Стриптиз для одинокой женщины

РАССКАЗ ПЕРВЫЙ. ОТКУДА ДРОВИШКИ

В каждой деревне живет свой чудак-человек, который всю деревню веселит, или наоборот вся люди от такого чудака стонут, и горькими слезами умываются.

В нашей деревне Гнилушки, жил не тужил, дед Митяй, по кличке Гангрена.

Ох, не зря его в деревне Гангреной прозвали. С виду то Митяй, обыкновенный, ничем не примечательный старый пень, чистый божий одуванчик. Дед как дед. Невысокий, большеголовый, с короткой густой бородой, торчащей в разные стороны. Лицо в глубоких морщинах, глаза с хитрецой, на башке лысина большая. Лысину Митяй всегда, зимой и летом старой, потрепанной ушанкой прикрывает.

– Я чего всегда в шапке ходю. Думаете, лысины своей стесняюсь? Нет у меня, никакого к лысине стеснения. Лысина кстати, от большого ума. Да! В журналах всяких умных про то, так прямо и пишут. Ежели на башке лысина. Значит человек очень умный. Чем больше лысина, тем больше ума. Во, какие дела значит…

– Гангрена, да ты, сроду, журналы, никакие не читал, ни умные, ни глупые, – начинали подначивать деда мужики, которых забавляли речи деда.

Митяй на умников, ноль внимания.

– А ушаном прикрываю лысину, от скромности своей природной. Чтоб при общении со мной, вы не чувствовали себя неполноценными и обделенными жизнью человеками.

– Вот это загнул Митяй! – восхищались одни слушатели.

– Слышь, Гангрена не заливай, – обижались другие, – Вона, у Мишки Горбача, тоже лысина как у тебя, а страну успешно профукал. Да еще, какую страну – Советский Союз развалил. Брехливым америкосам поверил…

– Скажешь тоже, Горбач. Нашли с кем меня сравнивать. У Горбача лысина такая же, токо на башке метина нехорошая стоит. Эта метина, от дьявола… Вот та метина на мозг давление оказывает плохое. Мозг тормозит, словно палка, воткнутая в спицы колеса, – ловко выкрутился Митяй.

Почему деда Митяя прозвали Гангреной, это отдельный разговор.

Лет семь назад дед Митяй с зятем заготовили на зиму дров. Зять помог, на машине дрова привез, прямо к самому дому. Потом эти дрова, дед Митяй с зятем неделю пилили, рубили и аккуратненько складывали под навесом во дворе.

С неделю прошло, стал Митяй замечать, что кто-то дровишки у них подворовывает. Поленница потихоньку уменьшается. Утром выйдет, а одного верхнего рядка нет, словно его там и не было. Воры действовали осторожненько так, чтобы пропажа в глаза сильно не бросалась. За ночь кто-то делал одну – две ходки к нему во двор.

Крепко разозлился тогда Митяй. Обидно стало, он пилил, он рубил, а тут объявилась сволочь какая-то, и начинает нагло подворовывать дровишки. Обидно, когда воруют у тебя. Да еще свои же, деревенские. То, что это деревенские проворачивали, Митяй даже не сомневался. Окромя деревенских, здесь никого больше нет.

– Митяй, чаво по двору носишься, как корова надоенная? – с порога крикнула баба Клава, жена Митяева, наблюдавшая уже десять минут, за непонятными дедовыми передвижениями.

– Как чаво! Дрова кто-то повадился у нас тягать. Ну, ни стыда, ни совести у людей! – возмущался дед Митяй, – Выслежу, прибью гада, прям на месте.

Дед разошелся не на шутку. Собаки у них во дворе давно уже не было. Пришлось деду Митяю самому в засаду идти. Взял с собой теплый тулуп, ружье старенькое и дубиняку крепкую. Спрятался дед, затаился, ждет визита воров.

Только засада не удалась. Уснул ночью дед и ничего не слышал, как вор приходил к ним в гости. Еще дровишек унес, а деду в ствол ружья морковку воткнул. Вроде, как лихачество свое воровское показал.

– Вот гад! Вот гад! Ну я тебя!.. – в бессильной злобе дед Митяй кружил по двору.

Баба Клава боялась даже на улицу выходить, наблюдая из окна за исполнением Митяем боевого танца воинов племени Тумбу-юмбу, вышедших на тропу войны.

Подошел на шум Егор Колыванов, кум Митяя, разузнать что стряслось. Узнав, долго качал головой, да так усердно качал, что даже кепка с головы соскользнула на землю.

– Подлый народец, у нас в деревне, ничего другого не скажешь, – жалостливо охал кум. – К такому народу никакого доверия нет. Было, было, а такого еще не было, чтоб дрова воровать у пожилого человека… Куда мы катимся? Я бы этого вора, если бы поймал, руки-ноги ему переломал…

Посчитав, что он, честно выполнил свой долг, поддержал и утешил кума в беде, Егор Колыванов пошел дальше, по своим неотложным делам.

Неожиданно дед Митяй успокоился, а на его лице зазмеилась зловещая улыбка, хорошо заметная даже в густой бороде. Вот эта улыбка, уже сильно встревожило бабу Клаву. Она поспешила выйти на крыльцо.

– Митяй, ты чаво задумал-то лиходей этакий? – крикнула баба Клава деду.

– Я?… Клава, не пойму о чем ты говоришь? – нахмурился дед, согнав улыбку.

– Митяй, не ври мне, – настаивала баба Клава, – Мне слишком хорошо знаком, этот твой сумасшедший блеск в глазах.

– Ладно, старая, не боись, – дед заметно повеселел, – Есть план, как отучить всяких халявщиков до чужих дров. Но только ты, меня не спрашивай какой! Сама потом узнаешь, вернее даже услышишь…

Баба Клава так ничего и не поняла, на что ей, намекал старый пень, но расспрашивать о планах Митяя не решилась.

Дед Митяй набрал в поленнице дров, штук шесть, и уединился в сарайке, где у него хранился всякий инструмент. Два часа что-то там мастерил. Затем вышел и разложил дрова на поленнице. Двое дровишек наверх бросил, остальные в середку повтыкал. Митяй затем отступил от поленницы, огляделся, и остался доволен своей работой.

– Все, мой капкан готов! Мы Клава, про вора скоро услышим, – сообщил дед и заговорщицки подмигнул жене.

Через два дня, ночью, в деревне, в трех местах загрохотали выстрелы, а следом по деревне прокатились жуткие крики, вопли и отборная ругань. Испуганно залаяли собаки. Деревня разом всполошилась. Откуда выстрелы, кто стрелял? Нет, если бы в это время свадьба в деревне гуляла, никто бы и не обеспокоился про эти выстрелы. Мало ли там чего на свадьбе произошло. Может муж, про свою жену что-то нехорошее узнал, о чем он не догадывался. Или жених из армии вернулся, а его невеста уже за другого выходит… Только в эту ночь, никаких свадеб в деревне не гулялось.

Мужики выскакивали полуодетые с ружьями наперевес, (в деревне каждый второй охотник). Никто ничего не поймет. Что за стрельба, что за крики. Может злодей какой-то, на деревню напал. Времена сейчас мутные, непонятные. Всяко может быть.

Только один человек в деревне – дед Митяй, проснувшись, совсем не высказывал тревоги. Накинул телогрейку, вышел на крыльцо, сел и закурил папиросу.

Баба Клава догадалась:

– Ирод, твоя работа?

Дед Митяй счастливо улыбался, не стал отнекиваться:

– Точно моя. Слышь Клава, сработал мой капкан…

В деревне, с трех сторон не утихали крики и даже наоборот, шум усилился. Потом эти крики стали приближаться. По математической формуле, кричащие люди должны были встретиться в одном месте, во дворе деда Митяя.

Дед совершенно спокойно докурил папиросу, надвинул ушанку поглубже на башку, положил себе на колени заряженную старую двустволку и стал ждать финальной сцены разворачивающейся трагедии.

Первым ворвался во двор, легко перемахнув, через плетень Санька Башмаков. Ну, кто бы сомневался. Это первый на деревне вор и все про это знали. Иногда ловили и крепко поколачивали вороватого Саньку. Только ничего не помогало. Отлежится ворюга и снова по деревне рыскает, зыркает, где чего стянуть можно. Жил Санька через дом от деда Митяя, потому и прибежал первым.

– Че Санька, и тебе не спиться? – вздохнув, спросил дед Митяй, – Ты-то молодой ишшо, а уже бессонницей страдаешь. Может, у тя глисты завелись в пузе? Потравить их надо…

– Ах, ты стручок старый! Если у кого глисты и завелися, то только в твоей дурной башке, – взревел Санька Башмаков, – Я тебя, слон сиамский, удавлю собственными руками!

– Культяпки у тебя еще короткие Санька, – презрительно фыркнул дед, при этом он, громко и презрительно сплюнул в траву.

Вор Санька, был еще ко всему большим трусом, поэтому дальше ругани он не стал ничего предпринимать.

В это время, второй пострадавший от задумки деда Митяя подоспел – Сашкин брательник, Мишка Башмаков. Этот пришел во двор с топором в руках. Дед Митяй и второму гостю не удивился.

– Санька, этот гад, в наши поленья, специально патроны засунул! – закричал Мишка Башмаков брату, – У меня всю печь разворотило!

– Дык и у меня печь вывернуло наизнанку! – брызгая слюной, взвыл Санька, чувствуя теплую поддержку брата Мишки.

– Мы, тебя кочерыжку старую, чичас в землю, верх тормашками зароем, – закричал Мишка, и даже подпрыгнул от нетерпения на месте.

При этом Мишка зло махнул топором, едва не приложив брату Саньке в лобешник. Санька предусмотрительно поменял позицию, став с другой стороны от брата, где у того не имелось топора. Братья Башмаковы, не сговариваясь, двинулись к спокойно сидевшему деду Митяю. Мишка угрожающе помахивал топором, раздумывая чего вначале отрубить Митяю, руки, ноги, или сразу по башке харакирнуть.

Дед Митяй приподнял двустволку, ласково погладил цевье винтовки и, не глядя, на братьев – воров сказал, как бы, между прочим:

– Я как раз, на кабана свое ружжо зарядил. Думал, сходю, поохочусь завтра с утреца, может, повезет, чего подстрелить… Правда, если седня кабана не встрену…

Братья Башмаковы стали как вкопанные. Вгорячах, они ружья у деда и не заметили. Стоят с ноги на ногу переваливаются, не знают, чего им дальше делать.

– Ночь ноне-то, кака хорошая, – вздохнул дед Митяй мечтательно.

Это он сказал просто так, для поддержания дальнейшего разговора, чтоб не сидеть молча болваном.

Во двор вбежал, запыхавшись, Егор Колыванов, кум Митяев. Весь расхристанный, морда сажей перепачкана. За Егора дед Митяй и не подумал бы. Удивились и братья Башмаковы.

– Чего тебе, Егорушка? – ласковым голоском пропел Митяй, – Дай догадаюсь, что-то с печкой не в порядке, дымоход наверно забился? Угадал?

– Скажи дед, гангрена тебя за ногу, твоя работа? – Егор уже усек в руках деда двустволку и ближе подходить не решался.

Вот уж на кого, но на своего кума дед Митяй даже не мог подумать. Ведь он недавно, так сочувствовал ему, когда обнаружилась кража дров… Увидев Егора Колыванова, дед даже растерялся, но надо отдать ему должное быстро сумел взять себя в руки. Потом только выдохнул хриплым, чужим голосом:

– Вот оно как… Входит, я одним махом, все змеиное кубло накрыл…

– Слышь, Егор. У тя, тоже проблема с печью? – хмуро спросил Санька Башмаков, еще до конца не «въехав» в происходящий поворот событий.

Колыванов осекся, пугливо зашарил глазами по двору.

– Ты чего, тоже у деда дрова таскал по-родственному? – не отставал Санька.

Колыванов не хотел отвечать, а Санька заметил, что тот сильно нервничает.

– Саня, ты чего… – пытался выкрутиться Егор, – Никаких дров я, ни у кого не брал…

– Тогда чего у тебя, Егорка, с печкой приключилось? – напрямую спросил Санька Башмаков.

– Ах, ты-ы шакал подзаборный! – громко ругнулся дед Митяй, как бы невзначай переместив ствол двустволки в сторону кума.

– Митяй, ты чего… – шакал подзаборный, то есть Егор Колыванов, уже включил заднюю скорость и выкатывался со двора Митяя.

На улице стали собираться соседи. Толком никто ничего не знал. Видели, что несколько мужиков забежали к деду во двор. Пошли следом, чтоб разузнать из-за чего такой переполох поднялся, и что за собрание началось у деда Митяя, на ночь глядя во дворе.

На шум прибежал местный участковый Степан Могила. В широких семейных трусах, на плечи китель наброшен, на голове фуражка, вместо сапог резиновые калоши. Участковый, мужик то не плохой, когда тверезый. Ну, а если выпьет, все, за водку и Родину продаст, да и вообще шебутной человек.

– Митяй, твоя работа? Всю деревню на ноги поднял! – строго спросил участковый.

– Да этот гад, печь у меня взорвал дома, – подбежал к участковому Егор Колыванов, с опаской поглядывая в сторону Митяя, – Еще неделя и холода придут, чем мне дом теперь отапливать?…Может гангрена его за ногу, он, вообще, на мою жизню покушался… Кум, тоже мне называется…

– Погоди, я не понял. Как Митяй, твою печь смог взорвать, – участковый смотрел на Егора, как на психически нездорового человека, – Давай все по порядку рассказывай.

Колыванов не заметил, что братья Башмаковы усиленно хлопают себя по лбам и крутят пальцами у виска, точно у них там зудело и чесалось. Егор не отличался природным умом и часто говорил то, что думал, а думал он вообще мало. И в этот раз он не разочаровал присутствующих.

– Я у Гангрены…ну у деда Митяя, дровишек натягал к себе во двор…

– Погоди, погоди, как это натягал, – прервал рассказчика участковый, – Тебе, что гангрена, тьфу ты… Митяй тебе разрешил дрова у него брать?

До Колыванова стало доходить, что он глупость сморозил, теперь ему надо было срочно выпутываться из опасной ситуации. Егор решил схитрить:

– Все верно, мне Митяй сам и разрешил. Да. Говорит, ты Егорушка возьми, сколько тебе надо дров. Я не хотел брать, отказывался поначалу. Все-таки брать у старика неудобно. Но дед настоял. Говорит, не возьмешь дрова – обижусь на тебя.

Лица стали вытягиваться от удивления и у Митяя, и у участкового, и у братьев Башмаковых.

– Интересно, с какого перепугу, гангрена меня за ногу, я таким добреньким стал, что дрова начал раздавать кому попадя, – от Колывановской наглости дед Митяй громко заскрипел зубами, – Что-то не припомню, чтобы я, тебе, разрешил доступ к своим дровам. Эти дрова моим потом политы…

– Разрешал, разрешал. Просто ты Митяй, запамятовал, об нашем разговоре, – продолжал нагло врать Колыванов. – У тебя же Митяй, склероз. Ты сперва говоришь бери, а потом не помнишь об этом…

Дед Митяй понял, что ворюга ловко выскальзывает, уходит от наказания. Обидно.

– Если я тебе разрешил дровами пользоваться, что ж, ты кум, по ночам, ко мне шастаешь, как разбойник? – пытаясь разоблачить подлого вора, Митяй задал куму провокационный вопрос.

– Так днем-то больно жарко, чего зря потеть. Вот, я, по прохладке решил зайти, – продолжал выкручиваться Колыванов.

– Хорошо, вот, при всех сейчас говорю. Кто еще захочет, по прохладке зайти ко мне, во двор за дровишками, шарахну из ружья! – дед Митяй потряс двустволкой в воздухе.

– Ну а печь твоя, здесь к чему? – вмешался участковый, все еще ничего не понимая.

– Так Митяй, диверсант этакий в поленьях патроны закладывает. Шутник, гангрена его за ногу! Я без всякого топить печь начал. Сидим всем семейством ни о чем плохом не подозреваем, в доме тепло уютно, и тут, как бахнуло! – начал объяснять Колыванов.

– Митяй, ты зачем патроны в поленья закладываешь? – переключился участковый на виновника переполоха в деревне.

– Мои дрова, чего хочу, того с ними и делаю, – огрызнулся Митяй, буравя злыми глазами кума подлеца.

– Но, но! Ты полегче это! Здеся ты, с властями говоришь напрямую, а не соседом… – пригрозил участковый, надвинув фуражку на самые глаза, для суровости внешнего вида своего, правда, потом ему пришлось задирать подбородок вверх, чтобы хоть что-то было видно из-под козырька.

– Дровишки у меня воровать стали. Ну, я сурпризу приготовил ворам. Заодно узнал, кто воровством промышляет у нас на деревне, – признался Митяй.

– Пущай печь у меня теперь восстанавливает, гангрена его за ногу! – закричал в праведном гневе Колыванов.

– Тебе Егор, печь в ближайшее время не понадобится, – как-то нехорошо улыбнулся участковый, до которого наконец дошла суть происшедшего шума в деревне.

– Как это не понадобится? – удивился Колыванов. – Чего это не понадобится?

– А вот так. «Закрою» я тебя за воровство дров. Надоел ты мне уже. Знаешь, сколько на тебя жалоб написали? На тебя и на братьев Башмаковых, – Участковый начинал злиться, – Еще одно художество и вам всем, полный писец! Ясно? Сейчас все по домам расходитесь, а завтра тебя, Колыванов, и братьев Башмаковых жду у себя, в кабинете.

Егор Колыванов обреченно кивнул головой и пошел со двора.

Участковый повернулся к братьям Башмаковым, но тех уже и след пропал.

– А тебя дед арестую, как террориста-подрывника. Не посмотрю, что годами старый! – переключился участковый на Митяя и погрозил ему кулаком.

– Да, меня вообще, наградить за это надо, – ерепенился дед Митяй. – Я свой способ борьбы с ворами возьму и запатентую. Еще и денежку получать буду, когда победу над криминалом, во сем мире одержим…

– Я тя, в тюрьму запатентую, хрыч старый! Шуму из-за тебя скока поднялось по всей деревне, гангрена твою мать! – ругнулся участковый напоследок, для порядка.

Дрова у Митяя больше не воровали. Дед на этом не успокоился. На своих дровах вывесил две таблички угрожающего содержания. На первой табличке, рукой деда Митяя было начеркано корявым, но разборчивым почерком:

«АСТАРОЖНО!!! ДРОВА ЗАМИНИРОВАНЫЕ».

Затем для большей жути дед Митяй собственноручно попытался нарисовать череп. Так как деду никакого опыта в рисовании не имел, картинка вышла не совсем такой, какую он хотел изобразить. Вместо человеческого черепа, вполне привычного для людского глаза, получился вытянутый череп, больше подходящий для черепа не то лошади, не то осла.

– Ничего страшного, сойдет и так… – сам себя успокоил дед Митяй.

На второй табличке, которую дед повесил рядом с первой, надпись была написана по-немецки:

«АCHTUNG MINEN!».

Дед случайно нашел эту табличку, роясь у себя в сарае. Откуда она у него взялась, он уже и сам не помнил, да особо по этому поводу и не заморачивался.

– Чудило старое, чтож ты, нас, перед соседями позоришь надписями своими дурацкими! – закричала из окна дома, жена Клава, увидев художества деда.

– Цыц зараза! Не смей в мои дела лезть! – на этот раз дед Митяй не собирался уступать жене. – Занимайся лучше своими бабскими делами, а сюда не встревай!

По агрессивному поведению деда, баба Клава поняла, что ничего не сможет добиться, но и отступать так просто она не хотела.

– Вона, панакалякал на доске с ошибками, двоешник несчастный… – вставила баба Клава злорадно.

– А здеся, сильно грамотным не надо быть, – очень даже официально отвечал дед Митяй. – Главное суть понятна и ясна, для любителей шастать по чужим дворам. Меня участковый Могила, очень сурьезно предупредил, что если не будет на дровах предупреждающей воров надписи, о последствиях их грязных делишек, то это может соответствовать, с моей стороны, акту терроризма. Вот, теперь все наше ворье… Тьфу, чтоб у них руки поотсыхали, поставлено мною в известность о суровых последствиях воровства дров.

– Скажи Митяй, зачем ты, еще одну надпись на немецком языке вывесил? – не унималась старуха. – Тебе чего, одной мало таблички?

– Удивляюсь я тебе Клава. Время чичяс какое? – спросил Митяй.

– Какое?… Нормальное время… – буркнула в ответ старуха, не понимая, куда клонит Митяй.

– Нет, Клава, чичас время такое, что все грамотные люди владеют разными языками иностранными. Мне неприятности не нужны. Участковый сказал ворье предупредить, я, как законопослушный гражданин, выполняю требование властей! А то припрется ворюга, который по-нашему вообще не умеющий читать. Посмотрит, посмотрит, чего здеся, на табличке нацарапано, а прочесть-то не сможет. Возьмет гад заминированную дровеняку, а меня потом обвинят в нарушении хранения… А так придет этот урод, а у меня для него есть соответствующая надпись на немецком языке…

– Остапа понесло, – вздохнула баба Клава. – Идиот, у нас в деревне, никто никакими иностранными языками, окромя учительки школьной, не владеет.

– Ничего ты, Клава не понимаешь, – отмахнулся Митяй. – Вечно эти бабы лезут, куда не надо…

Баба Клава со злостью захлопнула окно, скрывшись в доме.

Ну а самого деда Митяя, после этого случая прозвали Гангреной и Минером. Потом прозвище Минер подзабылось, зато другое прозвище – Гангрена так и осталось.

От себя добавлю, что история с дровами прогремела тогда по всему району, и в прямом и в переносном смысле. А оправдавшим себя методом, который придумал дед Митяй, в борьбе с ворами, стали пользоваться многие хозяева, которые опасались воров.

Потом, правда от этого метода отошли. Многие «заминировав» свои дровишки стали забывать, куда именно, в поленницу сунули эти самые дрова. В результате на «заминированных» дровах стали подрываться сами хозяева, из-за чего всегда, поминали недобрым словом деда Митяя за его выдумку.

РАССКАЗ ВТОРОЙ. ДЕДУКТИВНЫЙ МЕТОД ДЕДА МИТЯЯ

На зимние каникулы, из города дочка с зятем приехали, и внуков с собой привезли. Митяй с бабой Клавой сначала обрадовались, затем расплакались. Не часто нынче в гости внуков привозят.

Немного успокоившись, дед Митяй с зятем за стол сели.

– Бабка, ты самтрест достань, для любимого зятька. Да и мне не помешает, – командовал по-хозяйски Митяй.

Самтрестом называли самогонку.

Баба Клава хотела возмутиться, но только глазами, строго зыркнула, на деда:

– Из хаты выйдь.

– Чаво это? – удивился дед.

– Грю, из хаты выйдь, проветрись. Воздухом свежим обдышись, – баба Клава махнула рукой по направлению двери, ведущей во двор.

– Это еще зачем? Не хочу проветриваться, – упорствовал дед.

– Не хочешь выходить, ну и сиди себе, черт лысый без самтреста… Пока не выйдешь из хаты, я самогон не стану доставать. Тебе знать, где самогон хранится не обязательно, – пояснила баба Клава свое требование.

– Что ж ты, меня перед зятем то позоришь. Обращаешься со мной, как со шпионом. Ладно, пошли зятек во двор, кур пересчитывать… А место, где самтрест спрятан, я все равно узнаю, – пообещал дед Митяй, пригрозив жене пальцем.

– Это вряд ли получится. Хоть собаку приводи для поисков, ничего не отыщешь, – хмыкнула баба Клава.

– Я сам как собака. Мне помощи ни от кого не надо, – не унывал дед Митяй, уже задействовав свои мозги на всю мощь, прикидывая, где баба Клава могла устроить тайник для самогонки.

Дед Митяй зря не хвастался. Однажды баба Клава, уже выгоняла деда с зятем на улицу, сама в это время достала, из только ей известного тайника самогон. Отлила, сколько посчитала нужным, для застолья, остальное снова припрятала. Потом позвала деда и зятя, и спокойно ушла по своим делам. Мужики сели за стол, разлили самогон. Зять выпил, а дед продолжал сидеть весь такой задумчивый.

– Батя, че не пьешь? – спросил зять.

– Да вот думаю. На улице мороз, а самогон теплый, значит, где-то возле печи прячет бутыль старуха.

После тщательных поисков самогон был найден и успешно ликвидирован.

– Отвлеки каргу старую, – шепнул дед Митяй в ухо зятя.

Интересно, что в этот раз придумает дед?

Зять что-то буркнул теще насчет падений курса японской иены. Затем он переключился, как тяжело рабочему японскому народу, который вынужден пить рисовую водку саке, крепость которой всего 16 градусов. Мало того, это саке еще подогревают и пьют горячим. Фу, какая гадость…

Баба Клава, на всякий случай потрогала рукой лоб у зятя и пробормотала:

– Температуры вроде нет… У тебя голова не кружится?

Дед Митяй, в это время вышел в сени и метнулся к вешалке. Вернулся довольный, кивнул головой зятю:

– Чего застыл, пошли во двор.

Уже на улице дед Митяй не скрывал своей радости:

– Зятек, все в порядке. Старая думает, что если меня в хате нет, то я не узнаю, где она прячет самогон…Какая наивная. Даже находясь на улице, я узнаю, где Клава произвела закладку.

Зять сильно сомневался, что у деда Митяя сработает его план, но решил свое мнение оставить при себе.

Через несколько минут из дома высунулась баба Клава и позвала мужиков к столу. В горнице на столе еда, а в бутылке, ласкал взгляд мутный самогон.

– Клава, этого нам мало. Не будь такой жадиной, – заканючил дед Митяй.

– Думаю, вам этого хватит. Нечего до поросячьего визга напиваться, – твердо сказала баба Клава, – Ладно, вы тут пейте. Ешьте, а мы с внуками к соседям, в гости сходим.

Мужики не возражали. Дед Митяй веселел прямо на глазах, он едва сдерживал себя, чтобы не пуститься в пляс. Зять пока сдерживал себя, не видя особой причины для веселья.

– Ловко я, свою старушку объегорил, – сказал дед Митяй, вскакивая из-за стола, – Зятек, мой план сработал. Клава сама раскрыла свой тайничок, теперь я знаю где она самогон от меня прячет.

Судя по растерянному виду зятя, он ничего не понял. Сидел, как истукан и хлопал глазами.

– Зятек, все очень просто. Я, бабке своей подошву калош мелом замазал. Смотри, какие следы она оставила, – дед Митяй бросился по следу, как заправский пограничный пес.

Следы привели деда к вещевому шкафу, где и была найдена большая бутыль, с желанным напитком в бабкином валенке.