Третья корона императора. Наполеон на острове Святой Елены

© Николаев П.Ф., 2024

© Оформление. Издательство «У Никитских ворот», 2024

Наедине с гением

В книге, предлагаемой читателям, рассказывается о жизни ссыльного полководца и государственного деятеля, лишённого всех прав. В экстремальных условиях Наполеон проявил мужество и высокие человеческие качества. Поверженный титан поражал своё окружение спокойствием, хладнокровием и чувством полного презрения по отношению к своим тюремщикам, которые, окружив остров эскадрой боевых кораблей, продолжали испытывать страх перед заключённым.

Никто из отправившихся в ссылку с императором не разочаровался в нём, а напротив, их почитание Наполеона только возросло. И сегодня имя этого человека во всяких рейтингах популярности неизменно занимает второе место. И это неудивительно: Наполеон выстроил такое отношение потомков к своей персоне. А потому, как говорил академик Е.В. Тарле, «о нём писали, пишутся и будут писаться многие тома».

О Наполеоне написаны сотни тысяч книг и статей. По своей популярности он уступает только Иисусу Христу («Рейтинг исторических персон», «Московский комсомолец», 17 декабря 2013 г., с. 2). Однако у нас не выходило ни одной книги, посвящённой жизни императора в период его пребывания в ссылке (а фактически в заключении) на острове Святой Елены. А это была уже другая жизнь.

Великий полководец, незаурядный государственный деятель после интенсивнейшей повседневной деятельности оказался в ситуации, когда не знал, как убить время, хотя три генерала и секретари не успевали записывать его диктовки, а по вечерам – рассказы о жизни и деятельности.

В климатических условиях Лонгвуда (место поселения на острове), обрекавших на смерть, больной и истощённый всякого рода кознями представителей местной власти, узник Европы не смирился со своим положением, проявляя черты характера человека высокой духовности, человека, достойного (по мнению его почитателей) третьей короны – тернового венца мученика.

Пленник Европы

История жизни Наполеона произвела на меня впечатление, подобное тому, что я испытал, прочитав Откровение святого Иоанна. Чувствуется, что во всём этом есть ещё какой-то скрытый от нас смысл, который, однако, трудно разгадать.

От имени английского народа. Изгнанный из Франции Наполеон 5 июля 1815 года прибыл в Рошфор, 8-го проследовал в Фурас, а 9-го – на остров Экс. Выход из Бискайского залива в Атлантический океан был заблокирован английскими кораблями. После тяжёлых раздумий император воззвал к принцу-регенту Великобритании:

«Ваше Королевское Высочество!

Являясь жертвой борьбы партий, раздирающей мою страну, и жертвой вражды ко мне великих держав Европы, я завершил свою политическую карьеру. Я, подобно Фемистоклу[1], пришёл к очагу английского народа. Отдаю себя под защиту его законов и Вашего Королевского Высочества как наиболее могущественного, наиболее непоколебимого и наиболее великодушного из всех моих противников.

Наполеон».

До английского народа это послание, конечно, не дошло, а «джентльмены» от власти с внутренним торжеством использовали промах великого полководца и государственного деятеля. Наполеона водворили на корабль «Беллерофон» как пленника. 28 июня до него было доведено решение кабинета министров Великобритании. «Так как представляется целесообразным, чтобы генерал Бонапарт узнал незамедлительно о намерениях британского правительства относительно его личности, то его светлость (адмирал Кейт) сообщает ему следующую информацию»:

«Нашему долгу по отношению к нашей стране и к нашим союзникам не соответствовало бы такое положение вещей, при котором генерал Бонапарте сохранит средства или возможность вновь нарушить мир в Европе. Именно поэтому абсолютно необходимо, чтобы он был ограничен в своей личной свободе.

В качестве его будущей резиденции выбран остров Святой Елены; климат острова здоровый, а его местоположение позволяет общаться с генералом с большими привилегиями, чем это было бы возможно где-либо ещё, принимая во внимание обязательные меры предосторожности, которые будут приняты для обеспечения его личной безопасности.

Контр-адмиралу сэру Джорджу Кокберну, назначенному главнокомандующим военно-морскими силами на мысе Доброй Надежды, поручено доставить генерала Буонапарте и его свиту на остров Святой Елены».

Наполеону разрешалось взять с собой трёх офицеров, врача и двенадцать слуг. Никто из них не волен будет покинуть остров без разрешения британского правительства.

По воспоминаниям графа Лас-Каза, окружение императора ожидало именно этого исхода от его обращения к «английскому народу». Но когда было объявлено решение министров Великобритании, оно на всех произвело удручающее впечатление, повергло всех в состояние оцепенения. Лишь Наполеон расхаживал по палубе «Беллерофона», сохраняя полное хладнокровие.

Фредерик Мэтленд, капитан «Беллерофона»

Наполеон на борту корабля «Беллерофон»

7 августа около 11 часов утра на корабль прибыл лорд Кейт, чтобы перевести Наполеона с «Беллерофона» на «Нортумберленд». Император передал государственному секретарю свой протест против действий правительства Великобритании:

«Пред лицом Бога и людей торжественно протестую против совершаемого надо мной насилия, против нарушения моих священнейших прав путём употребления силы против моей личности и свободы.

Я добровольно прибыл на “Беллерофон”, я не пленник, я гость Англии. Я явился по приглашению самого капитана, заявившего, что у него есть распоряжение правительства принять меня на борт и доставить с моими спутниками в Англию. Договорившись, я прибыл на корабль, передавая себя под защиту английских законов. Вступив на борт, я оказался под покровительством английского народа…

Обращаюсь к истории, она подтвердит, что противник, двадцать лет воевавший с английским народом, добровольно обратился, оказавшись в беде, к покровительству его законов. Чем мог он более наглядно доказать своё уважение и доверие? Но как ответила Англия на такое великодушие? Сделала вид, что предоставляет гостеприимство этому противнику, а когда он доверился ей, принесла его в жертву».

8 августа «Нортумберленд» отплыл из Портсмута к острову Святой Елены. Плавание продолжалось 70 дней. Оно было крайне тяжёлым из-за тесноты (на корабле находилось около тысячи человек), но император работал: читал и диктовал секретарю Лас-Казу первую из задуманных работ – воспоминания об итальянском походе 1796–1797 годов. Для отдыха прогуливался по палубе корабля. Иногда к нему присоединялся адмирал Джордж Кокберн, уже четверть века бороздивший океанские просторы. Интересен разговор, произошедший между ним и Наполеоном 17 августа за обедом. Адмирал спросил, читал ли его величество доставленные на корабль газеты?

– Да, спасибо. Как я узнал, король Людовик назначил новых глав провинций и городских регионов. Думаю, я бы согласился с большинством из них.

– У вас была удивительная карьера, ваше величество.

– Я сделал одну большую ошибку. Мне надо было погибнуть в Москве (под Бородино), где я потерял так много из моих генералов. Моя карьера тогда была бы самой исключительной в мировой истории, и никто бы не осмелился возражать против моего сына как наследника трона… Мне было только тридцать лет, когда я стал главой Франции. Затем у меня была самая долгая серия военных побед.

– Но мы ещё не видели завершения вашей карьеры, ваше величество. Возможно, однажды Англия сочтёт нужным вернуть вас со Святой Елены.

– Франция никогда не простит Бурбонам их возвращения к власти на иностранных штыках, – произнёс Наполеон. – Сейчас Франция хочет мира. Но пройдёт время, и те, кому расскажут обо всём, что было после революции, вернут империю. Бурбоны могут надеяться только на десять, пятнадцать от силы, лет.

– Было бы очень интересно, ваше величество, узнать ваше мнение о ваших противниках – короле Пруссии и царе России.

– Король Пруссии – малозначительная личность. Его королева намного его умнее. Она умоляла меня сохранить ему Магдебург, но я уже принял решение. Она была очень элегантна и невероятно красива… как только может быть красива женщина тридцати пяти лет. Но её было невероятно трудно прервать. Она всегда подавляет в разговоре и всё время возвращается к нужному ей предмету, но очень деликатно. На неё нельзя сердиться – то, чего она хочет, для неё чрезвычайно важно. Я мог отложить её дело, но вместо этого попросил Талейрана и князя Куракина урегулировать проблему Магдебурга с ней самой и проследить, чтобы на этот счёт был подписан соответствующий договор с царём. Я знаю, она говорила царю, что я не выполняю своих обещаний, хотя он и пытался это отрицать. Нет, она никогда не простит мне Магдебург. Именно эта королева в действительности правила Пруссией. Царю Александру она очень понравилась. Он спрашивал меня, могут ли они встретиться без короля. Я это организовал.

– А что вы думаете о царе, ваше величество?

– Характеры Александра и Фридриха Вильгельма сильно различаются. Он умнее и много активнее, чем любой европейский правитель, но невероятно неискренен. Он остроумен, обворожителен, но всегда приходится помнить, что он настоящий византиец.

– А что вы скажете о других своих противниках, ваше величество?

– Ну, я считаю, что Людовик был прав, когда сказал, что должен благодарить вашего принца-регента за свою корону. Но и принц-регент также должен поблагодарить графа д’Артуа, брата короля. Он подарил вам лучший флот, которым Франция когда-либо располагала, и этим дал вам превосходство на морях. Я знаю одну историю о д’Артуа, которая хорошо говорит о нём самом и о том, чего он добивается. И ясно показывает разницу между домом Бурбонов и тем, что я представляю. Один англичанин, имевший дела с графом, когда тот был в ссылке в Англии, посетил Париж и готовился вернуться обратно. Перед этим он навестил д’Артуа и сказал, что граф и его королевское величество будут помнить его как друга, хоть он и относится к другой национальности. «О чём вы говорите? – удивился д’Артуа. – Я знаю только две национальности – аристократы и толпа. Милорд, я думаю, мы оба принадлежим к одной и той же национальности, не так ли?»

Граф д’Артуа – умный политик в отличие от короля. Вскоре после того, как я стал первым консулом, король написал мне письмо. Его вручил мне третий консул Лебрен, который, в свою очередь, получил его от аббата де Монтескью, секретного агента короля в Париже. В своём письме он заявил, что я слишком долго занимаю его трон. Он похвалил мою политику, но сказал, что со мной Франция никогда не будет счастлива. Письмо кончалось словами – я не помню их точно: «Вы всегда будете необходимы государству, и я предоставлю вам высокий пост вовсе не в знак благодарности со стороны своей семьи».

– По-видимому, он хотел, чтобы вы стали вторым генералом Монкон, ваше величество, – именно он подготовил вступление на престол Карла II.

– Граф д’Артуа пытался уладить это дело намного дипломатичней, – продолжал Наполеон. – Он попросил мадам де Гиш, очень красивую даму, нанести визит Жозефине – она всегда принимала людей из высших аристократических кругов. Жозефина пригласила её в Мальмезон, и за столом мадам де Гиш поделилась новостью: что несколько дней назад она случайно услышала разговор между д’Артуа и его фаворитом. Тот спрашивал графа, как может быть вознаграждён Бонапарт, если подготовит путь для возвращения на трон дома Бурбонов. Граф ответил: «Мы сразу сделаем его коннетаблем со всем, что из этого следует, и затем воздвигнем на Плас дю Каррусел величественный монумент Наполеона, коронующего Людовика XVIII».

– А что вы ответили королю, ваше превосходительство?

– Кажется, я написал что-то вроде: «Я всегда с сочувствием относился к вам и постигшим вашу семью несчастьям. Вашему королевскому величеству не стоит думать о возвращении во Францию, поскольку это возможно только через смерть 100 000 французов. Хочу добавить, что я всегда буду делать всё от меня зависящее для того, чтобы смягчить вашу судьбу и помочь вам забыть ваши несчастья».

…К острову Святой Елены «Нортумберленд» подошёл 14 октября, на якорь встал 15-го. Наполеон вышел на палубу. Перед ним вздымалась из моря косматая стена воздвигнутых вулканом скал – остров Святой Елены. Стена поднималась почти вертикально – восемнадцать сотен футов. И нигде не было ни дерева, ни признака какого-либо другого растения. Коричневые и красные цвета вулкана казались единственными красками этого острова. Наполеон, быстро схвативший топографию местности, опустил подзорную трубу и пробормотал:

– Это ужасное место. Мне лучше было остаться в Египте; в этом случае я был бы сейчас императором всего Востока.

Адмирал Джордж Кокберн

С прибытием на Святую Елену «Нортумберленда» и двух кораблей из его сопровождения на острове была получена пресса двухмесячной давности. Из неё обитатели Святой Елены узнали о поражении Наполеона при Ватерлоо, его отречении от престола и ссылке. Это крайне обострило интерес к поверженному императору. Три дня на набережной Джеймстауна, единственного городка на острове, собиралось почти всё его население, жаждавшее лицезреть Бони.

Высадка Наполеона на берег состоялась 17 октября в семь часов вечера. Император и его тюремщики специально выбрали это время: на острове была уже почти ночь. Тем не менее его обитатели были на месте своего дежурства. Наполеон шёл к отведённому ему жилищу между двумя лентами людей, теснившихся на дороге. Бетси Балькомб вспоминала об этом эпизоде в её тринадцать лет:

– Сгорая от нетерпеливого желания увидеть знаменитого пленника, мы[2] решили спуститься в долину, чтобы присутствовать при высадке. Уже почти совсем стемнело, когда мы добрались до порта: и почти в тот же момент от «Нортумберленда» отчалила шлюпка, и когда она подошла к причалу, мы увидели, как из неё вышел человек, который, как нам сказали, и был императором, но темнота не позволила нам рассмотреть его черты. Вместе с адмиралом и генералом Бертраном он прошёл между выстроенных в два ряда солдат, но так как он был закутан в плащ, я сумела разглядеть лишь блеснувшую на его груди бриллиантовую звезду.

Толпа собралась столь многочисленная, что сквозь неё едва можно было пройти, и, чтобы сдерживать её напор, пришлось вдоль всего пути следования кортежа, вплоть до города, расставить часовых с примкнутыми к ружьям штыками…

Наполеона и его свиту разместили в невзрачной таверне, именовавшейся «Портес-Хаус». Довольный концом корабельных мучений, император бросился на постель. И тут земные терзания: помещение кишело клопами, с улицы доносились крики и ругань пьяных матросов и мяуканье диких котов, спустившихся с гор. Сон пришёл уже на рассвете, и тут явился генерал Джордж Кокберн, назначенный лондонскими властителями губернатором острова.

Император начал одеваться. Эта задержка вывела Кокберна из равновесия, и он произнёс несколько грубых слов.

– Господин адмирал не слишком-то учтив, – заметил его «подопечный».

Этот блестящий офицер служил под началом Нельсона и стяжал известность, спалив в 1813 году Вашингтон (после чего и стал адмиралом). Суровый и высокомерный, он не питал ни малейшей симпатии к Бонапарту и его свите. Однако за время плавания от Плимута до Святой Елены изменил своё отношение к пленным, поддавшись влиянию Наполеона. Чтобы доставить ему удовольствие, он стал говорить сам и потребовал, чтобы прочие также говорили за столом по-французски. Он позволял императору сидеть во главе стола, вставал, когда тот выходил из-за стола, прогуливался вместе с ним по палубе. Но если долг не возбранял этих уступок, то он не допускал никаких послаблений, особенно после того, как 15 октября познакомился с инструкцией индийской компании:

«Так как Наполеон Буонапарте сдался правительству этой страны[3], министры его величества, сознающие важность должного содержания в заключении человека, чьи действия оказались гибельными для мира, сочли остров Святой Елены в высшей степени подходящим для организации его заточения и предложили поселить его там, создав соответствующую обстоятельствам систему управления и надзора.

Министры короля сочли необходимым поручить сию миссию генералу на службе Его Величества, им известному и ими выбранному, предоставлять в его распоряжение военные части, дабы он мог исполнять возложенные на него обязанности, и предлагать ему управление островом на время исполнения им этой миссии».

Исполнение тюремных обязанностей Кокберн начал с поиска «хорошего» местечка для размещения императора и сопровождавших его лиц.

На острове императору была отведена резиденция в Лонгвуде, на плато, возвышавшемся на 1750 футов над уровнем моря и расположенном в пяти милях от побережья. Но пока там шли ремонтные работы, Наполеон более полутора месяцев (с 17 октября по 9 декабря) прожил в доме семьи торговца, представителя Ост-Индской компании В. Балькомба. Вильям был женат. Имел двух дочерей – Джейн и Бетси, семнадцати и четырнадцати лет, а также двух сыновей, пяти и девяти лет. Младшая дочь единственная из семьи немного говорила по-французски. С ней больше всего и общался скучавший император.

Интересен разговор, который произошёл между Наполеоном и Бетси в день знакомства императора с семьёй В. Балькомба.

– Ну, мисс Бетси, какой город является столицей Франции? Италии? России? – начал император экзаменовать подростка.

Конечно, зная французский, Бетси знала и столицу народа, говорящего на этом языке. Оторванная чуть ли не на десять тысяч километров от столицы своей страны, она тем не менее знала и о столице Италии, и о столице России.

– Санкт-Петербург, но была Москва, – ответила девочка на последнюю часть вопроса.

Это удивило Наполеона. Услышав ответ, он с напором спросил:

– Кто сжёг Москву?

От неожиданности Бетси вздрогнула и ничего не сказала. Император повторил вопрос в более мягкой форме.

– Не знаю, – вымолвила бедняжка.

Наполеон рассмеялся и пошутил:

– Ну ты же прекрасно знаешь, что это я поджёг Москву

Смех императора ободрил девочку, и ей захотелось польстить знаменитому гостю:

– Я думаю, что русские сами подожгли город, чтобы избавиться от вашего величества.

Довольный император в знак поощрения за находчивый ответ похлопал Бетси по щеке и потянул за ухо.

…В этой короткой беседе знаменательны два момента. Первый. Как говорится, устами младенца глаголет истина. То, что совсем недавно признали наши отечественные историки, всегда было ясно любому здравомыслящему человеку – Наполеону не было никакого резона сжигать Москву. И это понимал даже четырнадцатилетний ребёнок, живший за многие тысячи километров от центров цивилизации.

Второй. Своей детской непосредственностью Бетси невольно затронула больную струну в душе поверженного титана. Наполеон не случайно так болезненно отреагировал на слово «Москва» – разговор на зелёной поляне дома Балькомба происходил буквально накануне (18 октября) третьей годовщины оставления французской армией старой столицы Российской империи. Это слово напомнило надменному завоевателю, где и когда начался тот тернистый путь, который привёл его на скалы одинокого острова в Атлантическом океане. Не случайно наш великий поэт рассматривал этот остров как памятник русскому оружию, русской славе.

Бетси была очень подвижной и энергичной девочкой; её шалости не знали границ. То она сунет под нос Наполеона английскую карикатуру, изображающую тощего француза, глотающего лягушку, то игрушку, представляющую собой человека, который карабкается по лестнице, на ступеньках которой написаны названия завоёванных стран. С последней ступени человек падает головой вниз на скалы Святой Елены. А когда Наполеон работал с горячим воском, Бетси старалась толкнуть его под руку, и он обжигался, но не пресекал озорство девочки, став для неё как бы старым добрым дядюшкой.

Вилла Балькомбов

При всей лёгкости характера Бетси оказалась наблюдательной девочкой и оставила нам словесный портрет императора конца 1815 года:

«Вблизи Наполеон казался ниже ростом. Он утратил тот величественный вид, что так поразил меня в первый раз. Он был смертельно бледен, однако черты его, несмотря на их холодность, бесстрастность и суровость, показались мне удивительно красивыми. Едва он заговорил, его чарующая улыбка и мягкость манер тотчас рассеяли наполнявший меня до того страх».

«Бриары». Дом Балькомба был окружён парком, в стороне от него находилось лёгкое строение, которое использовалось для танцев и детских игр. Тень от деревьев, бассейн и щебетанье птиц создавали уют и покой. Наполеон с удовольствием поселился в неказистом строении, давшем ему душевное равновесие, хотя первые дни его жизни в «Бриарах» были весьма сомнительными в бытовом плане. Граф Лас-Каз, секретарь императора и его постоянный собеседник, писал о них в своём знаменитом «Мемориале Святой Елены» (1823):

«Наполеон живёт в жалкой лачуге размером в несколько квадратных метров, расположенной на скале, без мебели, без занавесок и ставней на окнах. Эта лачуга должна служить ему спальней, гардеробной, столовой, кабинетом и гостиной. Он вынужден выходить из неё, когда возникает необходимость её убрать. Его еда, состоящая из нескольких скудных блюд, доставляется ему из дальнего места, словно он преступник, заключённый в тюрьму.

Император полностью лишён предметов первой необходимости; хлеб и вино такого качества, к которому мы не привыкли, и они настолько плохи, что противно дотрагиваться до них; кофе, сливочное масло, растительное масло и другие продукты питания или не доставляются вообще, или почти негодны к употреблению. Невозможно добиться, чтобы императору доставляли ванну, которая так необходима для его здоровья, к тому же он лишён возможности ездить верхом, что крайне важно для поддержания его физического состояния».

Наполеон вставал очень рано. День начинался у него с продолжительной прогулки. Около десяти утра он завтракал и опять прогуливался. После утренних прогулок начиналась работа: Лас-Каз читал императору надиктованное им накануне и вносил в рукопись поправки, которые делал Наполеон. Затем начиналось главное: продолжение записи воспоминаний императора об Итальянской кампании 1796–1797 годов (к работе над воспоминаниями о военных успехах императора были привлечены и другие лица из его окружения, так как его диктовки было невозможно долго выдержать).

Поработав с Лас-Казом, Наполеон вновь уходил на прогулку, прихватывая его с собой. Лас-Каз это ценил и гордился расположением великого человека. В шесть часов обедали и шли уже на ночную прогулку (ночь в тропиках начиналась, по европейским меркам, вечером).

– Под покровом погожей и безмятежной ночи, – рассказывает Лас-Каз, – мы забываем о дневной жаре. Император никогда не был столь разговорчив и, казалось, никогда до такой степени не забывал о своих невзгодах, как во время этих прогулок при лунном свете. Поэтому я имею возможность беседовать с ним в очень доверительном ключе, и император с удовольствием рассказывает о своём детстве, описывает те чувства и несбыточные мечты, которые придают такое очарование ранним годам его юности, и приводит разные подробности своей личной жизни. Во время наших бесед я стараюсь больше молчать: слишком боюсь потерять то из услышанного, что так сильно интересует меня.

Сближение императора с Лас-Казом породило нехорошие чувства в его окружении. «Те, чья преданность императору была доказана на полях сражений и чья любовь к нему была не меньшей, чем у графа, опасались, что могут лишиться части его привязанности к ним, которая стала единственным утешением на этой жалкой скале. Здесь они не стремились ни к получению титулов, ни к достижению собственного величия, но к укреплению дружбы с императором, чью ценность они ощущали на этой земле, предназначенной им для изгнания» (Маршан).

Близость к великому изгнаннику позволила Лас-Казу выявить слабые стороны его натуры. Вопреки общему мнению, Наполеон по своему телосложению оказался отнюдь не крепким человеком. «С его расширенной грудной клеткой он постоянно страдал от воздействия холода. Его тело было подвержено влиянию самых незначительных раздражителей. Запах краски достаточен для того, чтобы он чувствовал себя нездоровым. Некоторые блюда и даже еле уловимые признаки нечистой тарелки сразу же оказывают на него резко отрицательное воздействие.