Грибники 1,5. Вложенное пространство

Глава 1. Уголовник

– Ты меня знаешь, Раунбергер. Виновен он или нет – это не мое дело. А за твои деньги я его не только оправдать, я его и канонизировать могу. В житие святых вписать.

Невысокий человек в сером костюме и роговых очках выдал голосом четко отмеренную иронию. Даже улыбнулся, показав мелкие белые зубы.

– Спасибо, Аарончик, – тепло ответил ученый.

Его любовь к миру казалась на первый взгляд более нервической, чем истинной, но на второй взгляд получалось, что все-таки да, мир, даже в самых однообразных своих проявлениях, ученому нравился.

– В житие, наверно, пока не надо, – улыбнулся он. – Ему для этого умирать придётся, а он мне пока живым нужен.

– Что-то умеет? – сухо поинтересовался Шнайдер. Адвокат, прозванный за глаза «ретроградным Меркурием» главным смыслом любого человеческого бытия считал доступный функционал: этот пекарь, этот парикмахер, этот философ (философию он считал сильно полезной, пусть бы даже и не наукой), следовательно, работа над его положительным юридическим статусом оправдана и похвальна.

– Сашка сказал, он пилот, механик и вроде как даже телохранитель, – пояснил Раунбергер. – Но для последней функции его придётся сначала откормить.

Он припомнил свой первый и пока единственный визит к одному из обвиняемых в этом громком деле – другу детства и однокласснику Саши Эстерхази – давно потерянному, а теперь вдруг отыскавшемуся при очень неприятных обстоятельствах.

Он помнил, как его провели в обширное и довольно сырое помещение с сугубо металлическим интерьером.

– Здравствуйте, вы Джафар? – уточнил он, устраиваясь через стол от заключённого, не очень похожего на те фото, которые ему показывал Саша. На картинках был приятный смуглый мужчина, с блестящими чёрными волосами и ясным взглядом. То, что Раунбергер увидел перед собой, напоминало свои прежние фото разве что носом, чьи прямые контуры были знакомы каждому школьнику по изображениям египетских фресок. И даже на нем резко выделялся каждый хрящ, неприятно гармонируя со столь же заметными швами на бритом черепе. Глаза заключённого запали, левый слезился, губы побледнели и потрескались, а скулы торчали так, что казалось, бледная кожа на них присохла, как у мумии.

– А вы, стало быть, Эйзен Раунбергер, – сказал тот медленно и не очень внятно. – Что ж, вам делает честь… ваша милость к падшим.

Голос у него был довольно низкий.

– Насколько я знаю со слов Саши, вы как раз не падший.

– Это как посмотреть, – Джафар медленно моргнул и вытер рукой под левым глазом. – Но вы наверняка сюда не за моими выводами пришли, правда? Вы хотите сделать свои. Выяснить, не ошибся ли наш общий друг в оценке степени моей вины в произошедшем. Что ж, спрашивайте.

Теперь Джафар смотрел на Эйзена прямо, и тот поразился живости его взгляда. Потенциальный клиент Шнайдера был так истощён, что не мог долго держать руки на весу – приходилось класть их на стол. Но выражение глаз – теперь это было видно – оставалось ясным и чутким.

– Расскажите мне, как было дело, – попросил Эйзен. Он догадывался, что Джафар столько раз в деталях излагал эту историю, что ощутит к нему, Эйзену, глубокую неприязнь, но Джафар только обреченно кивнул, понимая, что без этой экзекуции встреча теряет смысл.

– Изначально нас… было восемь, – узник говорил неровно, с длинными паузами. – Я, Каримов Ильнур с женой, Рогов, Астанин, Синьков, Пономарева и Кронис. Ильнур, начальник нашей экспедиции, нанял меня в качестве техника для проверки состояния законсервированных секретных объектов. Следовало… оценить степень их пригодности к дальнейшему использованию. Почему это не сделали летом, не спрашивайте. Любая степень… секретности предполагает волокиту, поэтому, запланировав поездку на июль, ведомство… пока прогнало документы по инстанциям, смогло выпустить нас… только в январе. Отказаться мы уже не могли, и таким образом оказались заложниками вечной неприязни бюрократов друг к другу. Срок был – два с половиной месяца, еды дали на месяц, обещали через пару недель подвезти оставшуюся провизию. Но так и не привезли. Расформирование и слияние ведомств… и концу месяца уже никто за нас не отвечал. Проект по восстановлению старой техники посчитали убыточным и закрыли, ну а чтобы вывезти нас, денег не было.

– Вы тогда знали об этом?

– У нас, конечно же, была связь. Кое-как узнали, говорим, заберите. Нам ответили, что мы должны лично прийти с заявлением, заодно и затребовать выплату неустойки.

Эйзен приложил ладонь к глазам.

– Какой бред…

Джафар кивнул.

– Если бы хоть кто-то догадался оставить родственникам генеральную доверенность, возможно, все сложилось бы иначе. А у меня родственников здесь не было. Каримовские пошли разбираться, но это оказалось нелегко. Тем временем месяц прошёл, продукты заканчивались. Эйзен… у вас ведь свой бизнес?

– Ну да…

– Я так и подумал. Ну а нас угораздило работать на аппарат. Мы изо всех сил экономили продукты, но к марту они закончились. Ильнур умел охотиться, я тоже старался, хотя и не умел. Учился у него. Однажды он ушёл один и не вернулся. Мы жили в двух зимовьях, по четверо. В нашем жили Ильнур с женой, я и Дина Пономарева. Жена Ильнура, ее звали Кассиопея, гречанка по происхождению, была метеорологом. И, как ни странно, увлекалась астрологией. По ней выходило, что ее муж ее жив… Дина и Роман Астанин ушли искать Ильнура; я и Андрей Кронис тоже искали. Может быть, звёзды и благоволили к Ильнуру, но погода об этом не знала. Мы с Андреем в итоге, хоть и обмороженные, вернулись; вторая партия – нет. Так мы потеряли первых троих. Я продолжал охотиться на всех, Андрей не охотился, потому что ногу повредил. С этого момента мы голодали… в полную силу. Через две недели Рогов и Синьков, жившие в другом доме, пришли ко мне и предложили, как они выразились: «сократить число едоков и увеличить количество еды» за счёт Крониса. Я послал их и хотел забрать Андрея, но они как раз в это время… убили его. И перестали пускать нас с Касси в свой дом. Стало ясно, что они точат нож и на нас тоже… я продолжал делиться с ними едой, но им этого было мало… конечно же. Да и нам тоже… Рогов и Синьков совершенно обезумели, стучали к нам каждый вечер. Грозили выбить окна, но ещё немного боялись меня. Однажды, когда меня не было, они забрали Касси… Когда я вернулся, она уже находилась у них и явно… не а целом виде. Ну, как они мне показали через окно, и я… не помню, как я не умер. Наверно, из-за общей апатии. Кроме того, остановила мысль, что если я потеряю сознание, эти уроды получат еще немного… хитов. И я… заставил себя развести огонь.

Джафар замолчал, глядя в стол.

– А через неделю… прибыли спасатели. Прочие подробности вы знаете из материалов дела. Не знаю, в чем я смог убедить вас этим рассказом… разве что в том, что я не потерял память. В этом месте меня обычно спрашивают, не странно ли, что из второго дома выжил только я. Я отвечаю, что не странно. В армии меня учили выживать, правда, не теми способами, что Рогов и Синьков. А ещё меня учили убивать, судейская коллегия об этом, к сожалению, знает. Так что, – Джафар развёл дрожащие от слабости руки, набранные, казалось, из одних суставов и сухожилий, – на ваше усмотрение… господин Раунбергер.

Тут он посмотрел с таким вызовом, что Эйзену захотелось сбежать. То ли от чужих эмоций, то ли от стыда за систему, к которой он практически не имел отношения.

Эйзен вздохнул, стиснул пальцы и тоже посмотрел в стол.

– Джафар, – выговорил он наконец, – я нанял вам хорошего адвоката.

– Судя по вашему виду, вы обеспеченный человек, так что надежда у меня есть, – ровно сказал Джафар. – Но… что вы дальше со мной собираетесь делать? Я ещё какое-то время не смогу быть благополучным и спокойным гражданином нашего… славного общества. У вас на меня какие-то планы?

– Мне нужен лётчик и техник.

– Но… зачем платить так дорого? Я не уникален в своей профессии.

Эйзен оторвался от изучения исцарапанного линолеума и снова посмотрел Джафару в глаза. Правый глаз у того был нормальный, карий, а левый, воспалённый, словно кто-то неравномерно осветлил. Видно это было лишь при определенном освещении.

– Вы не уверены в своей цене? – спросил Эйзен.

– Я не знаю, что мне потребуется, когда я отсюда выйду. И каким я стану. В тюрьме легче, тут ты занят выживанием. А вот покинув ее… не уверен, захочу ли я вообще жить. Иногда воля и комфорт становятся тяжелым испытанием, – Джафар улыбнулся.

– Всё-таки, Джафар, я вас отсюда заберу, – кивнул Эйзен, словно соглашаясь с некими своими мыслями. – Что бы вам ни понадобилось – у меня это есть. Чем занять – найду. У нас там тоже… много старой техники. Но снабжение не в пример лучше. И люди.

Джафар прикрыл глаза и медленно кивнул. Видно было, что разговор утомил его, и он рад его окончанию.

*

Это было в самом начале лета, а шестого сентября Саша Эстерхази привез оправданного Джафара прямо домой к Эйзену Раунбергеру.

В сочетании гости выглядели странно: толстый веселый сибарит и все ещё сильно худой вчерашний узник, слабо реагирующий на внешние раздражители.

– Слушай, я тороплюсь, – выдохнул Саша. – Вот тебе Яшка, его все ещё надо откормить и отдохнуть. Этот процесс нас изрядно потрепал.

– Я видел, – вздохнул Эйзен. Из любопытства он посетил пару заседаний и до сих пор испытывал отвращение к собственным воспоминаниям. Правда, в целом не жалел. В некий момент, когда стало совсем уж мерзко, Джафар, казавшийся всего лишь апатичной, полумёртвой декорацией к происходящему, отыскал его взглядом; взгляд был больным, недоверчивым и странным: так смотрят не на человека, а на фатум. Но Эйзену привиделась в нем надежда; а внушать людям надежду он любил. В эти моменты ему чудилось, что он испытывает ее сам.

В молодости, ещё работая бескорыстным учёным, Эйзен мечтал осчастливить и спасти все человечество, пока не убедился, что оное желает совсем другого. Спасённым человечество, как оказалось, быть не хочет и счастливым тоже. Не ты первый ошибаешься в людях, сказал ему тогда Саша. Узник же, несмотря на общую измотанность, оказался редким образцом человека сознательного и спасённым стать не отказался.

*

– Здесь у меня джакузи, – Эйзен кивнул на огромную мраморную купель с форсунками. – Нужный объем воды на нашу высоту подается примерно полдня. По завершении мы включаем подогрев, потом питание для насосов, потом уже наливаем воду.

И проделал все означенное.

– Минут двадцать она греется и льется сюда. Все, что нужно, находится на полках… Джафар?

Джафар замер в одной позе, разглядывая бортик ванны. От звука своего имени он вздрогнул.

– Да… спасибо, господин Раунбергер…

– Потом приходите к ужину. Вам, как я понимаю, только лёгкую пищу?

– И соки можно… Эйзен…

– А?

– Раз уж я тут… в качестве… сомнительной ценности домашнего питомца… можно просто «Яша» и на «ты».

– А меня тогда «Лёша», – улыбнулся Эйзен. – И прошу тебя, не надо нивелировать собственную ценность и свободу. Моя финансовая состоятельность вовсе не равнозначна моему властолюбию.

– В зале суда ты держался иначе, – заметил Джафар, смерив его взглядом.

– В зале суда, равно как и с деловыми партнерами я изображаю избалованного ублюдка, – объяснил Эйзен, похлопав Джафара по костлявому плечу. – В целях собственной безопасности.

– У тебя высокий IQ? – последовал неожиданный вопрос.

Эйзен задумался.

– Когда я ещё в лаборатории работал, был 185…

– А у меня – 158, – сказал Джафар. – Так что все-таки именно я тут буду домашним животным, если не возражаешь.

Эйзен не ответил. Саша предупреждал, что с Джафаром будет сложно, что в ответ на любое одолжение этот человек чувствует себя униженным и сам себя за свою гордость ненавидит.

Но все же, все же его нужно было вытащить, думал Эйзен, когда рассматривал своего нового питомца за столом.

Тот был спокоен и рассудителен; но время от времени в нем что-то словно вспыхивало – то ли страх, то ли вдохновение, то ли неверие пополам с восхищением.

– Ты ведь учёный? – спросил Джафар, проглотив последний кусок котлеты. – Я могу завещать тебе мой труп, хочешь? Мне приятно будет думать, что он не пропадёт.

– Ты мне лучше себя в живом виде предоставь, – сказал Эйзен. – Больше пользы.

Он до сих пор не привык к мысли, что умрет не завтра, понял Эйзен. Он похож на заблудившегося ребёнка, которому страшно думать о будущем, и он хочет препоручить это будущее случайному заинтересованному лицу. Иначе, как ему кажется, будущее может не состояться.

– Что? – тут же спросил Джафар, вглядываясь в его лицо, словно надеясь прочитать мысли.

Эйзен взял у него тарелку и направился к мойке.

– Ты не умрешь, Яша, – сказал он тоном, какой использовали для разговоров о будущем в старых советских фильмах. – Ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра.

– Джафар смутился, но потом поделился новой идеей.

– Постараюсь, – сказал он. – Нет… Хочешь, я поклянусь в этом? Я не умру, чтобы вернуть тебе моральный долг.