– И вы можете! – подбадривал нас любитель хлористого палладия. – Заниматься будем так, чтобы после прогулки упасть на шконку в изнеможении и о плохом не думать. Увидите теорию относительности в действии, время полетит быстрее!
Картина вырисовывалась знатная – огромный мужчина с пузом и сильной одышкой нёсся в довольно быстром темпе, поднимая облако пыли. За ним я, уже схуднувший, но запыхавшийся, третьим трусил Сеня. Он то и дело останавливался и отдыхал, пока изобретатель, не сделав круг легонько пинал его под задницу, а следом депутат давал подзатыльник.
Случайно зашедшие с нами и сбитые с толку словом «прогулка» сидели на скамейке и не мешали, перечить Гене Зелёному было не принято, его побаивался даже конвой.
Один наркоман попробовал присоединится к нашей троице, но через двадцать минут непрерывного бега вестибулярный аппарат не выдерживал и у него кружилась голова.
– А вы можете бегать в другую сторону? – только на этот вопрос и хватило сил. Парень заглатывал нервно воздух прильнув к косяку двери.
– Нет! – Геннадий Владимирович был категоричен, – Бег – суть размышление о мире, смерти, возрождении и бессмертии, – он умудрялся еще и разговаривать на ходу.
Позже, я рассказывал юным наркоманам о мистических кружениях дервишей и умолял не провоцировать Геннадия Владимировича, чтоб он не захотел ввести в тюремный дворик традиции суфийских практиков. Бегать час мне и самому было нелегко, шумело в висках, кололо в боку, закладывало уши и сводило голень.
Другой наш коллега выходить на прогулку не хотел. Осужденный за истязание, доходягой он был редкостным, как и кого такое существо способно истязать осталось загадкой. Чувствовал кровопийца себя ужасно, тщедушное тельце знобило, тошнило и мутило. Врач должен был принять его сегодня, но поскольку конвоя в тюрьме в связи с последним сокращением осталось совсем мало, мучителя завели сначала с нами. Он сел на скамейку, завалившись на бок. Казалось, сейчас умрет или рассыпется на части. Три мужика принялись раздеваться, разминаться и бегать в привычном направлении против часовой стрелки. Погода стояла сухая и жаркая. Эффект лошадиного табуна не замедлил сказаться, пыль поднялась густым тёмным облаком. Доходяга закричал истошно-визгливым криком. Через минуту его под руки подхватили конвоиры и поволокли в медпункт. А оттуда увезли в больницу.
Избавлению от истязателя была рада вся хата. Смердящий дух издавал настолько зловонные запахи разложения плоти, что не помогали ни вентиляция, ни круглосуточное проветривание. Геннадий Владимирович давно хотел сплавить его на лечение. При проверках велел не выходить из камеры и замереть на шконке с закрытыми глазами. Ответственному за корпус господин Зеленцов с серьезным видом из раза в раз докладывал, что истязатель впал в кому и нужно отправлять в лепрозорий.
– У него кома, посмотрите! – он буквально втаскивал мента в хату и тыкал носом в бездыханное тело, – Он в коме!
Но кома и лепра на корпусного действовали слабо, он даже не морщился. Истязатель продолжал разлагаться и тухнуть, поэтому все были бесконечно рады, когда тело госпитализировали.
Погоды, как назло, стояли душевные, прогуливающиеся в соседних двориках хотели общаться и обмениваться мнениями относительно раннего цветения сирени в этом году. В одном СИЗО сидели и малолетки, и женщины. Нам шумели в стенку. Именно шумели, к слову «стучать» в тюрьме весьма предвзятое отношение. Любое привлечение внимания – тюремного персонала, арестантов за стенкой в соседней камере обозначается глаголом «шуметь».
– Говори! – разрешал Геннадий Владимирович.
– Какая хата? – стандартный вопрос, но милым женским голоском.
– Три девять!
– Гена, это ты?
– Да!
– Это Анжела!
– Анжелочка, привет!
– Генушка, забери меня в Москву!
– А ты красивая?
– Очень!
– А какая у тебя статья?
– Сто пятая[10 - Статья 105 УК РФ – «Убийство».]!
– Роковая ты баба, я, пожалуй, тебя пораньше выйду!
Если женский пол маячил вдалеке при возвращении с прогулки или еще при каких передвижениях по закрытой территории, Геннадий Владимирович не мог удержаться:
– Девчонки, привет!
– Какие, на хрен, девчонки, Зеленцов? Не хулигань, – смеялся конвойный, – Там такие красавицы, без контакта заразишься!
– Девчонки, заноси ноги[11 - «Заносить ноги» – организовать перемещение тюремных благ, «грева», просить тюремщика передать или воспользоваться «дорогой».] в хату три-девять. Грев[12 - «Грев» – любая вещь, чаще сигареты или еда, способные скрасить жизнь арестанта. «Греть» – носить передачки или передавать блага из хаты в хату.] придет! – не унимался он.
– Какой грев, Генушка? – кричали в ответ.
– Какой, какой? Герман Оскарович!
Мы возвращались с прогулки измотанные, в сырых насквозь футболках. К тому времени из дома мне передали несколько однотонных чёрных, их разрешалось менять. В СИЗО, в отличии от колонии требования к одежде зэков минимальны, разрешено почти всё, даже самые экстравагантные стили и эклектические направления современной моды. Кто во что горазд.
Психоэнергетическое обучение давало результаты, тяжёлых дум становилось всё меньше, время и вправду бежало быстрее, а вечное сейчас казалось замечательным. Особенно, если сразу после бега заварить чаёк, намазать бутербродов и включить телевизор.
Мы смотрели все новостные программы. Геннадий Владимирович желал держать руку на пульсе, вдруг по выходу придётся встать у руля, и закономерно обеспокоился ростом исламского фундаментализма и участившимися террористическими актами во всем мире. Я быстро смекнул, что жертвами становились, как правило, неспособные процитировать Писание.
– Геннадий Владимирович, пора учить Коран!
– Я думал об этом – нахмурив лоб поддержал он, – Европа уже правоверная, вот-вот и до нашей «Белки» доберутся. К тому же я, как представитель Физтеха, хоть и совсем немного, но помню священных текстов.
– Правильно – гоготал Сеня. Представляешь, врываются к нам в хату террористы, а мы их посылаем по пизде, безупречно цитируя пророка Мухаммеда. Вот они офигеют! Он с довольным видом поедал снедь после часовой прогулки и был готов ввязаться третьим в любую авантюру.
Библиотекарь нам Корана не выдал. То ли все экземпляры разобрали выходцы из Средней Азии, коих в соседних хатах было немало, то ли наука математика, а он был учителем, казалась ему выше физики и столичного авторитета он авторитетом не посчитал. А может, в победное шествие ислама по миру не верил, в общем, проигнорировал запрос.
Однообразными тюремными вечерами Геннадий Владимирович любил вспоминать свои московские времена и рассказывать провинциалам про блеск огней большого города. Особое место в его историях занимал Коля Басков. К удивлению сокамерников, с бывшим учеником Монсеррат Кабалье и нынешним идолом поп-сцены для предпенсионеров наш старший товарищ и сосед по шконке знаком был коротко.
– Я купил у него Мерседес. Он сейчас арестован, – изобретатель кивал в сторону телевизора, – так Коля мне во всех красках описывал как на заднем сиденье ебал Оксану Федорову! – сам он умилялся при этом и закатывал глаза так, как будто благодать через сидение перешла и на него.
По этой причине вся хата не пропускала по вечерам «Спокойной ночи, малыши!» в надежде увидеть прекрасную ведущую, получить повод в очередной раз вспомнить белое кожаное сидение позади водительского и позавидовать.
– Мы в этом зале были с Колей Басковым, он совершенно весь отделан деревом, ну полностью! – рассказывал он про новое помещение какого-то театра, а воры и наркоманы слушали и смотрели благоговейно. Авторитет креп.
– У меня дом в Барвихе недалеко от Коли. Бывало, едет с концерта, ко мне заглядывает: «Геннадий Владимирович, накапай коньячка французского, я видел у тебя в баре стоит».
– Смотри, Геннадий Владимирович, – время от времени не выдерживал я, – Твоего друга показывают, – когда Колю в очередной раз транслировали по ТВ. И Гена подбегал к экрану со словами: «Эх, Колька, Колька… знал бы ты, как тут у нас хорошо!»
Мы сдружились. Геннадий Владимирович принадлежал эпохе, когда идеалы всесторонне-гармонично развитой личности были не пустым звуком. Знал множество интересных вещей из смежных областей наук, имел своеобразный взгляд на политику, много читал, везде бывал и был знаком с лауреатами различных премий лично. В то же время оставался форменным мальчишкой, порывистым и дерзким и не на шутку упивался игрой в тюрьму.
Обладатель заветного Мерседеса с ДНК Оксаны Фёдоровой никого в хате не подпускал к «дорогам» – средству общения в изоляторе. Решётки на окнах крепились двойные, высунуться не представлялось возможным, поэтому для установления связи по вертикали от верхнего этажа к нижнему спускали веревку с грузом. Нижний этаж с помощью коня – длинной палки, конструируемой из газет или прочего хлама вылавливал веревку. И цеплял к ней малявы, а в случае нужды в других хатах – чай, сигареты, иногда даже сервелат и прочие продукты питания. Межкамерное общение было беспрепятственным, как судоходство по реке Кама.
Для связи по горизонтали ждали попутного ветра и с помощью парашюта – целлофанового пакета – дорога летела в соседнюю хату и вылавливалась коллегами при помощи того же коня. В больших хатах общение многовекторное и по обоим горизонталям – вправо и влево. Связисты показывали не свойственную им на воле работоспособность, до самого утра карауля пассаты и муссоны.
Начальство СИЗО с дорогами пыталось бороться. Менты обрывали их, отжимали коней при шмонах, составляли рапорты и отправляли в карцер железнодорожников. Не помогало ничего. Дороги вечны, неискоренимы и бесценны для общения между подельниками, да и жить с ними веселей.
– Эх, дороги, пыль да туман, холода, тревоги, да степной бурьян, – напевал Геннадий Владимирович сразу после отбоя.
У него был лучший конь на «Белке». Сконструировал из двухлитровых пластиковых бутылок, разрезав по науке и скрепив меж собою. Произведение тюремного искусства получилось невиданной длины.
