– Судья Изанами. Владыка Судилища. Лишь Комнатка охраняет нас от него, – после этих слов меня обуял ужас, но я не мог понять причин этого ужаса. Ратто меж тем, продолжал объяснять, как ни в чем ни бывало. – Но преграды рухнут, если мы перестанем контролировать количество тех, кто живет в Комнатке.
– Два десятка и восемь их было в Комнатке, – тоскливо пропищал из своего угла Бидный Томо. Ратто кивнул, подтверждая его слова.
– Верно. Двадцать восемь. Примары отказались менять примара на пришедшего нихила и той ночью другой переступил порог Комнатки.
– Что с-с-случилось? – спросил я, когда Ратто на минуту замолчал, раздумывая о чем-то своем. Наконец он мотнул головой и загадочно улыбнулся.
– Тогда окно открылось, и Судья Изанами проник в Комнатку. А потом вынес приговор всем, кто отказался подчиниться воле Жребия, – Ратто хмыкнул и поджал губы. – Смертный приговор. Двадцати семи обитателям Комнатки, оставив в живых лишь того нихила, что пришел последним. Нихил поклялся Судье, что подобное больше не повторится. Поклялся, что Комнатку всегда будет покидать один житель взамен пришедшего и нихил передаст это новеньким. Судья принял клятву и ушел.
– Э-этот ни-ихил – ты? – ужаснулся я, смотря на Ратто. Тот, поперхнувшись, заржал так, что Бидный Томори скрутился в калачик в углу и снова захныкал.
– Нет, Молчун. Не я. А тот нихил… Ну, спроси его сам, когда он ныть перестанет, – кивнул в сторону Бидного Томо Ратто. Повернувшись, я увидел, что Томори сидит в углу и, раскачиваясь, что-то бормочет себе под нос. Ратто улыбнулся и, положив мне руку на плечо, прошептал. – Не пялься в это окно. Лучше мимо проходи, целее будешь. Если контакт вовремя не прервать, то худо будет. Судья Изанами придет за тобой. И никакая Дверь его не остановит…
Забрав Томо и закончив убирать туалет примаров, я направился в спальню нецесов. Войдя внутрь, я столкнулся с напряженным молчанием, но, когда следом вошел Бидный Томо, нецесы вновь вернулись к своим делам и вскорости о нас позабыли.
Их умывальня тоже была по-своему уютной. Выкрашенные в сиреневый стены, изрисованные именами и карикатурами, металлические умывальники, простые зеркала и точно такой же душ, как и у примаров. Разве что вместо стеклянных дверей была лишь простенькая шторка в аляповатый цветочек. Вздохнув, я наполнил ведра горячей водой и приступил к уборке. Желудок трагично забурчал, напомнив о том, что хорошо бы поесть, но кусок сухаря и половину помидора я решил съесть позже, когда голод совсем прижмет.
– Он сказал бидному Томо, что Жребий минует его, – тихо пробурчал паренек, подходя ко мне. В его глазах таилась забытая боль, которую рассказ Ратто высвободил на волю. – Сказал, что даст отметину бидному Томо и Том никогда не покинет Комнатку, если сам не захочет. Том не хочет покидать Комнатку. Томо тут нравится. А если есть кусманчик хлебца, то и жизнь – малина земляничная.
Я молчал, стоя у умывальника и смотря с жалостью на Бидного Томо. А тот, словно не замечая меня, разговаривал сам с собой, не забывая протирать сухой тряпочкой зеркала.
– Но сначала он забрал всех, – надломившимся голосом произнес он. – Тех, кто смеялся над Жребием. Первым он забрал Изгоя, который отказался уходить. Потом других примаров. Он находил их под кроватями, в умывальнях, в шкафах на кухне. Даже в саду и у помойного люка нашел. Всех нецесов и всех нихилов. Всех забрал, ой-ой. А бидного Томо не тронул. Только стоял и смотрел на него, а у бидного Томо голова разболелась, и он заплакал. Тогда он и сказал, что бидный Том останется в Комнатке, пока сам не захочет уйти. А бидный Том и не хочет уходить. Тут кусманчик хлебца есть, Месяц, Молчун, Пухляш и Аши. Фиалка и Шинаши. Они добры к бидному Томо, а бидный Том добр к ним. Когда он забрал всех, бидный Том остался один в Комнатке. Он жил один, убирался один, спал один. Полгода бидный Том был один, пока Сундук не загремел. И их стало двое. Бидный Томо и Фонтанчик. Фонтанчик работал, готовил еду, помогал бидному Тому убираться. Потом пришли другие. Нецесы и примары. Нихилы… Они приходили и уходили, а бидный Том всегда был тут. Его орешек не всплывал и не всплывет, пока бидный Томо не захочет. А он и не хочет, ой-ой. Бидный Том помнит его печать. Помнит, как он коснулся живота бидного Тома.
Я шумно сглотнул, когда Том задрал свою курточку и показал мне жуткий шрам, начинающийся на груди и уходящий вниз, к пупку. Паренек усмехнулся и покачал головой, как игрушечный болванчик.
– Когда бидный Том спит, то знает, что он стоит за Дверью. Он всегда там стоит. Смотрит в окно, скребется в Дверь и ждет Изгоя. Нет-нет, нельзя нарушать обещание, которое бидный Томо дал ему. Если бидный Том нарушит, то он снова придет и заберет всех. Нет-нет, – жутковато улыбнулся он, продолжая яростно натирать один и тот же умывальник. – Только двадцать и семь могут жить в Комнатке. Только двадцать и семь. Так он сказал и бидный Том помнит его голос. Бидный Том не хочет его больше слышать, но он слышит его. Каждый день, каждый час и каждую минуту. Такова плата и бидный Томо знает это. Хватит, Молчун. Бидный Том устал, бидный Томо озяб. Надо бидному Томо краюху хлебца скушать и враз полегчает. Да-да, враз полегчает бидному Тому…
– С-сколько ты здесь у-уже? – тихо спросил я, когда Томори замолчал. Он посмотрел на меня и пожал плечами.
– Бидный Том не помнит. Не помнит ничего. Много их было, бидный Том считал поначалу, а потом устал. Голова болит у бидного Тома, когда он снова считает. Нет-нет, хватит считать.
– Прости, Томо, – буркнул я и, сняв тряпку со швабры, тщательно прополоскал её в ведре с еле теплой водой. – Ты п-прав. Н-надо ра-работать.
*****
Мы закончили только после ужина и лишь туалеты нихилов не доставили особых проблем. Там всегда было чисто, как сказал Томо. Он немного отошел от произошедшего и теперь привычно мурлыкал под нос об аскаридах, холоде и голоде, надраивая блестящий бок унитаза чистой тряпкой, чтобы не осталось разводов.
Вернувшись в спальню, я увидел, что большая часть нихилов уже забралась на свои футоны, но внимание привлекло кое-что другое. На моем одеяле и на одеяле Бидного Томо лежали два небольших свертка. Развернув свой, я не смог сдержать улыбки. Внутри были три вареные картофелины, одна небольшая луковица, горбушка черного хлеба и маленький кусочек сала. Я не имел понятия, откуда здесь взялось сало, да и желудок мой точно не был озабочен этим вопросом. Поэтому я, усевшись на матрас, наскоро расправился со своим нехитрым ужином и краем глаза увидел, что Бидный Томо, выплясывая вокруг своего свертка, гадает, что же находится внутри.
Встретившись глазами со смеющимся Месяцем, я кивнул ему и благодарно улыбнулся. Он в ответ лишь поднял руку, мол «не благодари. Когда-нибудь и ты сделаешь для меня то же». Живот приятно потяжелел, на языке все еще был вкус вареной картошки и сала, которое оказалось изумительно просоленным и вкусным. Свой кусочек я смаковал так медленно, что проходящий мимо Шинаши не сумел удержаться от шпильки.
– Ты бы ел побыстрее, Молчун, – усмехнулся он, направляясь к своей кровати. – Пока остальные не обзавидовались. Они-то свое сало давно уже съели, а кому-то его и вовсе не досталось.
– «Придурок», – ругнулся я на самого себя. Как я мог забыть, что Ратто лишил нас ужина, а значит чья-нибудь порция уменьшилась на одну картофелину, а кто-то и вовсе лишился своего кусочка сала. Снова чертыхнувшись, я быстро сунул остатки в рот и, отряхнув с футона крошки, направился в умывальню, чтобы умыться. Странный день закончился, и я хотел, чтобы поскорее начался новый. Бидный Томо, давно расправившийся со своей порцией, сладко сопел, завернувшись в одеяло, да и остальные нихилы, нет-нет, тоже укладывались спать.
Уже лежа в своей кровати и ворочаясь от избытка эмоций, я снова погрузился в раздумья. Рядом мирно сопели остальные нихилы, а я, вздрагивая от каждого шороха, гадал, как они могут спать спокойно, зная, что за Дверью и за окном живет Это… Эти монстры, чудовища… Я не знал, кто они на самом деле. Но для остальных жителей Комнатки эти создания были частью их мира. Они смирились с ними и даже попривыкли. Как Ратто и Месяц. Я тоже привыкну? Или сойду с ума, как Томо, увидев одного из них вблизи?
Шорохи не давали уснуть, а воспаленный мозг рисовал страшные картинки, стоило на секунду прикрыть глаза. Мне мерещилось, что рядом с тумбой тоже кто-то сидит. Кто-то большой, клыкастый и жадно урчащий животом. Ждет момента, когда я усну, чтобы схватить сильной лапой за шею и впиться в мясо кривыми клыками.
Я понимал, что это всего лишь страхи, но ничего не мог с этим поделать. Страх сидел глубоко внутри меня и отказывался так просто исчезать. Даже тихого скрипа чей-нибудь кровати хватало для того, чтобы страх вспенился и залил голову новыми, жуткими видениями. Но стоило мне подумать о том, что таким образом придется провести всю ночь, как разум решил неожиданно мне помочь.
В голове возник образ некой игры. Что-то давно забытое, помогающее при расстройствах сна.
– «Просто считай. Медленно», – подумал я. – «Считай до ста. До тысячи. До миллиона. Просто считай. Пусть перед твоими глазами будут одни лишь цифры и ничего больше. Цифры не укусят и не утащат во тьму, как монстры из подсознания. Цифры принесут покой, если ты сосредоточишься на них. Думай о них и считай. Дыши медленно, размеренно. И считай».
Я начал считать про себя, по привычке шевеля губами. Мои глаза были закрыты, а сердце, хоть и ходило ходуном в груди, но его бешеный стук постепенно утих и превратился в ритмичное биение, на котором я постарался сконцентрироваться. Рядом что-то прошелестело, обдав лицо ветерком. Я мысленно сосредоточился на цифре «пять» и даже смог её увидеть. Позади нее был яркий, похожий на заляпанное красками полотно, фон. Цифра переливалась всеми цветами радуги, пока внезапно не окрасилась в темно-синий. Фон позади неё медленно тускнел, покуда не исчез вовсе. Вздохнув, я перешел к цифре «шесть». Рядом скрипнула кровать и послышалось бормотание Бидного Томо. Не монстра, а именно Томо. Способ работал. Надо просто считать.
Досчитав до двадцати семи, я задремал. Посчитанные цифры кружились над моей головой, образуя пестрое кольцо. Постепенно они становились все больше и больше, а я наоборот, словно уменьшался в размерах. Тело стало таким легким, что я, подпрыгнув, вдруг полетел. Странно, но я не чувствовал, что лечу. Вместо этого создалось ощущение, что я лежу на очень мягкой, почти прозрачной перине. Утопаю в ней, не в силах поднять голову или пошевелиться. Внизу проплывали черно-серые земли, порой я видел слабо колышущиеся тени жителей Судилища, но понимал, что им меня не достать. Волшебная перина, на которой я лежал, плыла слишком высоко и добраться до неё не смог бы никто. Ни Обжора… ни неведомый Шептало… ни Судья Изанами.
Глава третья. Аши и пригоршня малины.
Я постепенно привыкал к жизни в Комнатке. То, что раньше вызывало удивление или ступор, сейчас воспринималось как само собой разумеющееся. Вечером, устав от работы, я быстро проваливался в сон и не слышал ни шорохов, ни скрипа открывающейся Двери. Утром получал наряд от Месяца, который был среди нихилов кем-то вроде старшего и шел на работу. Только, в отличие от Ратто, Месяц никогда не ставил себя выше других. Весь его статус старшего сводился к тому, что он утром забирал у нецесов или примаров наряды, раздавал их нам и выступал иногда от лица всей спальни, если что-то требовалось или возникали какие-нибудь вопросы. При этом он успевал и поработать, и заменить любого из нихилов, если кому-то вдруг станет худо.
Я же, помня его совет, предпочитал помалкивать и безропотно принимал любой наряд. Говорил я лишь тогда, когда ко мне обращались, но нихилов порой так заваливали работой, что на разговоры не оставалось времени. Даже таинственный Обжора перестал меня пугать. Конечно, когда слышишь, как он шлепает по трубе и с жадностью пожирает то, что прилипло к стенкам, страх все равно возвращается, но запертый накрепко помойный люк и толстые цепи с замками быстро возвращали уверенность и спокойствие.
Даже Ратто перестал на меня ворчать, припоминая тот злополучный бурбон. Я все чаще ловил краем глаза его снисходительную и отчасти удовлетворенную улыбку, когда прилежно выполнял свою работу. Да и Унаги предпочитала меня обходить стороной, срываясь лишь изредка. Месяц, весело блестя глазами, объяснял это какими-то странными днями, из-за чего девчонки порой с ума сходили. Мне же веселого было мало, потому что Унаги в такие дни свирепствовала сильнее обычного. Она запросто могла отлупить тонкой, но очень жесткой палкой Бидного Томо. Просто за то, что ей показалось, будто Том на нее посмотрел. Могла лишить пару-тройку нихилов ужина. За то, что те недостаточно усердно работают. Доставалось и нецесам. Одну девочку по имени Нитка разъяренная Унаги всерьез вознамерилась заставить ночевать у Двери. За то, что та небрежно заштопала курточку примары. Лишь вмешательство Ратто, которого Унаги слушалась беспрекословно, спасло Нитку от жуткой встречи с обитателями Судилища.
За месяц моего пребывания в Комнатке я привык ко всему. К тяжелой работе, к скудному ужину, к шорохам из-за Двери и к воплям Унаги. Я просто делал то, что от меня требовалось. Молча и по возможности быстро и качественно.
Иногда я получал за свое молчание и прилежность небольшие подарки. Режа могла дать конфету за быстро почищенную картошку для ужина или правильным образом приготовленный рис. Пенсне обычно давал самокрутку, когда я помогал ему с ремонтом плит на кухне или во время возни с розетками. Ратто тоже отмечал мое усердие, давая в награду глоток виски или банку с консервированными фруктами. Редко, но все же отмечал.
Подарки я складывал в свой шкафчик и всего через неделю оценил пользу этого поступка. Когда Унаги, которой я случайно проехал грязной половой тряпкой по тапочкам, лишила меня ужина, меня спасли именно подарки из шкафчика. Каменная горбушка, размоченная в кружке кипятка, принесла какую-никакую, но сытость. А крохотный кусочек шоколадной конфеты, которую я старался растянуть на подольше, заменил десерт. Сигарету можно было обменять у кухонных нецесов на что-нибудь вкусное. Тонкий кусочек копченной колбасы, пару сморщенных яблок из сада Лучка или кружку кофе. Кофе, который пили только примары. Даже в Комнатке можно жить, если придерживаться нехитрых правил.
*****
В то утро я встал первым, как и всегда. Сон словно выключался, когда часы над Телевизором показывали шесть утра. Остальные нихилы просыпались только к половине седьмого, но я любил умываться в одиночестве и таким образом настраивался на новый день. Когда я выходил из умывальни, то как раз просыпался Месяц, Аши и Фиалка. Они тоже вставали раньше всех, но не раньше меня.
Поначалу это их удивляло, но со временем и они привыкли. Даже вошла в привычку утренняя пятиминутка, когда ребята рассказывали свои сны или гадали о том, на какую работу их сегодня отправят. Я в их разговоре не участвовал. Отчасти, потому что привык молчать, да и окружающие привыкли к моей особенности. С другой стороны, я не видел никаких снов. Вернее, сон был один. Я один посреди чернильной тьмы, которая по консистенции напоминает что-то среднее между желе и самой мягкой на свете периной. Нет ни мыслей, ни образов, ни даже «веселых снов», которые снятся Пухляшу и которыми он всегда делится с нами. В моем сне не было ничего веселого. Ни заставленных едой столов, ни прогулок по далеким лесам, ни обитателей Судилища. Только чернильная темнота и я, лежащий в её центре.
– Доброе утро, Молчун, – зевая, поприветствовал меня Месяц. Он протер глаза и, усевшись на краю своего футона, с улыбкой посмотрел на меня, выходящего из умывальни. – Ты пунктуален.
– Т-ты т-тоже, – промычал я, краснея от смущения.
– Жизнь в Комнатке располагает к пунктуальности. Постепенно начинаешь жить в одном ритме. Только вот Пухляша это не касается, – усмехнулся он и, стянув одеяло с коротышки, шлепнул друга по голой ноге. – Вставай, братка.
– Уже утро? – сонно пробурчал тот, приподнимая голову. Затем зевнул и, вырвав из рук Месяца одеяло, снова укутался в него. – Еще пять минуточек.
– Не больше, – предупредил его Месяц и поприветствовал Аши и Фиалку, которые просыпались вместе и, чаще всего, даже работали вместе. – Доброе утро.
– Доброе, – хмыкнула Фиалка, смотря на меня здоровым глазом. – Молчун уже на ногах?
Я кивнул и нерешительно улыбнулся. Гордая Фиалка заставляла меня жутко робеть, когда её фиолетовый глаз останавливался на мне. Что-то подсказывало, что она это знает и это доставляет ей особое удовольствие.
– Ну, ваши предположения? – спросил Месяц, когда девочки уселись на свободные кровати рядом с ним. – Кого куда отправят?
– Ту-туалет ч-ч-чистить, – буркнул я, заставив Аши и Фиалку рассмеяться. Из-за очередного «плохого» настроения у Унаги, я уже третий день чистил туалеты.
– Не переживай, – поддержала меня Аши и её чуть перекошенный рот растянулся в лягушачьей улыбке. – Вдруг сегодня в сад попадешь?
