Распыление 2. Полуостров сокровищ

Обложка наша. Нарисована специально для книги.

Глава 1

Иван

– А ничего так они похороны справляют. Даже карусель есть, – сказала Машка, оглядывая пляж.

– Странная штука жизнь, – согласился Лумумба. Сегодня мы наслаждаемся её дарами, а завтра…

– А завтра расследуем убийство, – отрезала Гамаюн. – И советую поторопиться. Время уже пошло… О! Вон, блины продают, – ворона перескочила с моего плеча к наставнику, умильно заглядывая в глаза. – Купи птичке блинка!

– Сытое брюхо ум притупляет, – отомстил ей учитель, отворачиваясь от снеди и устремляя взгляд на плот, пришвартованный к берегу.

– Не знал, что вы были женаты, – не обращая внимания на вороньи вопли, я тоже смотрел на плот. Костер еще не запалили и на поленнице, на самом верху, можно было разглядеть тело князя, укрытое до подбородка. – Почему вы никогда об этом не говорили?

– Давно это было. Чего теперь вспоминать, – вяло махнул рукой Лумумба.

– Пошли, а то всё сожрут, а нам не достанется, – горячилась птица. – И рыбьих деток возьми. Вон тех, черненьких.

– Да вы-то никогда и не забывали, – хлюпнула распухшим носом Маха. – То-то кинулись, как на пожар, стоило ей пальчиком поманить.

– При всем уважении, мадемуазель, это не ваше щенячье дело, – спокойно так, даже добродушно, ответствовал Лумумба, всё-таки направляясь к лотку с блинами. – И впредь, раз уж вы пристали к нашей компании, советую испытывать к моей особе приличествующие статусу ученика трепет и пиетет.

– А то что? В лягушку превратите?

– Хуже. В червяка. Желтого земляного червяка.

Блинами торговала румяная тетенька в цветастом платочке, завязанном на лбу наподобие медвежьих ушек.

– Почем блины, красавица? – спросил учитель, доставая кошелек.

– За три копейки – канарейку, а блинок – за алтын, – улыбнулась продавщица.

– А давай на рубль, – учитель бросил в блюдце золотую монетку.

Тетка посмотрела с уважением и, протягивая пухлую кипу завернутых в бумагу блинов, добавила пластиковый стаканчик с медом.

– Почин дороже рубля, – сказала она, пряча монетку в карман обширного фартука.

Достав из жилетного кармана петушка на палочке, Лумумба протянул его тетке.

– Долг платежом красен.

– Да пошли уже… – взмолилась Маша. – Есть очень хочется.

– Прально, – согласилась птица Гамаюн. – Правда, чего тут есть-то? Разве что червячка заморить… – и ловко увернулась от Машкиного пинка.

Усевшись прямо на нагретые солнцем камни, мы принялись за еду. Вредная птица добилась, чтобы ей, в благотворительных целях, пожертвовали всю икру, и теперь радостно склевывала черные шарики.

– Вообще мне здесь нравится, – сказала Маха, макая свернутый блин в мед. – И весело и вкусно…

– Пиры, или тризны, в погребении умерших имеют важное, можно сказать, стратегическое значение, – назидательно прокаркала птица Гамаюн. – Как напоминание живым, они символизируют… – незаметно протянув руку, Машка выдернула из хвоста вороны перо. Та подскочила.

– Ай! Чего дерешься?

– Перестань нудить. Аппетит только портишь, – моя напарница потрогала кончик стержня пальцем и слизнула выступившую каплю крови.

– Отдай! – подскочила к ней птица, забыв про икру.

– Фиг тебе, – Машка спрятала перо за спину. – Было ваше, стало наше. Я из него дротик сделаю.

– Какой такой дротик… – Гамаюн, грозно встопорщив оставшиеся перья, пошла на Маху, но Лумумба, выхватив из кармана еще один леденец, сунул его вороне в клюв. Закатив глаза, я отвернулся. Как дети малые, честное слово…

Невдалеке от нас, отгородившись лоскутной занавеской, выступали скоморохи: длинноносый Петрушка с шутками и прибаутками дубасил толстого боярина в высокой шапке. Публика, лузгая семечки и прихлебывая пивко, с удовольствием ржала. С другой стороны силач в полосатом трико жонглировал гирями – вокруг него народу было заметно больше. Еще дальше, под парусиновым тентом, выстроились игровые автоматы. Оттуда доносились "Пиу, Пиу" морского боя и "Бах! Бах!" танковой атаки.

– Уважаемые граждане! Не забудьте почтить память князя, выпив его любимого пива "Княжеского"! Ларек купца Сальникова, главного поставщика двора, находится возле пирса, с левой стороны…

В небе медленно и вальяжно проплывал воздушный шар веселенькой красно-желтой расцветки. Из корзины торчал раструб громадного громкоговорителя.

– Не похоже, чтобы по князю кто-нибудь скучал, – Машка, задрав голову, любовалась шаром.

– Всяк волен выражать скорбь по своему, – ответил Лумумба, вытирая пальцы платочком. – Не обязательно драть ногтями лицо и посыпать голову пеплом.

– Особенно, если на этом можно заработать, – птица Гамаюн, доклевав последние икринки, взгромоздилась мне на плечо. Я невольно поморщился: весила она килограмм десять, не меньше.

– На шею не дави… – попенял я вороне, но та только переступила лапами, прорывая железными когтями рубаху.

– А что еще вы заметили, кроме веселья? – строго спросил учитель. – Клюв скотчем замотаю, – пригрозил он птице, которая уже раззявила варежку для очередной скучной лекции. Та вопросительно покосилась на меня. Я сурово кивнул.

– Стражники, – сказала Маша. – Слишком много стражников.

– Здесь их зовут дружинниками. – поправил Лумумба.

Я внимательно оглядел цепочку людей в форме. Среди пестрой толпы они были единственными, кто вел себя соответственно печальному моменту. Черные броники, каски, высокие шнурованные берцы, неподвижные, суровые лица… На груди каждого, дулом в песок, новенький АК.

– Стена вдоль берега мощнее и выше, чем с другой стороны, – сообщила Маха. – И пушки.

– Посмотрела бы я, как вы обойдетесь без пушек, когда из воды гигантские Кайдзю попрут, – проворчала Гамаюн.

– Кайдзю?

– И левиафан, и кракен, а еще этот… – она посмотрела в небо, будто там была подсказка. – Лиоплевродон. Такой водный динозавр, зубастый – просто ужас. После гибели Мурманска тут много кого расплодилось. Только успевай отстреливаться… О!Тухлая рыбка! – спрыгнув на песок, ворона хищным подскоком ринулась на какую-то дрянь и, разогнав мух, принялась с энтузиазмом клевать.

– А там кто?

Взобравшись на камушек и приставив руку козырьком к глазам, моя новая напарница рассматривала группу на помосте под красивым тентом, на полотнище которого светились громадные золотые буквы МОZК.

– Вероятно, бояре, – не глядя ответил Лумумба. – Члены правления золотодобывающего концерна.

– Покупайте футболки с портретом Князя Игоря! – вдруг заревело над головой. – Купите, и лик Великого Вождя не покинет вас никогда!

В воздухе развернулось гигантское полотнище. С него, как непокоренный Че Гевара на революционеров, взирал, вестимо, сам покойный. Машка мстительно прищурилась на воздушный шар:

– Интересно, а нельзя его как-то сбить? – а потом вздохнула. – Разве что из РПГ… Да где ж его взять-то?

Ветер принес густой, низко вибрирующий гудок: в порт, расположенный дальше по берегу, входил сухогруз. Даже отсюда было видно, что в доках работа не прекращается ни на миг. Кивали длинными шеями краны, по воздуху летали многотонные контейнеры, то и дело слышался лязг опускаемых цепей и скрип лебедок. По разгрузочным пирсам сновали грузчики. Автомобильные шины, мешки, ящики, пакеты… Обед, как говорится, обедом, а война – по расписанию.

Со стены грохнула пушка. Звук покатился над заливом, оставляя за собой гулкое эхо.

– Плот отбывает, – сказал я. – Эх, жалко, тело осмотреть не удалось.

– Нас бы всё равно не подпустили, – Лумумба поднялся и приставил ладони трубочкой к глазу, на манер подзорной трубы. – Черт, ничего не видно… Может, это вообще не князь. Выставили на всеобщее обозрение куклу…

Мы поднялись и пошли к берегу. Свинцово-серые тяжелые волны накатывали на серый прибрежный песок, в их серой масляной глубине отражалось тоскливое серое небо… М-да, поэтом лучше мне не быть.

Тот берег еле виднелся – просто темная полоска скал. Но над ними парило что-то громадное. Я попытался всмотреться, но глаза заслезились.

– А вы были знакомы с князем? – лично меня бы не удивило знакомство Лумумбы даже с чертом. Хотя с чертом, по правде говоря, он действительно знаком.

– Виделись пару раз, в Москве. Мы с Ольгой входили в комиссию по выработке монетарной политики. Игорь лично приезжал на переговоры.

– Так вы знали, что ваша бывшая вновь выскочила замуж? – Маша, хлюпнув, вытерла нос рукавом. Лумумба закатил глаза, и достав из кармана платок, протянул ей.

– Что за манеры, мадемуазель. Вы же девушка…

– Монстрам обычно по барабану мои манеры. Так что с вашей бывшей?

– Зато мне – нет. А с бывшей… То есть, с Ольгой, – разумеется, знал. Мы же были коллегами. Пока она в Великие Княгини не подалась.

– Ясно. Обиду, значит, всё-таки держите.

– И ничего я не… – Лумумба замолчал, наконец-то сообразив, что Маха его троллит.

– Вы тут стоите, а гроб, то есть, плот, уплывает, – засуетилась птица Гамаюн. – Как блины жрать – так вы первые, а как убийство расследовать…

– Ты же сама верещала, что жрать хочешь! – не выдержал я. Да если б не ты, мы бы уже давно…

– Не ссорьтесь, дети. Щас всё будет, – Лумумба повернулся и критически оглядел меня с ног до головы, бормоча про себя: – Юпитер в доме Сатурна, Стрелец ушел в тень…

– Но-но, – предчувствуя недоброе, я спрятался за Машку. – Вы мне это прекратите. Не люблю. Пусть Гамаюн слетает.

– Она слишком заметная. Тут тонкота нужна…

– Тогда Машку превращайте. А меня после ковра-самолета до сих пор тошнит.

– А вот это… – Лумумба поднял руки, готовясь произнести заклинание. – Совершенно никого не колышет.

ЭРЕК. УЮ. ЧОРС!

В следующий миг в моем теле образовалась необыкновенная легкость. Глаза свободно, не испытывая никакого неудобства, развернулись назад и я увидел собственную спинку, покрытую жесткой черной с прозеленью, щетиной. Меж лопаток расправились и загудели радужные крылышки. Гамаюн, став вдруг железной громадиной, подскочила и уставила на меня круглый бездонный глаз.

Показав ей неприличный жест сразу четырьмя лапками, я поспешно взлетел. Ветер тут же меня подхватил и понес наверх, в сияющее чистое небо.

– Рассмотри там всё хорошенько. – напутствовал Лумумба. – Да побыстрее. Одна лапка здесь… – остальное унес ветер.

Подо мной опрокинулась синяя широкая река, и я сообразил, что это и есть Кольский залив. На берегу, в узкой полосе между тайгой и водой, приютился город – деревянные терема, мощеные дубовыми плашками улицы… В центре, как одинокий палец в неприличном жесте, высилась стальная башня, поблескивающая зеркальными окнами. Венчала башню золотая корона с ослепительными, сверкающими на солнце буквами: МОZК.

…Весь город, как в лукошке, уютно умещался внутри высокой железной стены. Приноравливаясь к ветряным потокам, я понесся над её краем. Перед глазами мелькали то грубые сварные швы, то круглые, похожие на шляпки грибов заклепки, то дула разнокалиберных пушек и пулеметов, направленных на залив…

Наконец, разобравшись с крыльями и воздушными потоками, я нашел казавшийся крохотной точкой погребальный плот и спикировал. Плот состоял из гигантских кедровых стволов – меня окружили запахи душистой смолы и бензина, которым полили бревна. На них возлежало неподвижное, укрытое пеленами тело. Голову охватывает золотой венец, глаза плотно закрыты, но борода упрямо торчит вверх. От тела исходит головокружительный, сладкий и манящий запах тления…

Опустившись на лоб князя, я приступил к осмотру, лапками ощущая восковую плотность кожи, а хоботом, как щупом, фиксируя малейшие нюансы.

Тело было омыто каким-то мылом – остались следы антисептика. Но в глубине ноздрей, среди волосков, сохранились запекшиеся сгустки крови. Я взял кусочек на пробу. Клетки эпителия, мертвые кровяные тельца, чуток сивушных масел, и… всё. Я разочарованно вздохнул: как было бы хорошо обнаружить следы яда, например. Раз, два – и дело закрыто.

Поползав у губ и взяв пробы слюны, не поленившись сползать даже в ухо, я мог уже сказать наверняка: в теле князя посторонних примесей нет. Хотелось над этим поразмыслить, но мушиные инстинкты не позволяли долго оставаться на одном месте.

Скрывшись под покрывалом, я попытался найти следы внешнего воздействия: удары кинжалом, например, или пулевое отверстие… Тоже ничего. Только длинный, грубо схваченный суровой ниткой шов через всю грудину и живот: вскрытие, значит, всё-таки делали. Надо будет запросить результаты… Напоследок проверил ногти на руках: если князь перед смертью дрался, под ними могли сохраниться частички чужой кожи, волос или одежды. Пусто. Или Игорь был дотошным чистюлей, или тот, кто обмывал тело, отличался скрупулезной аккуратностью… Ну ничего. Как говорит бвана, отсутствие результата – тоже результат.

И только под конец… я лихорадочно забегал вокруг одного места на бедре. Всего лишь слабая эманация, след чего-то металлического. Точнее, механического. Может, князь носил оружие? Надо будет уточнить, как пахнет оружейная смазка…

Со стены вновь грохнула пушка. Звук, распугивая птиц, покатился над заливом. Не успел он стихнуть, как в бревно рядом со мной впилась горящая стрела. Рядом с ней воткнулись вторая, третья. Политое бензином дерево занялось сразу, повалил черный удушливый дым. Стрелы посыпались, как огненный дождь, я в панике заметался. Огонь. Опять огонь…

Наконец, почти одурев от угарного газа, я сообразил подняться повыше и вылетел из облака дыма. Плот превратился в гудящий костер. Языки пламени, раздуваемые ветром, возносились на гигантскую высоту и от них в небо поднимался плотный столб жара.

Я, натужно гудя крылышками, устремился к берегу.

Фух, еле долетел. О чем только думал драгоценный учитель? Слабое мушиное тельце не приспособлено для длительных перелетов! Просто повезло, что на полпути оказался сигнальный буй, на нем-то я и передохнул. Но всё равно. К берегу подлетел уже на последнем издыхании, и без сил рухнул на крышу белого тента с золотыми буквами. Нужно подкрепиться. Желательно, чем-нибудь сладеньким… Отдышавшись, нашел в парусине дырочку и переполз на внутреннюю сторону крыши.

За накрытыми белоснежными скатертями столиками, с бокалами в руках, сидело человек двадцать-тридцать. Высота помоста давала им возможность наблюдать как за толпой на берегу, так и за морем, где догорал, удаляясь от берега, погребальный костер.

Бояре, вспомнились слова Лумумбы. Члены какого-то там правления. Что ж, стоит посмотреть на них поближе.

Собирался изящно спикировать на край стола, поближе к тортику, умопомрачительно-ванильный запах которого будоражил мушиное сознание, но промахнулся и с шумом плюхнулся в чей-то бокал. Бокал оказался с шампанским. И, смею сказать, весьма неплохим…

Ух ты! Никогда не принимал ванну из вина. Перевернувшись на спину и праздно заложив верхние лапки за голову, я закачался на янтарной волне. В голове приятно загудело. А жизнь, ребята, таки удалась!

– …если не запустим в ближайшее время – хана компании, – я живо перевернулся и обратился в слух.

– А как же накопления?

– Какие какие накопления? Зарплату шестой месяц не даем, всё в уплату долга идет…

Надо мной нависла громадная рожа. Поры были что твои кратеры, а нос походил на рыхлую, в синих прожилках, картофелину.

– Ерш твою медь, чертова муха! – проревело над головой и меня, вместе с содержимым бокала, плеснуло на пол.

Хорошенько приложившись о доски, я на мгновение отключился. Бр-р-р… Интересно, мухи умеют блевать? Бяк… Оказывается, умеют.

Придя в себя и просушив крылышки, я попытался вновь взлететь на стол, да не тут-то было: то ли ветер крепчал, то ли навигационные навыки после ванны с шампанским сильно ухудшились, но меня отнесло довольно далеко от тента. Пришлось покрутиться, чтобы поймать встречный попутный поток…

– Еще пара дней простоя – и старатели взбунтуются.

Остального не расслышал – вновь промахнулся мимо стола. Развернувшись и упрямо гудя крылышками, взял курс на боярина с короткой косой, заплетенной на затылке, и серьгой в ухе. Того, что выплеснул шампанское.

– Игорь заключил с ними договор, – послышалось слева.

– Но теперь его нет, и нойды не хотят даже разговаривать, – ответил мой боярин.

– Золото пробовали предложить?

– Смеются.

– По договору, председателем правления должна стать Ольга…

Меня опять отнесло ветром.

Пока развернулся, пока подлетел поближе…

– Сварог об этом и слышать не хочет.

– Тогда пусть сам разбирается.

– Он предлагает просто выжечь всё к свиням.

Уцепившись за громадную золотую серьгу в красном, с торчащими волосками ухе, я попытался перевести дух.

– Может, это и выход. Нет недовольных – нет проблемы. А пожары по летнему времени частенько случаются…

И только я решил, что наконец-то занял выгодную позицию, гигантская рука бесцеремонно смахнула меня на скатерть. Затем стремительно и неумолимо стал опускаться похожий на бревно палец… Фух! Еле увернулся. Повезло спрятаться за блюдом с тортиком, удачно оказавшимся рядом. С края как раз свисала аппетитная капля крема…

– Может, проще другое месторождение найти?

– Ага… А кто искать будет?

– Ну, Игорь же как-то нашел.

– Дак он геологом был. В той, прошлой жизни… Да и то в тайге чуть не загнулся.

– Но есть же карта…

– Только княгиня знает, где он её прятал. Но хрен она нам что скажет.

– Пообещаем свободу…

– А Сварог вместо нее нас посадит. Игорь его лучшим другом был…

Исследуя крошки на скатерти, я неосторожно подобрался к краю стола, и сильный порыв смахнул меня к самой воде. Пенные брызги намочили крылышки, я плюхнулся в ледяной прибой и чуть не захлебнулся.

Наконец, изрядно попотев, удалось выбраться из воды и устроиться вниз головой с обратной стороны помоста. Здесь было относительно тихо, порывы ветра почти не чувствовались. Песок внизу сплошь усыпан окурками, мятыми бумажками и пустыми бутылками.

Почистив крылышки и переведя дух, я споро пополз к тому месту, где сидели мои бояре. Женские голоса, обсуждают какую-то тощую Катьку… Не то. Мужской голос, рассказывает что-то похабное, затем – громовой гогот… Еще мужские голоса, как ни странно, говорят о той же тощей Катьке… Вот! Знакомый запах: копченая рыба и дорогой одеколон.

Голоса звучали глухо, сквозь скрип половиц и плеск волн, но кое-что всё же можно было расслышать. И тут…

Место было глухое, темное, у самого края помоста. В углу, возле сваи, скопилась какая-то пыль, или паутина. И в этой паутине… Вам приходилось когда-нибудь видеть, как в полной темноте вдруг загораются электрические фары? Примерно это и случилось. Только загорелись не фары, а глаза.

Сначала вспыхнули два больших. Затем, один за другим – еще четыре, поменьше. И наконец, далеко по краям, еще два. Они загорались по очереди, в совершенном безмолвии. Я с интересом подполз поближе, пытаясь рассмотреть их обладателя.

И тут заработал человеческий мозг. Он спросил: кто может похвастаться сразу восемью глазами?

Мушиное тельце замерло. Лапки прилипли к доскам. Крылышки бессильно обвисли. Паук, маму вашу мушиную за ногу, вот у кого целых восемь глаз! ПАУК!

Почуяв добычу, громадный как кабан, черный, покрытый плотной толстой щетиной арахнид проснулся. Неторопливо, будто в замедленной киносъемке, он расправил длинные мощные конечности… На конце каждой был острый коготь – это я заметил уже в полуобмороке. Движения паучьих ног завораживали. Они двигались совершенно независимо от толстого, с красным крестом на спине, тела, они плясали, гипнотизировали… Они подбирались всё ближе…

Я попробовал собраться. Отключить мушиные инстинкты, на которые воздействовал паук. Я же человек! У меня есть крылья! Нужно просто улететь, только и всего. Так… А как это делается? Я попробовал напрячь спину. Пожужжать крылышками. Ничего не получается.

Дилемма: как муха, я не могу пошевелиться от страха, а как человек – не знаю, как управлять крыльями. Оставалось одно, самое распоследнее средство: закрыв глаза, я упал в обморок. И шлепнулся на песок под помостом.

Пришел в себя, отдышался… Далеко вверху растерянный хищник не мог понять, куда делась муха, которую он уже считал своей законной собственностью. Грозно шевеля хилицерами, он сердито топотал по доскам и бурчал что-то ругательное. Жаль, я паучиного не понимаю…

– Пссс… – я вздрогнул и подскочил. – Эй ты, мухоподобное!

Мушиные инстинкты включились сами собой и крылышки радостно зажужжали. Подлетев, я увидел птицу Гамаюн. Она сидела на свае, вбитой в прибрежный песок.

– Как ты меня нашла? – она только отмахнулась.

– Хватит прохлаждаться, хозяин зовет.

Я сердито зажужжал. Только избавился от страшной гибели – и сразу куда-то лети, что-то делай…

Как донести до этой недалекой пернатой, что я вовсе не прохлаждаюсь, а занимаюсь важным делом? И вообще. Кто кому еще хозяин…

– Ну-ну, хватит выпендриваться. А то склюю, – пригрозила ворона, нацелив на меня острый клюв.

Показав ей язык, я отлетел подальше. Хрен она меня поймает!

Я от пламени ушел, и от паука ушел, а от тебя, дирижаблиха неповоротливая, и подавно уйду!

– Я серьезно, – ворона подскочила, и облетела вокруг помоста. – Ты что, последние мозги в мушином облике утратил? Бвана зовет, у него созрел план. Давай, полетели. Не в клюве же тебя нести…

Глава 2

Иван

– А нас пустят? – спросила Машка, когда мы подошли к высокому, с наглухо закрытыми воротами, терему.

– Скажешь, что ты – племянница. Приехала проведать тетушку.

– Так мне и поверят.

– А ты прикинься бедной родственницей, – посоветовал я. – Ну типа, Крошечка-Хаврошечка…

– Может сработать, – кивнул Лумумба.

– Ладно… – Машка критически оглядела свою курточку. – Базиль, у вас не найдется старенького платочка? А лучше – двух.

– Как не найтись… – учитель запустил пальцы в жилетный карман. – Годится?

Одним платочком – ветхим, с размухренными концами, – она повязала голову, спрятав волосы и плотно обмотав шею. Из второго соорудила узелок, напихав в него какой-то ерунды из рюкзачка. Затем, прижав узелок к груди худыми бледными лапками, посмотрела на нас несчастными, полными слез глазами и пролепетала:

– Пропустите, дяденьки, с тетушкой проститься. Одна она у меня, сиротинушки… – и шмыгнула носом.

– Гениально! – похвалил учитель. – Сейчас, сейчас… – скинул свой любимый плащ, вывернул его наизнанку, швами наружу, и снова надел.

Изнутри кожа василиска была покрыта налезающими одна на другую заплатами, жжеными проплешинами и бесчисленными карманами. Из некоторых торчали непонятные предметы. В других, плотно застегнутых на пуговицы, что-то шебуршало и пыталось выбраться. Из одного даже показался глаз на стебельке, но Лумумба прихлопнул его ладонью, и глаз спрятался.

Затем, зачерпнув под забором горсть белесой пыли, наставник стал втирать её в щеки, в бакенбарды, в руки… Машка уже тащила откуда-то сучковатую палку. Взяв её, бвана совершенно преобразился. Плечи сгорбились, колени ослабли, ноги скрючились колесом, в руках появилась неуверенная дрожь, а глаза закатились, явив миру одни белки.

– Подайте на пропитание слепому страннику Василию… – загундосил Лумумба, выбивая палкой частую дробь по мостовой.

Я невольно улыбнулся.

– И я! И я горазд!

Минутку подумав, я расслабился. Убрал из глаз малейший проблеск мыслей. Приподняв брови, сделал взгляд наивным и чистым, как весенняя лужица. Потом выправил из штанов рубаху, скосолапил ступни, а указательный палец засунул в рот, пустив из уголка слюну.

Рядом с нами остановилась толстая, в белом переднике, тетка. Подмышкой у нее была зажата корзина, в которой негромко гоготал откормленный гусь.

– Откуда идете, калики перехожие?

– С Урала, – тоненьким детским голоском пропищала Машка. – Слышали, в Мангазее молочные реки текут, между кисельных берегов. Вот, пришли своими глазами убедиться. А тятенька на ощупь осознает, – она, склонив голову в платочке, трогательно прижалась к Лумумбе. – Тятенька от злого колдуна пострадал. Зрения лишился и кожа вся, как есть, почернела… А братца моего ребеночком с печки уронили. С тех пор ум у него напрочь отшибло, на одних базовых рефлексах существует.

Икнув, я подпустил слюны и возвестил басом, смачно обсасывая палец:

– Жрать. Срать, спать, драть…

– Тихо, тихо, Иванушка, – Маша погладила меня по плечу. – Вот пойдем сейчас на площадь, я куплеты буду петь, а тятенька Илиаду на память почитает. Денежку заработаем – купим тебе пирожок. А пока, братик, камешек поглодай. Авось, голод и утихнет…

Тетка всхлипнула и утерев слезу могучим кулаком, полезла в недра обширных юбок. Затем протянула Машке монетку.