, ударил Матрену по лицу. Та вскрикнула и изо всех сил пнула мужчину промеж ног.

– Ах ты паскуда! Крыса! – тонким голосом взвыл он, отстранившись от нее.

И тут Матрена достала из-за пазухи нож и с размаху вонзила его в грудь мужчине. Раздался хруст, а потом на несколько мгновений в сарае повисла тяжелая тишина, Матрена слышала лишь стук своего сердца. Яков Афанасьич захрипел, взялся за рукоятку ножа и сильным движением выдернул его из-под ребер. Матрена смотрела на все это, остолбенев от ужаса. Рубаха мужчины была порвана, но крови на ней не было. Сам Яков Афанасьич улыбался жуткой улыбкой, глядя на испуганную девушку.

– Ты думаешь, что сумеешь убить меня? Дура ты дура, Матрешка! Не сумеешь!

Он почесал затылок и отбросил нож далеко в сторону.

– А хочешь знать, почему?

Он вопросительно взглянул на Матрену, и та неуверенно кивнула.

– Потому что нет у меня смерти! Заговоренный я!

– Ну точно Кощей… – еле слышно произнесла Матрена.

Мужчина несколько секунд смотрел в лицо молодой снохи, которое бледнело все сильнее и сильнее. А потом запрокинул голову кверху и засмеялся: громко,раскатисто и победоносно. Матрене показалось, что все это не по-настоящему, что ей снится страшный сон, и скоро он закончится. Когда Яков Афанасьич подошел к ней, она не шелохнулась, не могла двинуть ни рукой, ни ногой. А когда он снова повалил ее на пол и задрал юбку, она даже не закричала. Все тело ее налилось странной тяжестью и обмякло.

“Это страшный сон, и скоро он кончится…” – звучало в голове несчастной, испуганной девушки…

Спустя несколько минут, которые тянулись, будто целая вечность, Матрена осталась лежать в темноте одна. Яков Афанасьич натянул свои портки и, довольно кряхтя, вышел из сарая. Матрена заплакала, прижимаясь щекой к грязному полу.

Позже она поднялась на ноги и неуверенной, шатающейся походкой, пошла в дом. На ее светлой льняной юбке виднелись следы крови…

***

за пять лет до случившегося

– Ох, не знаю, Серафима. Рожа-то у нее симпатичная, но уж больно она тощая. Плохо работать будет. Да и внуков каких мне потом народит? Таких же тощих, как сама?

Яков Афанасьич почесал лысый затылок, взял со стоял глиняный кувшин с квасом и начал пить, тонкие струйки мутно-коричневой, кисло пахнущей жижи потекли по его усам и бороде, закапали на рубаху.

– Ты не смотри, что она тонкая, как тростинка. Она работать может, как лошадь! Да и сынок у тебя еще молод, тринадцать лет всего парню! Пока растет и мужает, ты ее еще раскормить успеешь. Глянь зато, какие у нее бедра широкие! С такими бедрами она тебе с десяток внуков народит!

Яков Афанасьич обернулся и еще раз посмотрел на девушку. Она стояла, прижавшись к стенке, щеки ее пылали румянцем, в глазах застыл страх.

– Эх, все-таки еще поразмыслю, Серафима. Больно она у тебя еще юна, – откусив большой кусок от краюшки хлеба, проговорил мужчина.

– Семнадцать лет! – воскликнула тетка Серафима, – Самый возраст для замужества! Чего в девках-то сидеть? Да и сам подумай, дорогой сват, мне она – лишний рот, своих девок едва кормлю. А тебе в хозяйстве лишняя баба все равно пригодится. Станет работницей при Анне Петровне. А через пару лет у них с твоим Тишкой уже будет настоящая семья.

– Ладно, Серафима, пойду, пожалуй, подумаю еще, поразмыслю, – произнес Яков Афанасьич и встал из-за стола.

– Нечего думать, дорогой мой! – торопливо воскликнула женщина и, бросив злой взгляд на девушку, схватила мужчину за руку, – чего тут думать? Надо брать!

– Такие дела наспех не делаются!

Яков Афанасьич высвободил руку и, нахлобучив на голову малахай, взял в руки полушубок и вышел в сени.

– Как звать-то ее? Из головы вылетело, – обернувшись через плечо, спросил он.

– Матрена, – крикнула в ответ Серафима.

– Матрена, Матрена… – задумчиво проговорил Яков Афанасьич.

Напоследок он бросил взгляд на девчонку, которая осмелилась поднять глаза, и до того сильно уколол мужчину темный, жгучий взгляд, что даже больно стало где-то в груди.

– Ух, до чего черна! – в сердцах прошептал он и захлопнул тяжелую входную дверь.

Тетка Серафима, сдвинув цветастую занавеску в сторону, посмотрела в окно на удаляющуюся от дома мужскую фигуру, и только потом повернулась к девушке, которая по-прежнему, стояла не шевелясь.

– Слушай меня, Матрешка, – прошипела она, нахмурив брови и яростно сверкнув глазами, – если только он тебя в жены своему сынку не возьмет, я тебя в лес уведу и там оставлю. Поняла?

Матрена посмотрела на тетку и кивнула через силу, сжав за спиной кулаки.

– Если же все-таки возьмет, да ты чем-нибудь им там не угодишь, я тебя назад не приму. Пойдешь побираться по улицам, так и знай. А теперь брысь отсюда!

Тетка Серафима отвернулась, взяла с блюдца румяную ватрушку и откусила от нее большой кусок. Матрена резко развернулась, взмахнув черными косами, и выбежала из кухни. Она страстно мечтала избавиться от ненавистной тетки, у которой жила вот уже десять лет, но никак не могла подумать, что та задумает выдать ее замуж за тринадцатилетнего мальчишку-сопляка. Что с таким делать? Разве что сопли ему утирать! Да и отец у него странный – так внимательно ее рассматривал, будто невесту выбирал не сыну, а самому себе.

Наверняка, это все теткины проделки – она не любила двоюродную племянницу и никогда этого не скрывала. Матрене доставалась самая тяжелая работа и самая скудная еда. Она ходила в обносках, ее платья пестрели заплатами, тогда как родные дочки Серафимы любили принарядиться. Иногда они в тайне от матери давали Матрене платок или юбку, если та шла с ними на вечорку, тогда худая, черноволосая замарашка Матрена преображалась до неузнаваемости.

Темные глаза ее были полны огня, щеки покрывались румянцем, губы алели, а высокая, острая грудь судорожно вздымалась и опускалась. Черноволосая красавица Матрена бойко и самозабвенно кружилась в танце в центре общего круга. Парни засматривались на нее, и несколько раз она даже целовалась с самыми смелыми из них. Матрена мечтала, что когда-нибудь один из парней, непременно самый красивый и статный, посватается к ней, но тётка Серафима и тут успела ей навредить, сосватав ее какому–то сопливому мальчишке.

Двоюродные сестры, узнав подробности предстоящей помолвки, шушукались и смеялись за спиной Матрены. А она злилась и сжимала зубы от бессильной ярости.

– Чтоб вас обеих за пьяниц выдали! – шептала она, но так, чтобы никто не услышал.

Ей хотелось, чтобы Яков Афанасьич насчет нее передумал, забыл бы дорогу к их дому, но мужчина, похоже, был настроен весьма серьезно. Вскоре он вернулся к Серафиме вместе с сыном. Белобрысый мальчишка по имени Тихон сидел на лавке красный, как рак, и взволнованно смотрел по сторонам. От него на всю кухню пахло потом, и лоб его покрывала испарина. На Матрену он смотреть боялся, взглянул на нее лишь один раз, когда отец гаркнул зычным басом:

– А ну, Тишка, чего присмирел? Бабы что ли испужался? Давай смотри на ее рожу! Да лучше смотри, второй раз не поведу.

Парнишка взглянул на Матрену и тут же отвел глаза, не выдержал ее жгучего взгляда, полного ненависти и презрения.

– Ну что, посмотрел? Нравится? Берем?

Матрена изо всех сжала за спиной кулаки, мечтая лишь о том, чтобы этот вихрастый сопляк сказал “нет”, но он, как назло, повернулся к отцу и кивнул головой.

– Ну все, добро, Серафима, – громко проговорил Яков Афанасьич, – жди на днях нашу сваху с гостинцами. Как говорится, у вас – товар, у нас – купец.

Тетка Серафима покраснела от удовольствия, взяла Матрену за руку и стала наглаживать ее по курчавым волосам.

– Мы очень рады, Яков Афанасьич! А уж Матрешка наша как рада такому завидному жениху! Правда, Матрешка?

Тетка Серафима посмотрела на нее с наигранной улыбкой и изо всех сил сжала руку Матрены. Девушка округлила глаза, а потом, криво улыбнувшись, нехотя кивнула головой. Ей на жениха даже смотреть не хотелось. Хоть она была всего на несколько лет старше, Матрене казалось, что она-то уже совсем взрослая, а Тихон – грудной младенец. У него и лицо-то было еще совсем детское – круглое, пухлое, глаза – большие, удивленные, ладони – потные и противные, а над верхней губой – смешной пушок вместо усов.

Когда гости ушли, тетка Серафима подошла к Матрене и шепнула ей на ухо:

– Ты просто пока что счастья своего не ведаешь!

– Да какое уж тут счастье, тетушка! – всхлипнула девушка, – Избавиться от меня решили, дак избавляйтесь, козни строить не буду. Мне бы и самой уж от вас подальше сбежать. Но уж об счастье лучше помолчите.

– Да ты дуреха неблагодарная!

Тетка Серафима шлепнула Матрену ладонью по лбу, лицо ее покраснело от негодования.

– Разве ты не понимаешь, что пока он растет, будешь жить в ихнем доме, как королевна. С мальчишкой сладить – невелика задача. Прогнешь его под себя, как тонкую тростинку, и он потом всю жизнь будет у твоей юбки ходить. Что ты не попросишь, все сделает. Яков Афанасьич обоих старших парней так поженил – едва им двенадцать лет исполнилось, все уже при женах были. А погляди теперь на этих жен – вышагивают по деревне, будто павы. Только платки да платья меняют. И ты так скоро ходить будешь. Главное – не упрямься да свекра слушайся.

Матрена не дослушала тетку Серафиму, уронила голову на руки и зарыдала в голос. Женщина посмотрела на нее, махнула рукой и вышла из душной кладовки, где жила Матрена.

– Ну поплачь, коли хочется. Женские слезы – вода, которая из бездонного родника льется.

***

Спустя пару месяцев Матрене и Тихону сыграли свадьбу. На следующий день свекр самолично перевез скудные Матренины пожитки в свой большой дом. Их вышла встретить молодая рыжеволосая женщина. Она широко улыбнулась в знак приветствия, и Матрена выдавила из себя ответную улыбку.

Она думала, что ее сразу поселят в комнату мужа, но свекровь Анна Петровна, худая, сгорбленная и глухая на одно ухо, привела ее в комнатку над вторым этажом, под самой крышей.

– Тут тебе будет удобнее, Матрена, – громко проговорила она, – Тиша, сама понимаешь, еще не дорос до семейной жизни.

Матрена кивнула и поклонилась женщине в знак уважения, а когда та вышла, вздохнула с облегчением и села на жесткую кровать.

– Из кладовки на чердак! Это ли не счастье? Спасибо тебе, тетка Серафима! – ехидно произнесла Матрена и криво улыбнулась.

В тот день она так и не вышла больше из своей комнатушки – не спустилась ни к обеду, ни к ужину. Перед сном к ней тихонько постучалась и сразу заглянула в комнату улыбчивая женщина с рыжими волосами – та, что встречала ее.

– Ну что, давай знакомиться? – радостным голосом проговорила она, – меня Настасьей звать. А ты, говорят, Матрена?

– Верно говорят, – ответила Матрена и криво улыбнулась.

– Что ж, будем родниться!

Настасья присела на койку рядом со своей новой родственницей, отбросила за спину тяжелые рыжие косы и, вынув из-за пазухи тряпицу, осторожно развернула ее.

– На, поешь, – улыбнувшись сказал она и протянула Матрене несколько кусков сдобного пирога, – меня когда-то также в этот дом привели, уж я-то знаю, каково тебе сейчас. Лучше ешь, голодной-то и заболеть не долго. А нам болеть нельзя. Дом большой, работы невпроворот. Мужчины с утра уходят, все хозяйство на нас, бабах. Это хорошо, что тебя привели, хоть немного полегче будет.

Матрена взяла кусок пирога и, смущаясь, надкусила его.

– Как тебе тут вообще живется? – спросила она, не глядя на Настасью.

– Сносно. Уж получше живу, чем в родном доме жила.

Матрена повернулась к Настасье и вопросительно взглянула на нее, жуя пирог.

– Да родители у меня уж больно бедны, а ртов голодных много! Даже не знаю, как выжила с ними. Когда к нам Яков Афанасьич свататься пришел, это было как чудо какое-то. Я без раздумий согласилась. И… Почти ни разу не пожалела.

– Почему “почти”? – спросила Матрена, отложив оставшийся кусок пирога.

Настасья отвела глаза в сторону, лицо ее стало загадочным:

– Потом как-нибудь расскажу, – ответила она.

– А где же муж твой? Не видать его в доме!

– И верно заметила, не видать, – задумчиво повторила Настасья, – Яков Афанасьич Мишу моего в рекруты отправил на десяток лет. Говорит, нужно силы и ума сынку набраться, а потом уж своим домом жить.

– А ты что же, без мужа тут живешь? – удивилась Матрена.

– А что мне остается? Живу при свекрах. Сама-то ты бы куда ушла на моем месте? Некуда идти!

На несколько секунд в комнатушке повисло молчание. А потом Настасья повернулась к Матрене и широко улыбнулась. Улыбка у нее была очень красивая – губы пухлые, сложены аккуратным бантиком, зубы ровные, белые, на щеках – озорные ямочки, а все лицо покрыто рыжими веснушками. Она казалась Матрене совсем юной, несмотря на то, что была старшее ее почти на десять лет.

– Не переживай. Если свекра слушаться и почитать, то он, бывает, и от работы освобождает, и подарками балует. Яков Афанасьич, он не злой, к нему просто привыкнуть надобно.

Последнюю фразу Настасья произнесла странным высоким голосом. Матрена взглянула на нее и недовольно ответила:

– Я замуж за Тихона вышла, а ты мне все про Кощея талдычишь!

Настасья прыснула от смеха, но торопливо прикрыла рот ладошкой.

– Кощея? Ну ты скажешь тоже! Язык у тебя, как погляжу, остер, Матрешка! Но ты лучше попридержи его, не распускай больно-то. А то тебе же хуже будет.

Настасья замолчала, а потом наклонилась к Матрене и прошептала ей на ухо:

– А Кощеем ты верно его прозвала. Монеты по всем углам хранит, девками молодыми себя окружает. И старость его никак не берет. Анна Петровна все помирать собирается, болеет да чахнет, а этому хоть бы хны. Силен, как конь. Ну точно Кощей и есть! Вот только где смерть его припрятана, – непонятно!

– Так это не сказка, а жизнь. В жизни все не так! Да и храбрецов, мечтающих Кощея одолеть и нас, красных девиц, спасти, днем с огнем не сыщешь, – вздохнула Матрена.

Настасья посидела еще немного у Матрены, подождала, пока она доест оставшийся кусок пирога, а потом ушла. А Матрена потушила лампу и легла на койку, натянув одеяло до самого подбородка. Долго ей не спалось на новом месте: койка была непривычно жесткой, неудобной, то казалось, что из углов по полу ползут, стелются тени, а с крыши слышалось протяжное завывание ветра. Матрена вздрагивала, ворочалась долго, но потом все же заснула.

Посреди ночи тонкая дверь ее комнатушки отворилась, и на пороге застыла высокая фигура хозяина дома.

– Матрена! – вполголоса позвал мужчина.

Матрена не откликнулась, она крепко спала и ничего не слышала. Тогда Яков Афанасьич вошел в комнатушку и, осторожно ступая босыми ногами по скрипучему полу, подошел к спящей девушке. Он долго смотрел на ее спокойное, смуглое лицо, на густые черные брови, на приоткрытые во сне губы, на покатые плечи, на стройные ноги, виднеющиеся из-под одеяла. Он смотрел и любовался, даже не пытаясь скрыть в глазах нарастающую страсть.

– Хороша все-таки молодая сноха. Будто ягодка сладкая поспела, – прошептал он.

Постояв ещё немного, мужчина развернулся и вышел из комнатушки. Лестницы скрипнули под тяжестью его шагов, и вскоре все в доме вновь стихло. Но тишина эта была нехорошая и гнетущая – такая, от которой мороз идёт по коже.

Глава 2

– Пусть я младший, зато я кошу быстрее всех старших. Никто за мною угнаться не может, – горделиво произнес Тихон, а потом торопливо утер кулаком пот, выступивший от волнения над верхней губой.

Матрена посмотрела на него и не сдержалась, прыснула от смеха. Совсем еще мальчишка! Только пыжится, что уже взрослый!

– Чего ты смеешься? Я не только с косой умело обращаюсь, я ещё и в кузницу хожу, учусь ковать. Кузнец Степан, что всех учит, хвалит меня, говорит, хорошо у меня выходит, способный я ученик. Может, потом тоже кузнецом стану, – сказал Тихон, задрав кверху подбородок.

– Работать в кузнице тяжело, Тиша. А сами кузнецы уж больно суровы и строги.

– Я таким не стану, вот увидишь, – смутившись, проговорил парень.

Матрена перестала смеяться и кивнула Тихону, взгляд ее стал внимательным и серьезным. Мальчишка изо всех сил пытался произвести на нее впечатление, но сильно робел в силу своего возраста. Матрену это веселило, ее жгучие, темно-карие глаза буравили его насквозь – так, что голова парня окончательно переставала работать. А если взгляд Тихона случайно опускался ниже лица Матрены и падал на высокую девичью грудь да на тонкую талию, лицо его тут же заливала жгучая алая краска.

Матрена нравилась Тихону, но открыто проявить свою симпатию к жене он стеснялся, да и не умел. Откуда ж взяться этому умению, если еще вчера он играл в деревянные машинки, а сегодня ему объявили о том, что он теперь муж при жене? Поначалу Тихон вообще боялся Матрену, хоть и старался этого не показывать, чтоб отец не засмеял.

Матрене тоже понравился Тихон. При их первой встрече она сильно злилась на тетку Серафиму, Якова Афанасьича и самого Тихона, но теперь у нее было время, чтобы хорошенько рассмотреть и изучить мужа. Он был вовсе не сопливый, как показалось ей на первый взгляд. У мальчишки были светлые, жесткие на ощупь вихры, длинные черные ресницы и зеленые глаза с жёлтым ободком вокруг зрачка. Он был симпатичен, крепко сложен и работящ. А еще он, хоть и любил прихвастнуть, был по-настоящему добр. Сохранилась еще в Тихоне та ребяческая, юношеская нежность, которая с годами выветривается из мужского сердца. Он относился к жене с уважением. Все это располагало Матрену к нему.

Целый месяц Матрена и Тихон знакомились: потихоньку, помаленьку сближались друг с другом. Матрена в первые дни задирала нос, смотрела на мужа-мальчишку свысока, с презрением, и думала, что никогда не захочет разговаривать с ним, сопляком, как с мужчиной. Тихон и вправду сначала сильно робел и боялся слово сказать при Матрене. Но потом осмелел, заговорил.

– Ты, когда молчал, мне гораздо больше нравился. Был похож на умного, не то, что сейчас! – однажды во время разговора в шутку сказала Матрена.

Тихон осекся на полуслове, надулся обиженно и быстро отвернулся от девушки, чтобы та не заметила, как глаза его тут же налились жгучей прозрачной влагой. Но Матрена заметила, и ей стало неловко. Несмотря ни на что, он был добр к ней, этот забавный и вихрастый, тощий и высокий, как жердь, мальчишка.

– Ладно, не злись. Пошутила я, – смущенно проговорила она, глядя в сторону, – обидчивый какой!

Тихон покраснел до корней волос. Щеки жгло, а внутри пылал ещё более яростный огонь. Он решил больше не донимать Матрену своими разговорами и перестал подходить к ней.