Из вежливости снял со стенда тощенький томик. Поэтический сборник «Тебе, природа, эти строки». На задней стороне обложки красовался Мельченко образца середины девяностых. Еще худее и вихрастее.
– Моя гордость! Вышла три года назад. Не стал вам отсылать по почте, хотел собственноручно вручить, с автографом!
Он порылся в карманах, и Андрея не удивили бы перо и чернильница. Но учитель достал обычную авторучку. Написал размашисто на титульном листе:
«Прекрасному поэту Ермакову от просто поэта А. Камертона. 26.12.16».
– Кроме нас с вами, в жюри будут чудесный поэт Феликс Коппер и наш уважаемый художественный руководитель Елена Сова! – он говорил так, словно поэт Коппер и худрук Сова в данную секунду выходили на сцену под дробь барабанов. – Между прочим, фестиваль закроет выступление группы «Церемония». Ваш друг Хитров играет в ней на ударных. Вы не встретили его внизу?
– Нет… Он в ДК?
– Где ему еще быть!
«Как много призраков в этом городе», – подумал Андрей.
– Спешите, мой юный друг! – позволил Мельченко. – Бегите, молодость любит бег!
Они обменялись комплиментами.
– До четверга, Артур Олегович.
«Может, я сам умер, – предположил Андрей по дороге к Хитрову, – скончался от тоски, а Варшавцево – это такой загробный мир?»
9
Пропавшую шестнадцать лет назад девушку звали Лиля Дереш. И было ей шестнадцать лет. На единственной зернистой фотографии – непримечательное худощавое лицо, светлые прямые волосы, пробор посредине. Тонкая линия губ, глаза утоплены в тени. Плохой снимок. Плохой город. Собачья жизнь.
Ушла перед Новым годом. Белый свитер, коричневая курточка. Телефон милиции 02.
Хитров потеребил серебряную серьгу в ухе. Напоминалка о юности, о посиделках на улице Быкова. Еще раз оглядел фото, но никакие потаенные струны не звякнули в душе. Имя, приметы… ничего особенного. Никакой связи с ним, четырнадцатилетним, с его квартирой, со змеями, которых он до потери сознания боялся в детстве.
Просто девочка. Просто стихотворение Платона. Он рыл не туда. И начинало казаться, что мамина идея вызвать церковную гвардию довольно здрава.
Хитров отодвинулся от старого лобастого монитора. В дверь постучали.
Он встал, лавируя между микшеров и колонок.
– Войдите.
На пороге появился Андрей Ермаков.
– Ага, – сказал Хитров после длинной паузы.
– Ага, – подтвердил Ермаков.
– Ну и как я пойму, что это действительно ты, а не один из клонов?
– Испытай меня. Могу спеть пару песен «Церемонии».
– Нет, – мрачно сказал Хитров, – песни «Церемонии» слишком известны и входят в обучающие инструкции инопланетных захватчиков. Ты помнишь, как называлась ленинская забегаловка до того, как стала «Теремом»?
– Вареничная «Карина», – без запинки выдал Ермаков.
– Верно, – хмыкнул Хитров. – А какого цвета был игровой автомат в вареничной «Карина»?
– У него не было цвета. Он был выше этого дерьма.
– И снова в точку. Что ж, ответь мне, что случалось, если игрок проигрывал?
– Автомат говорил фразу из «Операции Ы»: «Учись, студент». А если выигрывал, говорил голосом Шарикова: «Еще парочку».
– Ты не клон.
Они прикусили улыбки и обменялись рукопожатиями. Сдержанно, с непробиваемо серьезными гримасами.
– Ты постарел, – сказал Ермаков.
– А ты подряхлел.
– Просто заматерел.
– Задедушкарел.
Со стороны их диалог показался бы встречей пациентов двух дружественных психиатрических клиник.
– Какого лешего ты сюда приперся? – спросил Хитров, когда иссяк запас колкостей.
– Ты завидуешь, что меня позвали в жюри, а тебя нет.
– Поэзия для кисейных барышень. Мой юный друг! – Хитров пародировал Мельченко-Камертона. – Гений! Первая полоса в «Рудничке» твоя!
Ермаков рассмеялся.
– Дружище! Твою мать, дружище, столько лет!
– Ну, кто-то мог бы притащить ко мне свою жопу гораздо раньше.
– Виновен по всем статьям. Но, Толька! Дом, работа…
– Работа? Это твоя передача про лепреконов – работа?
Ермаков окинул взглядом тесный, но вполне уютный кабинет звукорежиссера.
– Не похоже, чтобы ты вкалывал на шахте.
– Что есть, то есть. А серьезно, зачем ты согласился сидеть в жюри? Скукотища же смертная.
Ермаков вздохнул.
