Он сказал почти покровительственно:
– Абсолютно верно, господин президент!
Он потирал ладони, улыбался, заряженный энергией, как лейденская банка, в его присутствии вот-вот начнут зажигаться лампочки, из принтера поползет лист с рапортом о готовности к работе, а в моем ядерном чемоданчике вспыхнет надпись с просьбой подтвердить приказ о запуске. Один из моих лучших учеников, он рано ушел на вольные хлеба, докторскую защитил левой ногой, одновременно занимаясь десятком других дел, разбрасываясь, отвлекаясь, забредая на заведомо тупиковые дороги, трижды женат и трижды разведен, но со всеми женами в хороших отношениях, здоров и силен, можно даже сказать, что он из породы деятелей, которые переворачивают мир, у него только один заметный минус – отсутствие честолюбия и чисто расейская инертность. Имей десятую долю его способностей немец, то с его усидчивостью сумел бы дослужиться до президента страны, испанец или итальянец стали бы президентами на своем темпераменте, француз – на бойкости, Павлов же точно и умело дает оценку событиям, ювелирно прогнозирует их развитие, а когда все сбывается, ему разве что кто-то скажет с удивлением: гляди, опять угадал! И Павлов остается довольным тем, что вот он опять прав, сумел предвидеть то, что не замечали ни президенты, ни целые прогностические институты.
Ессно, Павлов с немалым брюшком, которое совершенно не пытается скрыть или хотя бы втянуть, не посещает тренажеры, не прочь не просто выпить пивка, а и перепить, его интересы лежат исключительно в мозговой сфере, а на покрои костюма, солярии и прочую немужскую ерунду просто не обращает внимания. Удивительно еще то, что он единственный, кто не вызывает у других чувства ревности или соперничества, хотя является самым приближенным к президенту человеком, то есть как бы обладающим огромной властью. Все уже убедились, что Павлов абсолютно не пользуется возможностями, не настроил себе и родне роскошных особняков, не наоткрывал счетов в швейцарских банках, а роль советника президента видит лишь в подсказывании тех вариантов политики, которые нужны самому президенту.
Изображение американского президента исчезло, побежали кадры разрушенных домов, потоки воды, плачущих людей, голос диктора сказал профессионально скорбно:
– Крупнейший за всю историю ураган обрушился на берег Нигерии! Разрушено семь приморских городов, погибло не менее двенадцати тысяч человек. Тридцать тысяч считаются пропавшими без вести. Стране нанесен огромный материальный и моральный ущерб, оппозиция сразу же объявила, что боги мстят за антинародный курс правительства, и призвала народ к сопротивлению. Начались уличные бои, армия выведена из казарм, генерал Кабуки взял власть в свои руки, но на юге страны генерал Ебару отказался признать власть Кабуки и объявил себя верховным правителем Нигерии. Начались бои с применением танков и тяжелой артиллерии…
Павлов заметил остро:
– Как будто лавина катится… Еще лет пять, ну десять, при известии о таких разрушениях весь мир бы бросился помогать, а эти Кабуки и Еб… как его, и не подумали бы драться за власть, когда в стране такое…
– Среди ночи, – продолжил голос, – на юге Германии вспыхнул крупнейший склад химических веществ концерна «Ютланд и К°». По сообщениям подоспевших пожарных, они видели тела убитой охраны. Серия мощных взрывов заставила отступить, пожар охватил площадь в сотни гектаров, где располагались мощные газгольдеры. Гигантские выбросы ядовитого газа заставили население в панике покинуть свои жилища, ветер отнес ядовитое облако в сторону соседнего города. К утру в городе остались единицы уцелевших…
– Нехило кто-то развлекается!
– Но соболезнование послать надо, – заметил я.
– Да, я прослежу… Тихо, это круто!
– …серьезная катастрофа, – говорил голос, на экране проползали снятые с вертолета запруженные дороги, забитые автомобилями, бегущими из города, – произошла на германской атомной станции. В результате аварии, умышленной или случайной, реактор вышел из строя, в атмосферу выброшено радиоактивное облако, но от взрыва станцию удалось спасти. Ущерб от радиации превосходит чернобыльский.
– Так и надо, – сказал Павлов кровожадно.
– За что? – поинтересовался я.
Он пожал плечами:
– Не знаю. Наверное, потому, что не только нам хреново. Там же радовались, что у нас с Чернобылем, хоть и делали скорбные лица, соболезнования слали, даже грузовик со старыми вещами прислали, будто в насмешку… А теперь языки втянут в задницу. Зато французы будут говорить, что у немцев руки из жопы растут.
– Ну да, мы не одиноки, да?
– Да, – согласился Павлов. Добавил ехидно: – Дмитрий Дмитриевич, вам не тяжело все время быть демократом? Здесь же от подслушивания перекрыто?.. Никто не засечет, что мы… искренни?
Я подумал, кивнул:
– Ты прав, чувство радости есть, есть. Но все-таки подленькое чувство, верно?.. Если по большому счету, то чему радоваться? Ведь мы все – человеки. Один биологический вид.
– Который стал доминантным только благодаря дракам, войнам, истреблениям слабых, – подчеркнул Павлов. – А сейчас, когда эта тишь да гладь… вы не находите, что природа пытается спасти нас, Людей? Мы перестали воевать, спасаем даже безнадежных больных и уродов, вот Нечто Высшее, это я чтобы не употребить слово «Бог», и посылает на землю то ураганы, то СПИД, то террористов… Если справимся с ними, еще что-нибудь пришлет, пострашнее, но чистку проведет обязательно!
Я покачал головой:
– Глеб Борисович, у вас чересчур образное мышление. Нет-нет, вам можно, мне, увы, нельзя.
Глава 4
Чазов, медлительный, осторожный, не медик давно уже, а величавый царедворец, присел рядом в кресло, на самый краешек, а потом, подумав, забрался поглубже. Ухоженное лицо излучало уверенность, а когда улыбнулся мне успокаивающе, во рту коротко блеснули идеально ровные крупные зубы с легкой желтизной: не стоит семидесятилетнему ставить себе зубы жемчужной белизны. А вот так, под цвет старой надежной слоновой кости, – в самый раз.
– И как себя чувствуем? – осведомился он. – Нет-нет, пока лежите!.. Придет сестра, посмотрим результаты. Если нужно, проведем добавочные… исследования.
Он не сказал «анализы», слишком много в этом слове от уколов, собирания мочи и говна, серые глаза смотрят уверенно и спокойно, мол, все в порядке, здесь Центр по особенностям здоровья Президента, здесь лучшая в мире аппаратура и лучшие врачи, я на это уверение опустил взгляд, чтобы он не прочел в моих глазах откровенное: если так, почему у тебя самого темные мешки под глазами, желтые белки и склеротические бляшки под кожей размером с тарелки? Не все медицина может, не ври…
Пришла не сестра, да я и не ждал молоденькую вертлявую девочку, что в больницах ошиваются только до тех пор, пока не выскочат замуж. Солидный мужик профессорского вида, наверняка тоже академик, протянул Чазову бумаги, на меня лишь покосился неприязненно, явно не мой избиратель, сказал хмуро:
– Не нравится мне вот это несоответствие… И вот это.
Он указал пальцем. Чазов всмотрелся, кивнул:
– Да, странно. А как вам это?
Он тоже указал пальцем. Мужик, похожий на академика, буркнул:
– И это не нравится.
– А вот это?
– Здесь вообще запущено… Будем резать сегодня? Ампутировать, в смысле?
Моя кожа покрылась липким потом, Чазов прогудел, не отрывая глаз от бумаги:
– Дмитрий Дмитриевич, не волнуйтесь вы так, а то у нас приборы зашкаливает… Это у Константина Михайловича такие шуточки.
– Хороши у вас шуточки, – ответил я нервно.
– Это значит, – проговорил Чазов, взгляд его все еще бегал по бумаге, возвращался, брови сдвинулись на переносице, – что у вас… все нормально… сравнительно. Иначе уважаемый Константин Михайлович так шутить не стал бы.
Я проследил за его взглядом, лицо Чазова очень серьезное, поинтересовался:
– Сравнительно с чем?
– Да так, – ответил Чазов, – так просто… некоторые параметры у вас таковы, что хоть сейчас в космос. Другие… тоже неплохо, неплохо. Люди помоложе вас хотели бы иметь такие данные…. Гм…
– Но что не так? – спросил я.
Он наконец оторвал взгляд от бумаги, глаза оставались очень серьезными.
– Дмитрий Дмитриевич, – спросил он, – вы никогда не баловались шахидизмом?
– Чем-чем?
– Я имею в виду, не любите ли вы время от времени надевать пояс шахида и, накинув сверху просторную рубашку, разгуливать по улицам, помещениям, заходить в людные места…
Я покачал головой, переспросил:
– У меня что, такое состояние?
