Когда мы с Фло отправились за едой, дом еще спал. Впрочем, когда вернулись – тоже. Хозяйка захлопотала на кухне, бренча здоровенной сковородой.
Спустя пару минут в дверях показалось заспанное бородатое лицо. Лицо неопределенно хмыкнуло, повело носом и вопросило:
– Утро! А есть что поесть?
– Доброе, – сварливо ответила Фло, – Храт, будет работать котел, будет и еда.
Мужик понимающе хмыкнул и, почесав пятерней косматую бороду, изрек:
– Так ключей-то от подвалу у меня нету, – развел руками визитер.
– Беда с тобой, – Фло вытерла руки тряпкой. – Пошли, открою. А то от мальцов попробуй не закрыть дверь. Вмиг ведь полезут и что-нибудь да открутят…
Причитая себе под нос, старуха уже было вышла из кухни, когда из-за закрытой двери донеслось:
– Шенни, яичницу пока пожарь. Десяток яиц на всех хватит.
Я осталась на кухне одна. Нет, не так. На кухне остались я и яйца. То, что из них получается вкусная яичница – знала на практике. А вот «как?» – лишь в теории. Дома мне ни разу не доводилось готовить. Но все случается в жизни когда-то в первый раз. В моей вот – яичница. Первая. В двадцать один год.
Сначала я растерялась, как и всякий человек, которому предстояло совершить что-то новое, доселе неизведанное и крайне сложное. Но потом пришла решимость: если я хочу справиться с Грегом, то эта безднова яичница уж всяко не сложнее. Я с самым суровым видом подошла к корзине.
«Так, яйца есть», – рассуждала я про себя, разглядывая содержимое плетенки. Второй мыслью было то, что их надо пожарить. Обоняние тут же уловило прогорклый дух, который витал по кухне. Его источник – чугунная массивная сковорода с чапельником вместо ручки – уже стоял на горящем примусе и шкворчал маслом.
Для того, чтобы подбодрить себя, я с интонацией главнокомандующего, что выступает перед войском, произнесла вслух:
– Я хочу яичницу. Я могу яичницу. Я буду ее созидать.
Не знаю, впечатлилась ли будущая глазунья, но я, полная решимости, взяла первое яйцо. Обычно мне доводилось бить уже сваренный вкрутую продукт, поскольку гоголь-моголь моя матушка не признавала в принципе. Несмело стукнув острым концом о чугунный край, я поняла, что разбивать его все же стоит как – то иначе, поскольку содержимое потекло тонкой соплей. Последняя, впрочем, едва достигнув сковородки, начала мутнеть и белеть, подсказав, что я все же на верном пути.
Я перевернула яйцо и начала вытрясать его содержимое на манер соли из солонки. При этом старалась, чтобы мелкая скорлупа не попала в готовящееся блюдо. Попеременно мне это все же удавалось.
Сковородка недовольно брызгала маслом, мстя мне за надругательство над ценным продуктом, но я, как боец невидимого фронта, крепилась и лишь стискивала зубы.
Во второй заход я решила тюкнуть яйцо вдоль. Не сказать, чтобы результат меня сильно порадовал: ударила я от души. Но маска из желтка на лицо, говорят, очень полезна и питательна. Этим и утешилась.
Вытерев щеки полотенцем, я, как истинный ученый, решила: раз эксперимент с продольным сечением оказался неудачен, значит, должно повезти с поперечным. Не сразу, методом проб и ошибок, на шестом яйце я постигла искусство ровного разделения скорлупы пополам без глобальных последствий.
Когда мы с глазуньей отмучились, я глянула на дело рук своих. Оно впечатляло. Один край этого впечатления уже подгорал, второй – застыл полупрозрачным жидким студнем. И тут мне подумалось: сотворение яичницы – это очень интимный процесс, в котором участвую собственно я и яйца. Но ощущение, что в наши трепетные отношения лезет еще и кто-то третий, не покидало. И я наконец-то вспомнила: еду еще надлежит и посолить.
Обернулась в поисках солонки. Та одиноко стояла на краю стола, прямо как дерево посреди поля. Правда, в масштабах кухни роль молнии исполнила я: потянулась к посудине, но рука, познавшая, как и лицо, целебность желтка, соскользнула с фаянсового бока солонки. В результате та покачнулась, и слетевшая с нее крышка резко покатилась по полу.
– Упырь тебя побери! – в сердцах ругнулась я и, встав на четвереньки, полезла под стол искать беглянку.
От солеразведывательной работы меня оторвало заинтересованное мужское:
– Такой ракурс мне определенно нравится.
Я так и замерла: с оттопыренным задом, на четвереньках. Обзор был ограничен столешницей, оттого я, практикуя способ передвижения рака – отшельника, начала, перебирая коленями и локтями, выбираться из – под стола.
Едва распрямилась, как желание вернуться под стол и по возможности вырыть там себе окоп переросло в настоятельную потребность.
В зеленых глазах гостя плескалась ярость, щедро разбавленная презрением.
Я поежилась, невольно ловя себя на ощущении дежавю. Где-то мы это уже проходили. И не так давно.
– Я вижу, с момента нашей последней встречи ты приоделась, – прищурив глаза, начал ловец и насмешливо добавил: – Надеюсь, что это ради меня?
Попятилась. Его голос. Взгляд. Они вымораживали сильнее, чем стылые зимние ветра. А гость меж тем подошел к кухонной двери. Пасс рукой, и я скорее почувствовала, чем осознала: теперь ее не открыть.
– Не понимаю, о чем вы?
– Не понимаешь? – он сжал кулаки, а потом, словно сделав над собой усилие, ровным тоном продолжил: – И уже на вы… Впрочем, что это я, без прелюдии?
С такими словами он достал из внутреннего кармана портмоне и, отсчитав десять купюр, веером положил их на стол. А потом легким движением скинул с себя пиджак.
Я сделала еще один шаг назад, потом еще один и уперлась спиною в стену.
Гость зло усмехнулся.
– Ну что, крошка, начнем с того момента, на котором мы остановились? Ведь, как оказалось, ты прямо-таки жаждешь продолжения. Даже нафантазировала его в деталях и изложила в письменном виде моему начальнику. Или может, ты захотела легких денег? Но я, знаешь ли, не люблю получать нагоняи незаслуженно…
Я вскинула голову.
– Я ничего подобного не писала! – хотела прокричать, но голос предательски сел и вышел лишь шепот.
Незваный гость сжал губы.
– Паршивая лгунья, – отчеканил он, и меня пробрал до костей холод его взгляда. – Вчера ты в подробностях описала, как я тебя изнасиловал. А за подобное причитается компенсация. Десять талеров – вот цена девичьей или маскируемой под таковую чести для ловца. Но, знаешь ли, крошка, я не привык тратить деньги попусту.
Смазанное движение, и он буквально вжал меня в стену. Одной рукой ловец схватил мое запястье, вывернув его до боли. Я вскрикнула и почувствовала, как второй он начал задирать подол. Я в отчаянии прошипела:
– Да не писала я ничего подобного! Всего лишь то, что из-за тебя у меня не осталось платья. И не нужны мне твои деньги. Можешь ими подавиться.
Насмешка, сдобренная удивлением, всего на краткий миг полыхнула в зеленых глазах. Его рука замерла на моем оголенном бедре. Казалось, что ловец балансирует на грани. Идет по лезвию клинка, с одной стороны которого – разум, с другой – безумие и голод.
Вот только голод был отнюдь не гастрономический. Свидетельство последнего упиралось мне в живот.
– А зачем же ты тогда вообще пришла в отдел?
На кончике языка вертелся самый правдивый из ответов: «Для проверки». Но я понимала, что он же – самый нелепый из всех. Я молчала, и блондин принял это за признание моей вины.
– Сама напросилась, – были его слова перед тем, как ладонь ловца скользнула на внутреннюю поверхность моего бедра.
Кожу обожгло. Я дернулась, молясь лишь об одном: чтобы мой дар проснулся. Сейчас. Немедленно, когда он мне так нужен. Но сила молчала. А я отчаянно ненавидела весь мир. Наглеца, чьи руки смело гуляли по моему телу, сволочь Грега, мать, что в своем желании избавиться от дара дочери сделала меня никчемной. Я даже пробудить собственную силу по желанию не могу, не то, чтобы защититься с ее помощью.
По щекам потекли слезы. Я закрыла глаза и замерла соляной статуей, повторяя про себя: «Потерпи. Потерпи немного. Скоро все закончится».
Все и вправду закончилось, и гораздо быстрее. Ловец вдруг резко остановился. Я слышала его прерывистое дыхание, чувствовала его запах: зимнего леса и мяты, ощущала тяжесть его навалившегося тела.
