Ухо защекотал тенорок Крачкина.
– Вася? Хорошо, что застали тебя.
– Я уже еду.
– Пряник разбился, – гробовым тоном произнес Крачкин. И умолк.
– Какой Пряник? – Молчание. – Ты что, пьяный? – попробовал пошутить Зайцев. Но от молчания в трубке веяло чем-то настоящим.
– Поезжай прямо на Семеновский ипподром, – быстро выдавил Крачкин.
Разъединили.
– Все в порядке? – вежливо спросила товарищ Кошкина, застегивая петли своей чудовищной куртки.
* * *
Крачкин не только был совершенно трезв, но даже не шутил. Все лицо его, вся фигура словно подобралась и сжалась. Он был расстроен. Видно было даже издалека, едва Зайцев спрыгнул с трамвая у бывшего Семеновского плаца.
Там еще до революции разбили ипподром: поставили павильон, сколотили трибуны, насыпали беговые дорожки.
А еще раньше – вешали людей. Политических преступников.
Крачкин поджидал у входа. Махнул рукой.
Зайцев подошел. В несколько мгновений он перелистнул свою память, как перелистывают одним движением книгу – фр-р-р-р. Но не припомнил никого по кличке Пряник. Ни вора, ни притонщика, ни бандита, ни беспризорника, ни морфиниста, ни скупщика краденого, ни мелкого жулика. Ни жучка-букмекера.
На ипподроме играли – по-крупному, по-мелкому и совсем уж микроскопически, деля одну рублевую ставку на двоих. Ставили официально – в кассах. И неофициально – у тут же вертевшихся жучков. Эту компанию Зайцев не знал. Здесь облапошивали, да, но не убивали, потому вторая бригада этой публикой не занималась.
– А нас-то почему вызвали?
– Хоть «здрасьте» бы сказал.
– Здравствуй, Крачкин.
– Ты подумай, – пробормотал Крачкин, пропуская его вперед. И огорченно покачал головой.
На полу пустых трибун сквозняк гонял бумажную поземку. Смятые, разорванные билетики битых ставок валялись повсюду. Зайцев пнул ногой бумажные хлопья.
– Играют, – подтвердил Крачкин.
Казино в городе позакрывали совсем недавно, вместе с нэпмановскими ресторанами и прочими злачными частными лавочками. Но азарт за пару лет из граждан выветриться не успел. Ипподром, вернее его тотализатор, остался единственным в Ленинграде местом, где всякий, не только оперный Герман, мог убедиться, что наша жизнь игра и сегодня ты, а завтра я.
Маячила фигура милиционера в форме, выставленного на всякий случай.
Зайцев уже видел свернутый остов коляски, беспомощно задравшей два искалеченных колеса. Наездник в полосатой куртке лежал лицом вниз.
Его можно было принять за брошенный с большой высоты манекен. Руки врозь, ноги носками наружу. На лицо осела пыль, моментально свалявшаяся в крови. Бахнула магниевая вспышка рядом, запечатлевая положение тела. Но Зайцев уже и так впитал все детали. Он замедлил шаг. Хотел присесть рядом с телом. Но Крачкин вдруг толкнул его: дальше, мимо. Там уже стояли все. Зайцев удивленно повиновался. Подошел.
Люди расступились, впустили его. Крачкин присел к плоской горе, накрытой простыней. Скорбно и бережно отвел край полотна.
– Какая потеря, – покачал он головой. – Какая удивительная лошадь.
Зайцев увидел острые уши, разметавшуюся гриву на мощной шее в потеках высохшего пота, огромные ноздри на лепной голове. Медно-коричневый блеск шкуры наконец осветил в его памяти нужный факт. Перед ним лежал легендарный рысак по кличке Пряник – данной, как легко догадаться, за масть.
Резкий угол, под которым была повернута голова, говорил, что шея лошади сломана.
Зайцев нахмурился.
– Какая потеря, – повторил Крачкин.
Зайцев оставил Крачкина покачивать головой, а других – в последний раз глядеть на знаменитого жеребца-рекордсмена. И вернулся к трупу наездника.
Милиционер, поставленный для острастки зевак, двинул по забору кулаком. Помогло на несколько секунд, и к щелям снова прилипли глаза. Несчастья всегда привлекают толпу.
Ворота ипподрома уже впустили санитарную машину, та описала дугу по пустой беговой дорожке. Санитары выгрузили носилки. Терпеливо дожидались разрешения забрать тело в морг.
Самойлов неприязненно глянул на Зайцева и снова уставился на разбитую куклу в полосатой куртке. Показал пальцем на смятые восьмеркой колеса поодаль.
– Вылетел из коляски. Ударился о борт. Хрясь – и тю-тю.
– Несчастный случай на производстве? – пробормотал Зайцев.
– Он. Лошадь то ли споткнулась, то ли ногу подвернула. Короче, полетела через голову на полном скаку. Коляска штопором. Вылетел из нее только так. Не повезло человеку.
– Свидетели?
– Полный ипподром.
– М-да. Бедняга.
– Коня жалко.
Зайцев рассердился: дался им всем этот конь.
– Лошадь, Самойлов, животное, конечно, симпатичное. Четыре ноги, пятый – хвост… Только какого черта нас сюда выдернули?
Несчастный случай. И как всегда, в панике звонят в уголовный розыск. Хотя достаточно «скорой».
– Он не мог споткнуться! Он просто не мог!
Зайцев и Самойлов обернулись одновременно. К ним спешил толстенький невысокий пожилой человек с круглой седой бородкой. От бега из кармана выскользнуло пенсне, болталось на шнурке, хлопая по серому кривому пиджачишке. Видно, служащий ипподрома.
– Пряник не мог споткнуться, – запыхавшись выпалил толстяк. – Не такая это лошадь!
– Мог, не мог. А споткнулся, – буркнул Самойлов. – Вы, товарищ, кто?
– Вы из уголовного розыска, верно? Все верно? Потому что это я вас вызвал!
