На девушках была самая разнообразная одежда – в соответствии со вкусом каждой и требованием момента. Кое-кто был в шортах, кое-кто в голубой полотняной тунике для игр, а кое-кто в тонких шелковых платьях пастельных тонов, подходящих к случаю. Шелков в цветах не было. Детерро пила чай с монахинями монастыря в Ларборо.
– Кроме того, – заявила Гэйдж, похожая на голландскую куклу и оказавшаяся той темноволосой головкой, которая появилась в окне, выходившем во двор, вчера в половине шестого утра, просила бросить чем-нибудь в Томас и тем положить конец воплям Дэйкерс, – кроме того, как бы сильно мы ни хотели оказать вам честь, мисс Пим, у нас на счету каждая минута; ведь выпускные экзамены ужасно близко. Даже такому моментально меняющему костюмы артисту, как П. Т. Старший, требуется целых пять минут, чтобы переодеться в воскресное парадное платье; так что, принимая нас в наших лохмотьях, вы внесли вклад, – она приостановилась на минуту, подсчитывая что-то в уме, – внесли вклад в сумму знаний о человеке в количестве одного часа и двадцати минут.
– Можешь вычесть оттуда мои пять минут, дорогая, – объявила Дэйкерс, ловко подбирая языком потекшую сахарную глазурь (чтобы она не упала), – я всю вторую половину дня провела, стараясь выучить кору головного мозга, и единственный результат – твердое убеждение, что у меня лично она отсутствует.
– У тебя обязательно есть кора головного мозга, – произнесла Кэмпбелл, буквалистка-шотландка, протяжным глазговским говором, похожим на густой сироп, стекающий с ложки. Никто, однако, не обратил внимания на эту констатацию.
– Лично я думаю, что самое отвратительное в физиологии – это villi, – сказала О’Доннелл. – Подумайте только, что надо нарисовать сечение чего-то, что имеет в высоту одну двадцатую дюйма и состоит из семи отдельных частей!
– А вы должны так подробно знать строение человека? – спросила Люси.
– Во вторник утром должны, – ответила соня Томас. – Потом мы можем забыть это на всю жизнь.
Люси, вспомнив, что в понедельник утром она хотела пойти в гимнастический зал, поинтересовалась, прекращаются ли тренировки на ту неделю, что идут выпускные экзамены. Нет, заверили ее. Не прекращаются, потому что показ состоится через две недели. Показательные выступления по рангу занимают место сразу после выпускных экзаменов.
– Все наши родители приедут, – сказала одна из Апостолов, – и…
– Родители всех, хочет она сказать, – поправила ее второй Апостол, – и из соперничающих с нами колледжей, и все…
– Все сливки из Ларборо, – вставила третья. Похоже, когда одна из Апостолов разражалась речью, другие автоматически следовали ее примеру.
– И все шишки из округа, – заключила четвертая.
– Убийство, – подвела за всех итог первая.
– Мне нравится показ, – сказала Роуз. И снова ответом было странное молчание.
Не враждебное. Просто отстраняющее. Без всякого выражения все посмотрели на Роуз и отвели глаза. Никто не прокомментировал то, что она сказала. Их безразличие словно превращало в человека на необитаемом острове.
– Мне кажется, это приятно – показать людям, что мы умеем делать, – добавила Роуз, как будто оправдываясь.
Они и это пропустили мимо ушей. Никогда раньше не встречалась Люси с этим английским молчанием-отрицанием в его чистом виде, во всей его жестокости. Она вся съежилась от испытываемого сочувствия к Роуз. Но Роуз была толстокожей. Она осмотрела тарелки, стоявшие перед ней, и протянула руку к ближайшей.
– А чая не осталось? – спросила она.
Нэш нагнулась к большому коричневому чайнику, а Стюарт подхватила нить разговора там, где ее оставили Апостолы.
– Вот что действительно убийственно – так это ждать, что ты вытащишь из лотереи мест.
– Мест? – переспросила Люси. – Вы имеете в виду работу? Но почему лотерея? Вы ведь уже знаете, куда обращались, не так ли?
– Мало кому из нас приходится давать объявления, – пояснила Нэш, наливая очень крепкий чай. – Обычно бывает очень много запросов. Школы, где и раньше работали учительницы гимнастики, окончившие Лейс, когда у них появляется вакансия, просто пишут мисс Ходж и просят ее рекомендовать кого-нибудь. Если случается, что это очень высокий и ответственный пост, она может предложить его кому-нибудь из бывших выпускников, кто хочет сменить место. Но как правило, вакансии заполняются оканчивающими студентками.
– И они получают очень выгодного работника, – сказала одна из Апостолов.
– Никто не работает так много, как тот, для кого это первое место.
– И за меньшие деньги, – добавила третья.
– Или с большей отдачей, – заключила четвертая.
– Так что, видите, – сказала Стюарт, – самый мучительный момент за все время обучения – когда тебя вызывают в кабинет мисс Ходж и говорят, какова будет твоя судьба.
– Или когда твой поезд отходит от вокзала Ларборо, а тебя вообще никуда не послали! – произнесла Томас, перед глазами которой явно мелькало видение, как она, оставшись без работы, вынуждена будет вернуться жить в свои родные горы.
Нэш опустилась на пятки и улыбнулась Люси:
– Все совсем не так уж мрачно. Некоторые из нас уже обеспечены местами, так что вообще выбывают из соревнования. Хэсселт, например, возвращается в Южную Африку и будет работать там. А Апостолы en masse[15 - Здесь: все вместе (фр.).] выбрали медицинскую работу.
– Мы собираемся открыть клинику в Манчестере, – объяснила первая.
– Очень сырое место. Там люди часто болеют ревматизмом.
– Там полно калек.
– И военных, – добавили остальные три автоматически.
Нэш одарила их благосклонной улыбкой.
– А я вернусь в свою старую школу тренером по спортивным играм. А Нат – Детерро, конечно, не нужна работа. Так что не очень многим придется подыскивать места.
– А я вообще не получу диплом, если не вернусь к изучению печени, – сказала Томас, и ее карие глаза-бусинки сверкнули на солнце. – Что за способ проводить летние вечера.
Все лениво пошевелились, как бы выражая протест, и снова стали болтать. Однако напоминание о близком будущем задело всех, они начали собирать свои вещи и одна за другой медленно уходить по залитой солнцем траве, похожие на безутешных детей. И в какой-то момент Люси обнаружила, что осталась наедине с запахом роз, жужжанием насекомых и горячим мерцающим светом солнца, заливающим сад.
Около получаса сидела она, наслаждаясь этой дивной картиной, наблюдая за тем, как тень от дерева медленно сползает с ее ног. Потом вернулась из Ларборо Детерро; она медленно шла по подъездной аллее, сама воплощенная элегантность с Rue de la Paix[16 - Улица в Париже, где расположены фешенебельные магазины.], она являла собой резкий контраст обществу кувыркающейся на траве и распивающей чай молодежи, среди которой Люси провела этот час. Детерро увидела мисс Пим и, свернув, подошла к ней.
– Ну как, – спросила она, – вы провели время с пользой?
– Я не думала о пользе, – ответила Люси немного резко. – Это был один из самых счастливых дней в моей жизни.
Нат Тарт стояла, рассматривая ее.
– Мне кажется, вы очень хороший человек, – сказала она совсем не к месту и пошла не спеша по направлению к дому.
А Люси неожиданно почувствовала себя девочкой, и ей совсем не понравилось это ощущение. Как смеет этот ребенок в цветастом платье заставлять ее чувствовать себя неопытной и глупой!
Она решительно встала и пошла искать Генриетту, пошла напомнить себе, что она – Люси Пим, которая написала Книгу, читала лекции в ученых обществах, что ее имя есть в «Кто есть кто» и что она признанный авторитет в том, что касается работы человеческого сознания.
Глава пятая
– Что в колледже считается преступлением? – спросила мисс Пим Генриетту, когда они после ужина поднимались наверх. Остановившись на лестничной площадке у большого окна в эркере, чтобы посмотреть вниз, на маленький четырехугольник двора, они пропустили вперед остальных направлявшихся в гостиную преподавателей.
– Пройти через гимнастический зал, чтобы срезать путь к беговой дорожке, – не раздумывая ответила Генриетта.
– Нет, я имею в виду настоящее преступление.
Генриетта пристально посмотрела на мисс Пим. Через минуту она сказала:
