Но Пелагея вернулась. Вернулась побитой собакой.
Глава третья
– Глядзи, Петруха, кого привёл к тебе, – с белорусским дзеканьем проговорил дебёлый дядька лет сорока, подводя Антона к столу у плохонький хаты с сидящим за ним дедом. Старик наливал в стакан водку.
– Хули ты, Алесь, мне меша… – он осёкся, ломанулся к Антону и уже через какую-то секунду рыдал у него на груди: "Тоха, Тоха-а-а! Не позабыл батьку рОдного, приеха-ал!"
От отца нестерпимо несло алкоголем, немытым телом, нестиранной одеждой и ещё какой-то дрянью.
Леденящая тоска сковала всего Антона. Будто кто-то жестокий тянул его в преисподнюю…
Он помнил, что такая чёрная меланхолия его всегда была предвестницей нехороших событий.
"Господи, что ж я невезучий такой?! Мать глупая, бабка и братья злые. Ну а этот… Этот – вообще животное…"
Надо было срочно отсюда бежать, спасаться, но Алесь по приказу Петра уже разливал беленькую в противные гранёные стаканы.
Антон, увидев, что отец захрапел, уронив голову на деревянный, ничем не покрытый стол, выплеснул пойло в траву.
"Пойдём ко мне, парень", – произнёс, поднимаясь, сердобольный Алесь, и Антон за ним покорно поплёлся, бросив, впрочем, взгляд на родителя.
– Может, его тоже… с собой?
– Его-то? Не, у него баба тут. Подберёт… – ухмыльнулся селянин.
Жил Алесь в добротной избе. Дома у него никого не было. Новый знакомый накормил золотистыми драниками с вкуснющей домашней сметаной, напоил компотом и только потом начал расспрашивать.
– Лет-то сколько тебе?
– Пятнадцать.
– И что ты у хмыря этого забыл?
Антон угрюмо молчал. Ну не расскажешь же первому встречному, что за компанию обнёс он продуктовый магазин, потому что нечего жрать, и его теперь ищет милиция. К отцу в эту белорусскую деревню его сплавила семья. От греха подальше.
– Понял. Ладно, идзи, паря, спать.
"Тоха, вставай! Вставай, мать твою!" – Кто-то больно тряс его за плечо ранним утром. Этим кем-то был отец.
Как ни странно, трезвый.
– Собирайся, сын. В город едем.
– В какой ещё город?
– А те чё, эта лярва не сказала, шо я в городе живу?!
Лярвой, очевидно, он называл мать Тоню.
– А ты ваще в курсе, что я тя в честь неё назвал? Любил я её, Тоньку-то. А она меня предала.
Предала. Вот, значит, как папаша трактует мамин отчаянный побег от него, вечно хмельного скота, который бил и её, и детей…
Антону тогда было пять. Как-то ночью отец ввалился домой, как всегда, навеселе и просто подмял его, малыша, под себя. Антоша хотел высвободиться, но эта скотина его едва не убила. Мама тогда так жутко кричала…
Жили они в общаге, и только соседи спасли Антона от "любящего" родителя.
"Вставай, сын, в школу поедем записываться", – всё теребил отец. Ехать никуда не хотелось.
***
Дочь Злата не оправдала надежд Лидии Акимовны. А ведь всё было при ней: красота, ум, характер.
Но эти качества перечёркивала Златина лень. Лидия растила дочку одна: муж бросил семью, когда Златке было два. Воспитывать дочь не получалось: на неё не действовали ни уговоры, ни окрики, ни побои.
Пришлось применять подкуп. Можно было, конечно, сдать мерзавку в детдом, но мешала проклятая жалость.
И, презирая себя, Лидия платила Злате. Хотя бы за то, чтобы дочь переходила из класса в класс, пусть и со сплошными трояками, да не пила.
С ранним курением Златы пришлось смириться. Как и с работой дочери на вредном заводе (там много платили) и с браком с сельским парнем Жекой.
Детей у пары долго не было, и Евгений Злату оставил. Уехал в своё село, бросив работу на предприятии, где когда-то они познакомились.
Ну а потом непутёвая дщерь нагуляла дитя и дала ему отчество и фамилию Жени. Очевидно, убедила лоха, что он отец девочки. Ради алиментов.
Имя ребёнку Лидия тоже купила – за блок дорогих сигарет. Ей вдруг подумалось, что если малышка будет называться, как она сама, то и походить станет на бабушку.
Глава четвёртая
Линда сидела на берегу реки Ташла, любовалась ею, красивым старым мостом, курила и рефлексировала.
Слёзы обиды на мать, не взявшую её к себе, высохли сразу же, как только Линда увидела Ташлу – спокойно несущую свои волны и равнодушную ко всему остальному. Это царское безразличие природы исцеляло душу лучше самого крутого антидепрессанта.
А маман-то поселилась в живописном районе Ставрополя… Интересно, как ей удалось заполучить здесь жильё? Это была одна из тёмных тайн Златы Олеговны…
Линда сошлась с матерью после долгих лет разлуки лишь три года назад, когда умер отец. Девушку о кончине Евгения Савельевича не известили, но мать каким-то образом о трагедии прознала и позвонила Линде.
Они встретились – втайне от додельника Антона, и Злата Олеговна не без злорадства сообщила, что двоим своим отпрыскам от второй жены папик подписал дарственные на всё своё имущество, а Линде не оставил ни копейки.
Девушка тогда разрыдалась, хотела бежать в суд… Но вскоре сникла. Провернуть это муторное дело без Антона не получится, а он, подтверждённый медкомиссией шизик, наломает дров. Так что пусть подавятся так называемые родственники. Да и что там, в этом селе, ценного?
Поэтому ничего она своему законному не сказала, а отца простила.
То, кем является её папа, она прекрасно поняла ещё в 20 лет. Тогда Линда как студентка журфака проходила практику на местной радиостанции.
Как-то её вызвал в свой кабинет куратор по фамилии Манин. Был это нездоровой полноты мужчина лет 50-ти.
– Скажи, Лида, твоя фамилия Герасимова?
