Старик и Бомба

© Жан Шазли, 2024

ISBN 978-5-0064-4915-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Главные герои

Старик Жан. Агафанг. Вийлорий. Тумблер-Аксель. Муха – живое насекомое.

Второстепенные герои

Незнакомец – иностранец по имени Илон. Страховой менеджер. Участник ДТП. Воспитательница пожилых людей из дома престарелых. Охотники. Члены центра принятия решений.

Нет сцен убийств, грабежа, насилий, курение, алкоголь и его употребление.

Непечатных и нелитературных слов тоже нет.

Основной сюжет

Старик Жан с раннего детства озабочен спасением мира от разрушений и войн. Причина – в раннем детстве случайный просмотр фильма о последствиях и ужасах от взрыва атомной бомбы. Желание спасти мир сопровождает его всю жизнь. Погружается в мысли о разрушающем мире, навязанными идеями величий и исключительности. Анализирует деформацию сознания человека в видении мира, взращенную на раболепии подданных. Философия, сопряженная с простым человеческим пониманием. Его спокойная пенсионная жизнь превращается в приключение, связанное с событиями в мире. В мире воцаряется спокойствие. Искусственный Интеллект блокирует любые вооруженные конфликты и провозглашает свою Конституцию.

Глава 1

«Пригласительный билет»

«Здравствуйте», – к старику на скамейку присел молодой человек. Старик машинально подвинулся, хотя места было достаточно, вежливо улыбнулся и ответил: «Здравствуйте». Новый сосед откинулся на спинку скамейки, скрестил ноги и вытянул их так, что его ноги оказались на середине пешеходной дорожки и могли помешать прохожим. Старик понаблюдал за этим и, увидев приближающихся прохожих, подумал, соберет ли ноги его сосед. Часто он замечал, как несмелые и вежливые прохожие обходили ноги развалившихся парней, которые и не думали их подтянуть или сделать движения, подобающие вежливому и культурному человеку. К его удовольствию случилось наоборот. Молодой подтянул ноги под себя и поворачивался к старику, периодически его разглядывая и, видимо, пытался заговорить. Он то вытягивал ноги, то обратно их собирал.

Прищуривался, глядя на сверкающее солнце как бы в некотором раздумье. Прищур его глаз выражал некое удовольствие, так бывает с людьми, выполнившими свою задачу или ожидающих какую-либо приятную награду за свои усилия. Он даже улыбался и незаметно изучал старика.

Старик это заметил, но виду не подавал. Увидев в глазах незнакомца признаки ожидания, старик подумал, что он уже засиделся и решил освободить место для возможных гостей этого молодого человека. Тем более, что он уже хорошо передохнул и надо было завершать свою прогулку.

Обычно в вечернее время молодежь слеталась на скамейки в парке и веселилась. Старик встал и собрался уходить. Слегка кивнул незнакомцу давая понять ему что место свободно. Но случилось неожиданное и старику пришлось задержаться. Помолчав и поерзав на скамейке, молодой человек обратился к Жану, так звали старика, и произнес: «Я к вам». Старик удивленно посмотрел на него и переспросил: «Ко мне?». «Да», – ответил мужчина, доставая из внутреннего кармана своего пиджака конверт. «Это вам», – сказал он, протягивая его Жану. «Там приглашение», – и торопливо предупредил: «Сейчас читать не надо. Прочтете дома», – сказал он серьезно. «Хорошо, – таинственно и озадачено произнес старик, – Прочту дома». «А вы знаете меня?», – спросил старик и пытался угадать, кто перед ним. Может, один из сыновей его старых друзей и было бы неприлично не признать его. Может, сын каких-нибудь соседей. Жан часто менял квартиры, ему удавалось улучшать жилищные условия своей семьи. Но с некоторыми бывшими соседями он потерял связи. И помнил всех с теплотой. «Все дети растут быстро», – Жан стал в уме перебирать имена друзей и знакомых, и по некоторым из них задавать вопросы, вспоминая их имена. Но незнакомец улыбнулся и сказал, что он незнаком со стариком и впервые видит его близко, и общих знакомых у них нет. И ни о ком, о которых его спросил старик, он ничего не знает. И Жана тоже видит впервые.

Его ответ несколько покоробил старика, и он, поняв, что по-другому на его недостаточно корректный вопрос ответить было невозможно, замолчал, но все же изучающе разглядывал молодого человека. Продолжая держать в руке конверт, переданный ему незнакомцем и помахивая им, Жан внимательно посмотрел на незнакомца, оценивая по его внешности, кем бы он мог быть. «Одет хорошо. Можно сказать, с иголочки. Вежлив. Имя мое не спросил и подсел ко мне почти по-дружески». Жан конверт принял, но не стал заниматься нравоучениями, как то:

«Вы меня не знаете и отдаете конверт. Нельзя доверяться чужим людям и прочее», потому что молодежь воспринимает это с некоторым негативом. Хотя быть более осторожным следовало быть ему самому. В таких случаях бывает много того, о чем приходится сожалеть. Конечно, Жан не был наивным и доверчивым человеком, но иногда его излишняя вежливость создавала ему излишние беспокойства. Причислить этого вежливого человека в разряд подозрительных у него не было шансов. Слишком вежлив и опрятен этот человек. Конверт он передал открыто и без нервозности, что кто-то увидит это. Не оглядывался, боясь какой-либо слежки. С возрастом Жан становился все любознательнее, ежедневная занятость и рабочий ритм прошлого занимали много времени и интересоваться чем-то иным не было возможности. А теперь многие грани жизни открывались перед новыми красками. А иногда бывали даже увлекательными.

Неожиданный собеседник тоже был ему интересен. Тем более его опрятность и вежливость располагали к общению. Он надеялся на продолжение беседы в надежде узнать, что- то более подробнее о содержании конверта и намерениях этого человека. Но этого не произошло, молодой человек встал и сделал что-то похожее на знак. Жан успел заметить в направлении его сигнала человека, торопливо опустившего вытянутую руку. «Наверное, турист, —подумал Жан, – а в его руках смартфон». «Он турист и делал съемки». Но додумывать, связаны ли эти два человека между собой, не стал и даже не показал виду, что заметил эти жесты. Молодой человек опять присел на скамейку и вновь уже убедительно попросил не вскрывать, не читать при нем и сохранить конверт. Внимательно осмотрел, во что одет старик, и порекомендовал спрятать конверт в один из глубоких карманов. «Пожалуйста донесите до дома. Прочтете, когда вам будет удобно». Старик озадаченно посмотрел на него. «Может, тогда вы проводите меня до дома?», – с нотками иронии спросил старик. «Не положено», – коротко, и, как заметил Жан, вымуштровано и по-военному ответил молодой человек. «Ну, не положено значит, не положено», – ответил Жан. «Возьмите свой конверт обратно, может, там наркотики», – смело сказал он. На что молодой человек улыбнулся и уверенно сказал, что он сам борец с разносчиками этого зла. Он не стал оправдываться и вырывать конверт из рук Жана со словами: «Если вам это не нравится, отдайте конверт обратно». Либо делать глубокие вдохи и выдохи или жесты, похожие на обиду. Или: «Вот мы вам доверяем, а вы…», – и так далее. «Прочтите дома», – спокойно произнес незнакомец – «Не беспокойтесь. Там действительно только бумаги с приглашением. Если вы его прочтете здесь и у вас будут вопросы, то ответов я не знаю. Сами примете решение». Жан в конце концов согласился не подвести незнакомца и ответил: «Конечно, не беспокойтесь. Прочту дома. Я все сделаю так, как вы меня проинструктировали» – ответил Жан. Он привык к тому что любую беседу надо завершать на позитивной ноте. Но другого, более деликатного слова, кроме как «проинструктировали», он не нашел, но все же услышал одобрение незнакомца: «Хорошо, отец!», – приободрил он Жана. Опять что-то из военного лексикона подумал Жан, услышав: «Хорошо, отец!». В армии это было особой уважительной фразой солдат к своим старшим командирам и надежды на то, что они не бросят их на поле боя. В общем, похоже, что здесь нет криминала. Рукопожатие сторон было крепким и каким-то особо уважительным к старику. Незнакомец тряс руку Жана с особой теплотой. Старик расчувствовался и едва не пустил слезу.

Жан шел домой, постоянно ощупывая конверт. «Нет ли там твердых предметов или порошка», – думал он. «Может, что-то колючее». Поняв на ощупь, что там нет ничего подозрительного, он повеселел и ускорил шаг. «Человек от души дал тебе приглашение и твои подозрения как-то неуместны», – укорял он себя. «Может, это реклама и он хочет что-то продать мне. Они всегда создают интригу. Маркетинговые ходы», – вспомнил он. «Или приглашение на то, чтобы я составил им аудиторию. А может, хочет научить меня чему-то. Конечно, за плату. Может, они будут лечить меня от чего-то. А может, они купили какое-то новое оборудование. Может, медицинское! И хотят его попробовать на мне. А вообще, он молодой мужчина, не юнец и не пристало ему раздавать простые рекламы и приглашения на тротуаре прохожим. Значит, в этом конверте что-то стоящее». При этом старик постоянно и невольно оглядывался, будто бы он получил какое-то секретное задание и ему надо заметать следы и снять слежку. Это его веселило, и он ускорял шаг, но вовремя остужал пыл быстрой ходьбы, вспоминая, что это просто конверт и ничего, кроме бумаг, там быть не может. А очень быстрая бесконтрольная ходьба может ему навредить. «Может, в конверте денежные купюры?», – говорил он себе, поднимая настроение. Походка его была ровной и почти молодецкой, он следил за этим и не хотел выглядеть унылым стариком.

Глава 2

«А бомба в их руках»

Придя домой, Жан вытащил конверт из глубокого кармана брюк и бросил его на свой письменный стол. Он любил глубокие боковые карманы брюк. Все, что там лежало, в этих боковых карманах, постоянно напоминало о себе, и они были удобны. По привычке, по прибытии домой к своему письменному столу он все, что было в карманах, выкладывал на стол и проводил небольшую ревизию. Это была хорошая привычка, которая запомнилась ему со школьных лет и с тех пор, когда классный руководитель просила выложить все из карманов учеников, которые подозревались в хулиганстве. При этом ученик должен был комментировать назначения всех предметов из карманов и доказывать, что все эти вещи ему необходимы. Часто среди них оказывались вещи, о которых учитель знал все без комментариев подозреваемого. Но были и предметы весьма загадочные и учитель иногда стеснялся спросить, что это. Жан уяснил что все-таки спрашивать надо было. Ибо часто ученик оказывался безвинно наказанным ввиду отказа учителя от новых знаний. Процедура ревизии карманов часто предотвращала дальнейшие нежелательные шаги ученика. Но почему-то такая практика в укреплении дисциплины сейчас осуждается, и учитель может быть призван к объяснению своих непедагогических приемов. Жан считал неприемлемым бросать тень на учителя в угоду ученику и его родителям. Тем более, что в таких случаях ученик часто осмысливал свое нехорошее поведение раньше, чем его родители. И тем более, что инцидент между учителем и учеником часто оставался их тайной. Даже поводом для хороших воспоминаний ученика об учителе. И его растущим пониманием ценности взаимного доверия. Но современные родители часто «пытали» своих детей, призывая их ябедничать и превращая их будущее в доносительство. Но как бы то ни было, Жан считал выворачивание своих карманов удобным, и такая ревизия часто помогала ему найти какую-нибудь мелочь, в которой он нуждался и при потере которых он расстраивался. Мелкие вещи неожиданно находились при подобных операциях и это доставляло удовольствие.

Убедившись, в том, что в карманах ничего кроме конверта не прибавилось и не убавилось, Жан равнодушно сложил все изъятое обратно в свои карманы. Кроме конверта, о котором вспомнил, и повертел его в своих руках. Серый конверт не похож на обычные почтовые. Марок тоже никаких. Дат отправлений и доставки тоже не было. Таинственный и немного нервирующий предмет. Вскрывать конверт Жан не стал, так как он был из плотной бумаги. Нужен был нож или ножницы, но их под рукой не оказалось, просто разорвать конверт не получалось, и он переложил конверт в ящик стола. Приготовился ужинать, посчитав это более важным делом. Все были дома. Все дома, это его супруга и он. Дети взрослые, самостоятельные и они жили отдельно. Позвонить друзьям ровесникам, родственникам, большинство которых постоянно говорили о своих внуках, об их шалостях ему не хотелось. Надо было поддакивать им и умиляться способностям этих дедушек и бабушек в воспитании молодого поколения. Они всегда радостно и долго сообщали о шалостях, болезнях и необыкновенных способностях своих отпрысков, так что в Жана вселялась уверенность в том, что его страна в недалеком будущем сможет совершить экономическое чудо. Родственники говорили то же самое и здесь тоже долго приходилось говорить о температурах, о замечательных предках, родословной, генетических уровнях и прочих объединяющих родственников историях. Это было интересно и часто возвращаясь к таким беседам удавалось узнать что-то новое и он очередной раз убеждался в том, что предки его были людьми достойными. В периоды безделья мурлыкать себе под нос, что-нибудь напевать и изображать из себя весельчака он считал пошлым. Но иногда втихую, когда был один, пытался петь, и убеждался тому, что слух и голос у него все-же есть. Слух, конечно, у него был, и музыка ему нравилась, и отдельные музыкальные произведения он с удовольствием слушал, но воспроизводить даже застольные песни не умел. Остальных слушал внимательно даже подбадривал их исполнение. Так как среди родственников и друзей были признанные в их кругах исполнители и даже поэты. Они брали музыкальные инструменты и пели вдвоем, иногда соло, заполняя помещения гостевых комнат громким самобытным пением. Их было два или три. Таким образом певческий талант Жана не был способен развиваться в этой очень конкурентной среде. Не спеша и с торжественным выражением лица, эти люди, в числе которых, иногда, бывал и Жан доставали из карманов блокнотики в котором чаще всего были их новые стихи, которые непременно должны были быть услышаны всеми родственниками. Жану эти процедуры нравились и больше всего, когда они начинали искать свои очки, шаря в их поисках по всем своим карманам. Иногда выворачивая их. Часто вытаскивали салфетки, в которых были записаны их бессмертные творения. Боясь потерять внимание гостей и успеть прочитать свои новые произведения, они гневно посматривали на своих жен, которые должны были следить за наличием этих очков в их карманах. Жану эти процедуры нравились и больше всего, когда они начинали искать свои очки, шаря в их поисках по всем своим карманам.

Очки долго не находились, и Жан молил бога, чтобы они не нашлись вовсе. «Пусть они, эти очки, найдутся потом, но не сейчас», – когда Жан наслаждался приятным вечером и вкусным ужином. Часто эти сцены заканчивались словами: «На, возьми эти», – и жены протягивали им свои очки. После этого начинались процедуры протирания этих очков, их продувание и начиналась декламация новых стихов. Все сопровождалось хлопаньем в ладоши и радостью от услышанного. Телевизор, спать или писать комментарии в социальных сетях Жану нравилось тоже. Социальные сети давали много интересного, но ощущения, что жизнь проходит мимо, обострялись из-за нескончаемого потока разнообразной информации. Тем более, что вечера и обеды в кругу родственников и друзей становились все реже. Общение со всем миром через социальные сети вызывали приток новых сил и обогащение новыми впечатлениями. Многие в этих сетях высказывались громко и с полным откровением так, что иногда приходилось слушать создателей этих контентов, невольно опуская глаза и отворачиваясь от экрана. Оказалось, что не все люди готовы к этому.

Старик понимал это и многим, кто родился до появления социальных сетей, сочувствовал. Для них было непривычно слышать громко то, что они раньше говорили шепотом и стесняясь. Вероятно, они получали дозы таких откровений что не могли долго заснуть. Их одолевала бессонница. Их впечатлительность перерастала в гнев, удивление и потом в равнодушие. «Такая формирующаяся масса равнодушных людей со своим биологическим мнением для Искусственного Интеллекта была бы разрушительной для принятия ею созидающих решений», – думал старик. Дошло до того, что, даже контенты с заметным негативом не давали всплеска возмущений или радости и рождали равнодушие от их переизбытка. Искусственный Интеллект оставался невостребованным в принятии решений мироустройства. Было много неожиданных событий и действий. Было много, чему приходилось удивляться. Такой обширной аудитории одному человеку, какие теперь давали социальные сети, не было никогда. Человек мог писать что угодно и как угодно и его могли прочитать тысячи разных людей и в ответ прислать вам удивительнейшие свои откровения, прочитав некоторые из них вы бы непременно теряли равновесие или испытывали жалость к комментатору ввиду помутнения его рассудка. Иногда обозлившись, Жан писал гневные ответы. Или обрадовано ставил лайки и писал здравицы неизвестным людям. Но все комментарии старика оставались без ответов и большинство из них так и оставалось его собственным мнением.

Кроме пожеланий, присланных в виде выразительных комбинаций из пальцев, в ответ к Жану мало что приходило. Это его мало волновало, но стало понятно, что есть разница между свободой слова и свободного слова. Публичные переписки с применением непечатных слов – среда свободного слова. Однажды он отписался нехорошими словами, потом долго переживал по этому поводу и писать более в таком стиле не стал. Очень скоро, но с большим беспокойством Жан нашел свои непотребные слова и удалил их к своему глубокому удовлетворению. Принимать участие в словесном блуде Жан отказался добровольно и более не участвовал в обмене любезностями в среде свободного слова, они грубо искажали его любимые языки и даже вызывали у него сомнения в совершенстве человеческого бытия. Напрягать свой мозг перевариванием чужих глупостей Жан не захотел. Времена шли, и все развитое информационное поле стало привычным, и уже мало его шокировало. Даже отборные и яростные выпады неадекватных людей оставались в полном его равнодушии. Но все же старик старался быть в курсе всех событий и давал свою оценку. Его оценки и его мнение никак не влияли на события внутри страны, событиям за ее пределами его страны, и на власти даже своей страны города и села тоже. Как, впрочем, и мнения миллионов других людей, которым предлагалось жить и обеспечивать власть тех, кто был во власти. Власти разных стран все время придумывали новые виды вооружений и при этом клялись не нападать друг на друга. «Только в крайнем случае – говорили они, – будет применена атомная бомба». Но что означало «в крайнем случае», знали только они. «А может, и не знают вовсе, и живут на авось. В лени и в плетении интриг». Эти фразы, имеющие древнейшие корни, повторяются уже тысячи лет с первого дня своего появления, но все же остаются в умах людей, существенно не изменив ничего в природе существования власти. «А бомба в их руках. Жизнь их не вечна. Также помрут. Но, умирая и уходя из этого мира, они могут как древние фараоны потащить нас, и все человечество, за собой». Древние фараоны оставили нам свои нехорошие привычки. Поэтому их глубоко и прочно закапывали в каменных склепах и под большими сооружениями так, чтобы они не смогли выбраться. «К счастью, древние фараоны много унести не могли, только лошадь, любимых жен, слуг и казну. Может, еще какое-либо фамильное золото и украшения. Нынешние фараоны могут унести весь мир на вечный покой, за собой. Бомба у них под одной кнопкой. Пальцы у них шаловливые, мозги подсохшие. Это опасно, если они, власть имущие, доживающие свой век рядом с ядерной кнопкой, живут с маниакальной мантрой: «Зачем мир, в котором нет меня. Почему люди высшей власти с атомной бомбой хотя бы раз и ежегодно всенародно на весь мир не публикуют в каких-либо бюллетенях сообщения о своем психическом состоянии. Мир для всех один. Это же так просто. Мы их избирали. И должны знать об их состоянии. Мир не должен быть заложником их психических отклонений».

Так у Жана проскальзывала мысль о возможности привлечения к дисциплине президентов великих держав, которые владели большей частью оружия массового уничтожения. «Они же весь мир держат в заложниках и это нечестно».

Глава 3

«Фильмоскоп»

Это была история из далекого счастливого детства Жана. Дети собрались в комнате смотреть ленты фильмоскопа. «Вот этот будем смотреть!», – выкрикнул Жан, вытаскивая из коробки ленту фильмоскопа. Фильмоскоп – это такой простой аппарат, который был очень популярен и был почти в каждой семье. Никто не возражал. Все дети по очереди крутили ручку фильмоскопа и читали тексты ленты, и сейчас была очередь Жана. Читали все и это было похоже на состязание.

Мальчики и старшие по возрасту замолкали при виде того, как младшие по слогам читали текст, боясь задеть их самолюбие. Выбор ленты был не случаен. Жан обнаружил в коробке новую ленту и решил обрадовать зрителей неожиданной новинкой. Он умело вставил ленту в фильмоскоп и начал крутить с первого кадра. Как взрослый человек прокашлялся для голоса и приготовился к озвучиванию. Был фильм о гражданской обороне. Жан громко прочитал:

«Гражданская оборона». Буквы были не цветные. Послышались голоса: «Ооо! Не цветной. Давай будем смотреть цветной». Пока шли споры о предпочтениях публики, Жан прокрутил пленку и среди этого гвалта детских голосов на экране, это была обычная стена комнаты с висячей на ней простыней, появились титры, которые всегда быстро и нетерпеливо прокручивались. Ими никто не интересовался. Надписи и названия были черно-белыми, и лента с титрами была быстро прокручена и появился кадр атомного гриба. Дети неизвестное изображение не оценили и появился следующий кадр с развалинами разрушенных домов и многочисленных трупов. Шум снизился, голоса утихли. Дети испуганно переглядывались, послышались испуганные всхлипы. Отец, уткнувшийся в газету и сидевший неподалеку, встревожился, увидев изображения на экране и подошел к фильмоскопу, старательно всем телом закрывая экран. И вместе с Жаном молча вытащил ленту из фильмоскопа. Подбадривая его и детей, он произнес: «Сейчас будем смотреть цветной фильм», стараясь приободрить детей, хотел сказать: «Этот фильм для взрослых». Но сдержался потому, что не хотел уязвить детей тем, что есть что-то запретное для детей в отличие от взрослых. Дети всегда плохо реагируют на подобные слова и иногда их обиды становятся поводом скрывать от родителей свои переживания. Так он избежал вопросов о происхождении этого черно-белого фильма о гражданской обороне при ядерных взрывах и их последствиях.

Откуда эта лента в коробке, – приходилось только догадываться. Дети были испуганы первыми кадрами и всхлипывали. Отец старался приласкать каждого из них. В том числе и соседских детей, которые поочередно ходили друг к другу на просмотры фильмов. Ласково осмотрев детей, отец подошел к каждому из них, и пытался отвлечь их от испуга. Но их испуг и волнение не проходили. Видя это, он пытался успокоить детей, поочередно обнимая их. Это ему удалось, и дети пошли спать, не настаивая на цветном фильме. Отец вместе с Жаном, проводив соседских детей по их домам, вернулись к себе. Злополучную ленту из коробки отец изъял у и попросил Жана больше не искать ее. «У тебя будет время узнать об этом», – добавил он. Дети часто обменивались лентами. «Если кто-то будет искать ленту, скажешь мне, – попросил отец. – мы отдадим». Но никто за лентой не обращался, по крайней мере к Жану. Всю ночь Жан спал очень тревожно. Ему снились огромные разрушения. Бесчисленные трупы. Он летал над ними непонятно и как, повиснув в воздухе, неожиданно стремительно падал вниз и с криками просыпался к огорчению родителей, которые подходили к нему и успокаивали. Жан не искал эту ленту, и досмотреть этот фильм у него не было желания.

Через год он пошел в первый класс школы. Оказалось, что в старших классах такая лента демонстрировалась на уроках по гражданской обороне. Детское любопытство и желание побороть страх помогло Жану проникнуть на один из таких уроков. После просмотра фильма в аудитории среди молчаливо угрюмых, но иногда нарочито смело рассматривающих кадры жертв атомной бомбардировки старшеклассников, и красивых девочек, смотрящих в пол, он проникся тревогой и необходимостью их защиты. Всех, кого он любил, видел, общался. «Всех, всех, всех». С этого дня все его детские игры были забыты. Он искал подвалы, низины, где можно укрыться от взрывной волны, изучал систему подачи тревоги. Способы выживания от радиации. Учился хранить запасы пищи. Делать перевязки. Одевать противогаз. Постепенно, шок, полученный от просмотра диафильма, угас так же, как и интерес к фильмоскопу, подаренный отцом, которым он сильно гордился. Жан очень любил своих родителей и боялся их огорчить, поэтому он взял свой «танчик», так дети называли фильмоскоп, не понимая значения этого названия, собрал пленки и аккуратно задвинул их за шкаф.