Тасенькину репутацию, подпорченную прошлогодней историей с Ржевским, нельзя было восстановить одной лишь вестью о свадьбе с младшим Бобричем. Требовалась помощь Анны Львовны, дабы известие хорошо приняли.
Конечно, Тасенькина матушка, княгиня Мещерская, тоже заметно влияла на умы благодаря своей привычке говорить прямо, но это не шло ни в какое сравнение с могуществом председательницы поэтического клуба. Перед Анной Львовной княгиня Мещерская преклонялась и всегда говорила о ней с теплотой – так же, как об англичанах и Англии.
Семейство Бобричей, понимая значение этой дамы-поэтессы, тоже трепетало перед ней. Глава семейства, Алексей Михайлович Бобрич, даже сказал Ржевскому:
– Не дай вам Бог не понравиться этой даме.
– Понял, – ответил поручик. И с того дня делал всё, чтобы понравиться Анне Львовне, то есть принялся ухаживать за ней.
Правда, вскоре выяснилось, что Ржевский понял не так. Алексей Михайлович не это имел в виду и лишь хотел, чтобы поручик вёл себя любезно. Однако отступать было поздно.
– Нет, Алексей Михайлович, – возразил Ржевский в ответ на предложение аккуратно свернуть неуместные ухаживания. – Если я теперь отступлю, госпожа Рыкова решит, что недостаточно мне понравилась.
– Ей всё равно. Она ведь не приняла ваших ухаживаний.
– Ничего вы не понимаете, – продолжал возражать поручик. – Она из той породы дам, которые никаких ухаживаний не принимают, но если видят, что поклонник отступился, то обижаются смертельно. А если госпожа Рыкова обидится, то не только на меня, но и на вас всех.
– На всех нас? – удивился старший Бобрич. – За что?
– За то, что вы её со мной познакомили, – пояснил Ржевский. – Она тогда всем нам жизнь испортит.
Алексей Михайлович вздохнул.
– Ох, во что же вы нас втянули…
– А нечего так двусмысленно выражаться! – парировал Ржевский. – Вы же сами сказали, что я должен понравиться госпоже Рыковой. Теперь я обязан продолжать ей нравиться.
И вот поручик, снова явившись в дом Мещерских, встретил там Анну Львовну, поэтому вместо приветствия отпустил комплимент:
– Мадам, видя вас, я вспоминаю о латыни.
Рыкова нахмурилась.
– И что у меня с ней общего? Латынь – древний язык. А я разве древняя?
– Конечно, нет, мадам! – с чувством произнёс Ржевский. – Латынь напоминает мне вас, потому что я никогда ею не овладею.
Анна Львовна ответила снисходительной улыбкой и, наконец, все сели обедать.
Князь Мещерский обосновался во главе стола, с торца. Княгиня Мещерская – на противоположном конце, создавая впечатление, что во главе сидит именно она, а не номинальный хозяин дома. По правую руку от хозяйки сидела Анна Львовна, далее с той же стороны – Ржевский.
Поручик тут же положил себе на колени салфетку и начал старательно разглаживать. Так старательно, что провёл ладонью левой руки не только по своему колену, но и по колену сидевшей рядом Анны Львовны. Разумеется, он сделал это неслучайно.
– Простите, мадам, – с нарочитым смущением сказал поручик, а Рыкова всё так же снисходительно улыбнулась и ответила:
– Ничего.
Если бы на нынешнем обеде присутствовал Алексей Михайлович Бобрич, то не удержался бы от тяжкого вздоха – уж очень опасную игру вёл поручик. Однако Ржевский полагал, что опасности нет. Он собирался оказывать знаки внимания Анне Львовне вплоть до окончания свадебных торжеств, после чего «с разбитым сердцем» отбыть к себе в деревню.
«Авось со временем всё забудется, – думал поручик. – Не стану же я каждый раз по приезде в город изображать влюблённого в мадам Рыкову! А даже если не забудется, то что? Что эта мадам сможет сделать после того, как свадьба Тасеньки состоится и мнение общества устоится? Да ничего!»
* * *
На первое был сырный суп по швейцарскому рецепту. Ведь надо было куда-то девать сыр, который в родовом имении князей Мещерских производился в огромных количествах – тысяча пудов в год. Наибольшую часть продавали, но ещё оставалось, чтобы накормить всех желающих и нежелающих.
В обычное время Ржевский мог бы признаться, что сыт по горло сырами и блюдами из сыра, но приходилось вести себя прилично, то есть чавкать с нарочитым удовольствием. Ведь от этого зависела судьба Тасеньки.
К тому же Рыкова, от которой тоже зависела судьба Тасеньки, искренне любила сырные супы. Анна Львовна, сидя по левую руку от поручика, с удовольствием черпала ложкой светло-жёлтую тягучую субстанцию.
Старушке Белобровкиной, сидевшей по другую руку от поручика – между ним и князем Мещерским, суп тоже нравился.
– Ванечка, – обратилась старушка к князю Ивану Сергеевичу. Пусть ему было уже за пятьдесят, но как ещё обращаться матери к сыну!
– Что, матушка? – откликнулся князь.
– Я всё забываю, который сыр ты хочешь подать к свадебному столу на десерт. Эмменталь?
– Нет, будет слишком обыкновенно, – ответил князь. А вот Ржевский не считал обыкновенным сыр с такими огромными дырами, что можно палец просунуть. При первом знакомстве с эмменталем поручик решил, что сыр наполовину съеден мышами, но оказалось, что всё в порядке, так и надо.
А позднее оказалось, что и в других сырах, которые делались в имении Мещерских, всегда было что-нибудь странное для несведущей публики, и с этими странностями поручик не мог смириться, хоть и пытался.
– А который тогда? – выспрашивала Белобровкина. – Лимбургер?
– Это то, что мы вчера ели? – уточнил Ржевский. – Воняет, как пропахшая потом рубаха… – Он по-прежнему старался вести себя прилично и, спохватившись, добавил: – То есть это не я так думаю. Я с приятелем делился впечатлениями, и приятель мне сказал, что лимбургер воняет.
Князь вздохнул.
– Для одних – как потная рубаха, а для других – как туника разгорячённой нимфы.
– Лучше не надо тунику на стол, – посоветовал поручик. – Пусть даже тунику нимфы.
Белобровкина продолжала предлагать:
– А если подадим зелёный?
Для Ржевского это было уже слишком.
– Нет! – решительно произнёс он. – Только не зелёный. Общество вас не поймёт.
Белобровкина пожала плечами:
– Так ведь он зелёный не из-за плесени, а потому что в него ароматную траву добавляют.
– Да, ростки молодого пажитника, – отозвался князь.
– И вы станете объяснять это каждому гостю? – спросил поручик. – Дескать, сыр зелёный не оттого, что испорчен.
– Ох, – вздохнул князь и посмотрел на супругу, сидевшую на другом конце стола, – вот в такие минуты я сожалею, моя дорогая, что твой брат оставил должность тверского губернатора. Сколько он делал для просвещения здешнего общества! В том числе гастрономического просвещения! Вся западная Европа ест зелёный швейцарский сыр, а мы, претендующие на то, чтобы зваться европейцами, отторгаем его в силу невежества.
