Но он отрицательно качает головой. Затем оставляет недопитый чай в блюдце, берет двумя пальцами из костра щепотку золы, прикладывает к ране на лбу, начинает растирать.
Я снова пытаюсь объяснить ему, что если это и не вредно делать, то, во всяком случае, и бесполезно. Но тут появляются Лангара с Сулакикан. Старуха подходит к костру, строгим взглядом окидывает стоянку. В глубоких морщинах на лбу и на щеках тоже усталость.
Сулакикан что-то говорит Сетые, и та, захватив постель, идет за холм.
– Ты пошто стоишь, чего ждешь? Трудный день ушел. Надо кушать, чай пить и спать, – бросает Лангара мне и подсаживается к Карарбаху.
Потом спохватывается, дает какие-то распоряжения пастушке. Та развязывает котомку старика, достает из нее свежую печенку, передает Лангаре. Старуха ест ее как лакомство, ловко отсекая кусок за куском.
– Почему не угощаешь Карарбаха? – спрашивает ее Павел.
– Он около убитого зверя хорошо ел. Разве не видишь, его глаза сытые.
– Он сильно устал.
– Потому что много жирного мяса ел. – И обращается ко мне: – Что в руках держишь?
– Видишь… кожа висит у Карарбаха на затылке, хочу забинтовать раны, но он не дает.
– Как так не дает? – И Лангара толкает старика локтем в бок.
Тот покорно смотрит на нее через плечо. Я подхожу к нему, открываю пузырек с йодом, хочу промыть ножницы и при этом заметно волнуюсь.
– Однако, ты робеешь, – говорит Лангара.
И я не успеваю возразить, как старуха встает, заносит над головой старика свой нож, которым резала печенку…
– Что ты делаешь? – кричу я в ужасе.
Но уже поздно. Лангара отбрасывает отсеченный лоскут кожи.
Я заливаю йодом затылок Карарбаха, раны на лице и перевязываю бинтом. Старик невозмутимо переносит операцию и снова принимается за чай.
Черное небо шатром накрыло стоянку. В думах стоит, не шелохнется, старый лес. И темень, черная, строгая, затаилась в перелесках. Все уснуло. Даже голодные хищники в этот глухой час ночи как бы добреют и перестают рыскать по тайге.
Лангара будто только сейчас заметила на спине старика разорванную дошку. Она приносит маленький туесок с иголками, нитками, берется за починку. Мне странно: никто не интересуется, кто содрал кожу на затылке старика и оставил следы на лице.
– Лангара, спроси Карарбаха, что с ним случилось на охоте.
– Разве не видишь, медведь мало-мало царапал. Ничего, заживет, – ответила она.
– Но ведь он мог его насмерть задрать! – воскликнул я, удивленный ее хладнокровием.
– Да не задрал! – И, повернувшись к старику, она начала жестами расспрашивать его.
Лицо Карарбаха помрачнело – неохота было ему вспоминать. Затем медленно он стал издавать какие-то гортанные звуки, подкрепляя их жестами рук.
Голос старика звучал, как бубен в дождливый день, слов почти не разобрать, он больше показывал, чем говорил. Так, вероятно, объяснялись наши далекие предки.
Но вот Карарбах смолк. И Лангара сказала мне:
– Твой кобель помог, спасибо ему, а то бы и правда потеряли старика.
Затем она скупо передала мне подробности встречи Карарбаха с медведем…
Сохатый, который утром, на наших глазах, выскочил из леса, видимо, еще накануне был или сонным схвачен медведем, или тот сумел подкрасться к нему во время кормежки. Но медведю не удалось прикончить его. Сохатый – зверь сильный и крепкий. Одним ударом ноги он убивает собаку или волка. И вот, спасаясь от преследования, сохатый и наскочил на нашу стоянку, увел за собою Загрю. Где-то далеко в тайге, после упорной борьбы, собака задержала зверя. Там их и настиг бежавший по следу медведь. Хищник легко прикончил обессилевшую жертву. Но Загря не отступил – не в его это характере, схватился с медведем. А где-то недалеко от места схватки бродил Карарбах в поисках зверя. Собачонка, что шла на поводу у него, услышала лай Загри и привела охотника к туше сохатого в тот момент, когда дерущиеся, собака и медведь, были в чаще и их не было видно. Старик не успел догадаться, кто убил сохатого, как его поймал сзади медведь. Подмял под себя, начал было расправу, но тут на помощь подоспел Загря. Навалился сзади на медведя, принял на себя всю звериную ярость, отвел от охотника страшную смерть… А тем временем Карарбах справился, поднялся, наладил ружье и пальнул по медведю.
Это на Загрю похоже – его работа. У этого кобеля в крови лютая ненависть к медведю и безотчетная преданность человеку.
– Вот Карарбах и говорит: хорошо нынче охотился, много жирного мяса добыл, – закончила рассказ Лангара.
– Какая же это охота, ведь он сам чуть не погиб? Чему же тут радоваться?
– Э-э-э!.. Его много раз амакан ловил, да не может взять, лапы коротки! Понял?!
– А долго ли до беды?
– Старик ловчее, чем амакан. Брось его в тайге без пищи, без ружья, без спичек – проживет. В нем опыт предков. Ты думаешь, опыт он сам нашел? Э-э, он долго-долго шел к нему, его понемногу собирали наши деды, берегли для нас. Без него ой как трудно тут! Карарбах много знает, что к чему, и его не обманет амакан.
– Все же не надо его одного, глухого, посылать на охоту. Ведь не будь Загря таким напористым, сегодня Карарбаха уже не было бы с нами.
– Спасибо твоему кобелю! Однако, не будь у Карарбаха опыта, он не помог бы ему. – И неожиданно добавила: – Отдай нам Загрю, бери наших собак. На собак менять не хочешь – бери трех самых сильных учагов. Соглашайся, больше никто не даст.
– Без Загри, Лангара, нам не найти пропавших людей. А вот если бы Карарбах пошел с нами на Ямбуй – даю слово, отдам вам Загрю без обмана, даром. Вот и ты подумай.
Старуха молчит, но, вдруг приглушив в себе соблазн, энергично протестует:
– Нет, не пойдет! Говорю, у нас и без того беда за бедой. И ты не тащи свою тропу на Ямбуй, лучше мимо ходи, все равно не обманешь Харги. Пойдем с нами, угощать будем жирным мясом, будем пить чай крепкий. Разве есть что лучше на земле? А на Ямбуй пойдешь – сам пропадешь и люди пропадут. Подумай, где лучше? Послушайся сейчас, потом поздно будет…
– Спасибо, Лангара, но у нас нет другой тропы. Нам надо как можно скорее добраться к Ямбую.
Пожелав всем спокойной ночи, я направляюсь к своему пологу. Из-за холма до слуха доносится песня. Она растекается радостью по тайге, по холмам, уходит сквозь туман к болотам, будит утро. Это Сетыя, подруга Инги, поет младенцу о жизни в родных лесах, о безграничных просторах тайги, о счастье человеческом на земле.
Под пологом темно. Забираюсь в спальный мешок. Сегодня я устал как никогда. Устал не от дневного перехода, а от всего пережитого за этот необыкновенно долгий день. Уже засыпая, я вижу сквозь ситцевую стенку полога, как Лангара разбинтовывает голову Карарбаха, аккуратно скатывает бинт, кладет его в карман и начинает посыпать золою раны на его голове. Хочу крикнуть, но сил уже нет оторваться от сна.
Удивительно приятно уходить в сон уставшим…
6. Загря
Как долго я спал – не помню. Проснулся, почувствовав на себе чье-то горячее дыхание. Это Загря. У него иногда появляется желание полежать рядом со мною. Он находит меня среди спящих и непременно подберется под бок, положит морду близко к моему лицу и дышит, дышит, пока не разбудит.
Я обнимаю Загрю, подтаскиваю его ближе к себе. В голове воскресает рассказ Карарбаха, и как-то, цепляясь одно за другое, вспомнилась необычная собачья биография, полная приключений.
Воспитывала Загрю злая, властная эвенкийская лайка по кличке Нурка.
Мы тогда работали в Олёкминской тайге. Штаб экспедиции находился в поселке Нагорный, на Алданском тракте. Как-то утром, проснувшись, я услышал на крыльце своей квартиры подозрительный шорох. Хотел выйти, но дверь неожиданно открылась, и в нее спиной стал пролезать человек, одетый в оленью доху. Он с силой втащил в комнату дрожащую от страха собаку.
– Глупая, не идет. Думает, я ей хочу хуже сделать… – сказал он, прикрывая дверь.
