«Услышала нашу глупую перепалку», – подумал я и отправился на расправу к педагогу, авторитетом которого очень дорожил.
– Я хочу предложить вам одно интересное дельце, – мягкость обращения и обворожительная улыбка учителя явно не вязались с моим предположением.
А Розалия Яковлевна, тем временем, извлекла из своего портфеля толстую пачку полупрозрачной бумаги, и, как бы взвешивая ее в руке, продолжила:
– Это – новая пьеса Розова о молодежи. О ней сейчас много говорят и пишут. А я решила предложить ее для постановки нашему кружку художественной самодеятельности, которым руковожу уже третий год. Вы же, Аркадий, полная копия одного из героев пьесы, в моем понимании. Так что пьесу почитайте, а потом мы с вами продолжим разговор.
– Со мной? – уточнил я, неимоверно радуясь другому повороту дела.
Неуклюже запихивая в портфель напечатанную на пишущей машинке пьесу, я стал поспешно прощаться.
– Через неделю хотелось бы услышать ваше мнение! – Выкрикнула Розалия Яковлевна мне вослед.
Бабушка Сося увидела в моей работе над ролью еще один шаг «на пути к ее цели». Этим она оправдывала те последние деньги, которые отдавала мне на походы в музеи и театры за счет того, что все больше урезала расходы на свое питание. Ее сыновья понимали сложность нашего положения, но все, что было в их силах – это только настоять на моих явках в их дома на усиленный обед выходного дня. Таким образом они своей маме все же что-то экономили.
Мне те обеды больше всего подходили тем, что за скромными застольями мои родственники обсуждали книги, театральные спектакли, оперы, оперетты, газетные материалы и, конечно же собственную историю. Большинство москвичей в театры ходили редко из-за трудностей приобретения дорогих билетов. В основном, они обходились радиотрансляциями. В семьях дядюшек их слушали настолько внимательно, что не только свободно узнавали лучших исполнителей по голосам, но и распевали немалые отрывки из партий.
Со стороны можно было подумать, что мои родственники просто счастливы своей крошечной зарплатой и теснотой необустроенных жилищ. И все же они стали более откровенными, когда поняли, что и я стал взрослым человеком.
Антисемитизм на государственном уровне
К тому неожиданно подтолкнула и сама обстановка. Тогда в моей родне с особой тревогой заговорили об антисемитизме на государственном уровне. Вот когда мне впервые довелось услышать о загадочной гибели Соломона Михоэлса, закрытии еврейских школ, газет, журналов и преследующей евреев «пятой графе» при поступлении на работу и в престижные учебные заведения.
По совету бабушки я поблагодарил Розалию Яковлевну за доверие и сказал, что не уверен, что сумею его оправдать. Вскоре учительница пригласила меня на распределение ролей. К тому дню мне следовало выучить два небольших монолога, которые высмеивали мещанство и человеческую глухоту. По ее заключению я превзошел себя самого, а я был готов и на большее, чтобы тем самым подчеркнуть почитание педагога-кумира.
– Бесспорная удача! – Орала студентка второго курса Наташа Дегтярева, которую утвердили на главную женскую роль. – Какой голос! Какой акцент! В своих клешах и бобочке (так называли рубаху такого покроя, которую мне пошил лучший немировский портной Урман) он мог бы выходить на сцену прямо сейчас и без грима! Ай да провинция! Не с него ли Розов срисовывал центральный персонаж пьесы.
Первая по важности мужская роль досталась моему новому приятелю Гене Черному; он, в отличие от меня, одевался с большим вкусом.
– Ну, ты и выдал вчера! Занимался этим в школе? – Допытывался он, крепко пожимая мою руку у входа в читальный зал.
– Нет, не занимался, да и сейчас хочу отказаться от предложения Розалии Яковлевны, – процедил я сквозь зубы и добавил: – чтобы не быть посмешищем в глазах Наташи. Не получится у меня с такой партнершей. Побывать бы ей в моей шкуре – тогда она бы наверняка так громко не аплодировала.
– Да плюнь ты на болтливую дурру! – Выпалил невысокий, но накачанный паренек. – Год назад и мне пришлось от нее выслушать то же самое. А теперь относительно «шкуры». Хотелось бы знать, что так беспокоит парня с руками, ногами и головой на плечах?
Я рассказал Гене о съемной комнатке, стоимость которой съедала больше половины моей крошечной стипендии, заодно с небольшими поступлениями из Немирова.
– Тоже мне проблема! – улыбнулся Гена. – Кроха-внучек, видите ли, не может обойтись без бабушкиной ласки. Да переселяйся ты в студенческое общежитие, где я проживаю со дня поступления в техникум. Так я еще и работаю. Иначе, откуда бы взяться всей моей еде и одежде? На помощь мамы я не рассчитываю вообще. Ее маленькой зарплаты хватило бы ей и моей младшей сестричке.
К наступлению летней экзаменационной сессии Розалия Яковлевна провела с нами несколько репетиций. На последней она отозвала меня в сторонку:
– Аркадий, подойдите к Матееву с заявлением по поводу общежития. Я с ним уже говорила. Удивительный человек! Перед ним мы все в долгу – за редкую в наши дни атмосферу доброжелательности в коллективе.
Благополучно завершив первый курс, я приехал домой на двухмесячные каникулы.
– Перекуси и еще поспи, чтобы на твоей просвечивающейся коже завязалось хоть немного жира, – так мама будила меня уже не ранним утром и подавала мне в постель свежий творожок со сметаной.
Теперь в редкий день переданную в мое распоряжение изолированную комнату не заполняли мои друзья-одноклассники. К их приходу мама выставляла на стол домашние коржики со скороспелыми яблоками из нашего сада. И в то лето мы часто играли в футбол, а по вечерам до поздних часов распевали в парке песни русских эмигрантов Вертинского и Лещенко.
Но перед этим я и студенты второкурсники местного строительного техникума Валентин Бедный, Шурик Кельмансон и Давид Дынинберг часами разучивали те песни в моей комнате у патефона. Это было непросто, потому что мы использовали не обычные виниловые пластинки, а подпольные записи на рентгеновской фотопленке. Я их привез из Москвы. Там их продавали из-под полы, у входа в метро.
Наше пение в парке, у широкой скамьи в конце главной аллеи, собирало десятки зевак. Их количество возрастало от вечера к вечеру. Среди них были, и мальчики, и девчонки из смежных классов. Они до того повзрослели всего за один, что я далеко не всех узнавал. Многие из них нам дружно подпевали. О такой теплой и дружественной атмосфере, как дома, так и в среде приятелей, я даже не мечтал.
Беззаботное время первых летних каникул пролетело, как один день. По их завершению еще и бабушка Сося довольно спокойно восприняла мое желание переселиться из ужасно дорогой съемной комнатушки в общежитие «на самостоятельные хлеба». Мои настойчивые убеждения, подкрепленные ярким примером старшекурсника Гены, подействовали на нее окончательно. Возвращаясь к сестре в Кунцево, бабушка, потребовала от меня одного – регулярно навещать родню.
– В противном случае, – сказала она, – в своем гойском общежитии ты скоро начнешь материться, пить водку и в душе твоей не останется ничего еврейского.
Я утвердительно качал головой, в знак полного согласия на бабушкин контроль на расстоянии. А на самом деле я принял твердое решение ничем не выделяться из избранной мной новой «единой семьи». Я не боялся и пристрастия к водке, прежде всего, из-за моей патологической ненависти к пьяницам со времен немировских базаров.
Да и о какой водке мог идти разговор, если у десятка моих соседей по койке не хватало денег не то, что на выпивку, а на обычный кусок хлеба. Их ежемесячная стипендия была очень мала. Как ребята ее не экономили, а на два-три последних дня ее все равно не хватало. Чтобы сберечь силы, сразу после занятий ребята укладывались спать. В самые лучшие времена их обед состоял из куска хлеба с кабачковой икрой и банки подслащенного кипятка.
Я, как только переехал в общежитие, приобщился к руководимой Геной студенческой бригаде дворников. Вчетвером мы прибегали к пяти утра на завод пищевых концентратов. Он находился в 10–12 минутах ходьбы. Там до начала занятий мы успевали убрать дворовой мусор и сложить в штабеля сотни возвращаемых магазинами тарных ящиков. В зимние снегозаносы нагрузка возрастала. Метлу мы заменяли на лопаты для уборки снега. Но зато как нас выручала половина пусть и маленькой зарплаты.
С кружкой теплого киселя на завтрак в конце работы ей не было цены. Гена рассказывал, что и об этом договаривался с директорами соседних заводов наш завуч Матвеев. Спустя месяца три я прибавил к важному приработку деньги, которые мне вручили летом в родительском доме. На них я купил нарядный венгерский костюм, две китайских сорочки и чешские туфли. Изделия советского производства были несравненно худшего качества. Наташа Дехтярева ахнула от неожиданности, когда увидела меня на очередной репетиции во всем новом.
– Ничего себе провинция! – орала она на этот раз. – Далеко не каждый москвич ходит в таких нарядах.
«На началах шефской помощи» Мирьям Яковлевна пригласила помощника режиссера театра Советской армии на две заключительные репетиции. Он одобрил ее старания, а нам велел помнить о важных деталях – не становиться спиной к зрителям, громко и четко произносить каждое слово.
Премьера состоялась в канун нового 1953 года. Небольшой актовый зал техникума до отказа заполнили студенты и преподаватели. Они аплодировали удачным сценам, особенно песенке, которую я спел в финале спектакля. Поклониться зрителям вместе с нами вышла Мирьям Яковлевна. Она объявила, что я сам придумал слова и мелодию песни. Это превратило меня в местную знаменитость. В зале, на виду у всех, ко мне подошел Петр Данилович:
– Молодец! – сказал он и крепко пожал мою руку. – А с русским языком, судя и по песенке, у вас полный порядок.
Очередные зимние каникулы пришлось провести в Москве. На заводе было много работы, связанной с очисткой территории от снега и наледи. Зато по вечерам, во исполнение наказа бабушки, я тогда навестил несколько родственников. Правда, встречи с ними теперь вызывали больше тревоги, чем радости. С 13 января в газетах замелькали заголовки о деле кремлевских врачей.
Об этом теперь только и говорили в домах моей родни. С особой тревогой сообщалось о слухах по поводу готовившегося выселения евреев в барачные поселки таежной Сибири. У власти уже был немалый опыт изгнания с насиженных мест чеченцев, крымских татар и поволжских немцев. Только те злодеяния не сопровождались раздуванием настолько откровенной ненависти к преследуемому народу. По последним слухам, половину евреев планировали уничтожить в пути голодом и холодом.
В скудное обеденное меню выходных дней моих обрусевших дядюшек уже давно входила «половина четвертушки водки для аппетита». В пору сгущавшихся грозовых туч ее опустошали целиком.
– Кошмарное беззаконие! – возмущалась Клара, жена Володи, убирая со стола тарелки из-под куриного бульона с домашней лапшой. – Только лично я сомневаюсь, что сам Сталин знает о преступных действиях отъявленных антисемитов из своего окружении.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
