Господь сказал

Слова Господни – слова чистые…

(Псалом 11, стих 5)

Господь не попустит искушений сверх сил. На то она и надеялась. Когда началась война, очень скоро стало понятно, что немца остановить будет сложно. Её мужа, лесничего, спустя неделю вызвали в Орел в НКВД и поручили создать в лесу скрытую базу для истребительного отряда.

С этого момента до сентября он подолгу пропадал в лесах, строил землянки, рыл погреба и схроны. Носил в лес продукты, оружие, медикаменты. Из очередного похода он вернулся сам не свой.

– Вот и пришла пора нам прощаться, – сказал он с порога, – я ухожу…

– Куда уходишь? – всполошилась Нюра, вытирая белые от муки руки о фартук.

– В лес, – печально вздохнул её муж, Михаил Яковлевич, по привычке крестясь на пустой красный угол, – немец уже под Брянском…

– В партизаны? – ахнула в ужасе Нюра и, не сумев совладать с чувствами, бухнулась на лавку, едва не уронив со стола квашню с тестом.

– Такие дела, мать, – кивнул Михаил Яковлевич, проходя к столу.

– Как же так, – запричитала Нюра, – а мы как?

– А вам надо уезжать отсюда. Узнают, что я в партизанах, сама знаешь, что будет! Вечером вас в Ло́коть отвезу, там эвакуацию готовят.

– Как же так-то? – заголосила Нюра, прикрывая рот крепкой жилистой ладонью, – а хозяйство? А скотина?

– Что тут поделаешь? – обреченно развел руки Михаил Яковлевич, – придется оставить. Скотину куму отдадим. Попросим его за хозяйством присмотреть.

– А он в партизаны-то не идет что ли?

– Куда ему, хромому…

– Я не куда не поеду! – решительно вдруг воскликнула Нюра, и Михаил Яковлевич с удивлением разглядел в этой маленькой сморщенной женщине казалось уже полностью истершийся за годы совместной жизни образ гордой Анны Гавриловны, дочери Ло́котского псаломщика, руки которой он, обычный пастух, просил ещё до революции.

– Как это? – удивился Михаил Яковлевич, привыкший, что некогда своенравная супруга, давно уже смирилась и во всём его слушалась.

– Дети пускай едут, а я тут останусь! – твердо заявила Анна Гавриловна.

– Как дети? – не мог никак совладать с удивлением опытный лесник.

– Рая уже взрослая. В училище, вон, собралась поступать. Да и Борьке скоро шестнадцать! С Галкой уж как-нибудь справятся вдвоем-то…

И не сдвинуть упертую с этой мысли. На том и порешили. Вечером отвезли детей в Локоть, где пересадили в кузов грузовика и отправили на восток. Дети, еле сдерживая слезы, растерянно махали руками и невпопад обещали, что все будет хорошо, цепляясь за свой скудный скарб, в котором сосредоточилось все их босоногое, полное родительской любви и заботы детство.

Нюра проревела всю ночь. Молилась и плакала, молилась и плакала. Её муж и тот не смог сдержать слез, явственно осознав, что детей своих он скорее всего никогда уже не увидит. Он тихонько постоял в сенях, сжав изо всех сил усталые веки, словно стараясь удержать упорно сочащуюся слезу. А непослушные губы в это время шлепали «Святой Троице».

Утром он ушел. Стоял холодный осенний туман. Лес замер, словно в ожидании большой беды. Нюра осталась у ворот, наблюдая иссохшими глазами, как уходит муж. Единственный кто не отвернулся после того, как её батеньку раскулачили и арестовали большевики. Кто любил её и уважал. Никогда не поднимал на нее руку. Называл Аннушкой. И вот теперь он, немного ссутулясь, в темно серой телогрейке, шерстяной черной кепке, с зеленым армейским вещмешком, набитым вчерашними пирогами, вяленой колбасой и салом, понуро брел по грунтовой дороге на войну. Шёл убивать фашистов. Не останавливаясь, не оборачиваясь. Было в этом что-то обреченно-торжественное.

И только на краткий миг, прежде чем свернуть с дороги и исчезнуть в своем родном лесу, он оглянулся. И улыбнулся. Краем рта. Печально и ласково. И хотя из-за расстояния этого не было видно, Нюра была точно уверена в этом его прощальном подарке. Так он улыбался ей, клянясь в любви до гроба. Она перекрестила растворяющуюся в лесу фигуру и вернулась в избу.

Вот Нюра и осталась одна. Сидя на лавке, она долго ещё смотрела на свои мозолистые крючковатые ладони, размышляя над тем, что Господь, попуская искушение, дает и облегчение. Но облегчения все не было и не было.

Через неделю к ним во двор залезли. Двое. Видно, прознали где-то, что семью Свисте́льниковых эвакуировали, и решили поживиться на брошенном хозяйстве. Но просчитались. Нюра их встретила с охотничьим карабином, оставленным ей мужем на всякий случай.

В то утро она проснулась от чужого деловитого говора. Мужики обсуждали как лучше забраться в хату – через окно или дверь. Их даже не смутил собачий треп. Разбойники, похоже, были уверены, что на хуторе никого нет. Но когда в конюшне заржал конь, на секунду замешкались и один из них без капли стеснения вдруг пробасил:

– Эй, кто тут есть, выходи, говорить будем.

– Нечего нам с тобой разговаривать, – ответила через окно Анна Гавриловна, – уходите, тут вам не рады!

– Выходи, мать, по-хорошему, пока хату не подпалили! – выкрикнул второй нервным фальцетом.

– Раз смелые такие, что ж сами не заходите? – выкрикнула Анна Гавриловна, сжимая в руках тяжелый карабин.

– Не дури, старуха, – зло бросил первый, – у нас наган.

– А у меня для вас метла поганая!

Послышались решительные шаги, и кто-то дернул дверь в сенях. Крючок выдержал, но петля протяжно взвыла. Нюре не было страшно. Её окутала холодная ярость от такой неприкрытой человеческой злобы и алчности. Она перекрестилась и уселась под иконами, которые достала со дна сундука в тот самый день, когда муж ушел на войну. Ружье притаилось на её коленях, хищно впялив свой ствол в сторону двери. Тем временем с улицы послышались короткая ругань, а потом удар и резкий треск. Это вырвали петлю у крючка. Тяжелые шаги мигом вбежали по лестнице. Дверь распахнулась, и Анна Гавриловна в сумерках разглядела рослую фигуру, а за ней ещё одну. Поменьше.

– Ну, всё старая… – начал басить первый.

Она не целилась, а просто выстрелила в сторону двери и тут же передернула затвор. Грохот, дым и крики наполнили избу. Один за другим раздалось три выстрела из пистолета. На Анну Гавриловну посыпались щепки, выбитые пулями из бревен над её головой. Он легко вскинула ружье, прижала приклад к плечу и, быстро прицелившись, выстрелила во вторую фигуру, которая, прячась за оседающим на пол товарищем, истерично палила в черноту комнаты. Послышалась сдавленный вдох и неуверенный топот в сенях, потом на улице, а затем скрип калитки. Владелец нагана ушел. А в избе осталась трясущаяся от волнения Нюра, два патрона в магазине, синяя поволока пороховых газов, повисших где-то посередине комнаты, и скулящий от боли мужик, привалившийся в сенях спиной к дверному косяку.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.