Запомнил – удивительно красивейшие иконы…
Короче говоря, уезжал я из Москвы в подавленном состоянии. Что называется, на грани душевного расстройства.
Спас мою извращенную от долгих лет службы психику от полнейшего разрушения завораживающий бой курантов на Спасской башне.
Он, точно хрупкий мостик, соединил мои наивные детские переживания o любви к Родине c чудом выжившей крупицей, пусть и искаженного, но патриотизма.
Есть такие места, минуты в жизни каждого человека, когда не хватает слов, когда не хватает даже эмоций выразить свое душевное состояние, волнение…
Стоишь, завороженный, рассматривая купол храма, или развод караула у Могилы Неизвестного Солдата в Александровском саду, или оцениваешь масштабность стройки Беломорского канала, вырытого почти что голыми зековскими руками…
В общем, пора ехать дальше…
Если кто частенько путешествует железнодорожным транспортом, заметил, наверняка, что пассажиры на Казанском вокзале ведут себя особенно, как-то иначе, чем на других…
Этак, – э-эх! c цыганским задором, весело матерясь и шумно пыхтя, начинают штурмовать вагоны, каждый стараясь быть первым. Будто на подступах уже близок, страшен и беспощаден лютый враг…
Рвутся лямки китайских сумок, еле пролезая через узкие двери. Плачут, психуют дети. Тут же, получив пенделя, замолкают, сузив, полные мести, заплаканные глаза. Женщины оказываются пронырливее, мужики c красными носами покрываются испариной. В итоге мест хватает всем. И, проводница, изрядно заведенная, уже орет:
– Туалеты открою после санитарной зоны!
– Яблочки помыть бы только…
– Вы русский язык понимаете?! Или Вы – дебил…?!
На платформах Ленинградского – спокойствие, возведенное в куб.
Шокированный чрезвычайно неторопливой посадкой в вагон, я сидел на своей боковушке, уныло и подозрительно оглядываясь.
Попутчики получили белье, попили чайку, дружно сходили в туалет, и улеглись спать.
А где же разлитое на липкий пол пиво?! Пахучая лапша?! И непременно всегда, стойкое правило: должен присутствовать какой-нибудь неугомонный дитенок или подвыпивший мужичек, призванный лишить весь вагон сна и покоя, а лучше, если сразу целое купе таких вот…
В довершение… Через час меня кто-то будил, толкая в плечо. Я, продрав глаза, разглядел двух милиционеров.
– Ваш плеер? Уберите, подальше. Доброй ночи. Приятного путешествия.
– Спасибо!
Одиночество
Как говорится, только начал жить, и тут новая беда…
Я моментально смекнул, сдавая финансовые документы в бухгалтерию института, что денег у меня все три года обучения будет крайне мало. Или, если уж быть совсем честным, их вообще не будет. Так что на те самые пресловутые московские носки придется копить минимум полгода.
Но нежданно-негаданно мне сразу же предложили на первое время, то ли из чувства гостеприимства, в том смысле, что я обязательно откажусь, то ли уж заведено было так, занять одну из комнат в общежитии, а по сути, в казарме. Чего выпендриваться-то?! Я согласился.
А что?! Вполне сносное жилье. Окна, стены, даже дверь c замком. Солдатская казенная кровать. Тумбочка. Шкаф. Но главное, – все это бесплатно, и можно подольше поспать, в особенности промозглым осенним понедельничным утром перед построением на плацу.
И когда преподаватели, другие адъюнкты, курсанты старших курсов в личном авто или автобусе стояли в пробках или уныло брели обходя глубокие лужи спрятавшиеся под ворохами опавших листьев, я еще сладко дрыхнул под двумя теплыми одеялами.
Мне от двери моей комнаты до места в строю, было, максимум метров шесть – семь…
А ничто так не радует, как неприятности у других!
Обзавелся маленькой плиткой, сковородкой, чайником. Холодильник заменил ледяной подоконник, стиральная машинка наличествовала в виде красного тазика c двумя ручками. Туалет и душ – по коридору и направо…
Телевизора, правда, не было. Это обстоятельство заставило читать книги.
Только теперь я понимаю, что это были не самые плохие месяцы моей жизни…
В будние дни добросовестно ходил на занятия.
Натаскивали к сдаче кандидатского минимума и начитывали еще какую-то хрень. Потому что помимо кандидата наук, я должен был стать и преподавателем высшей школы.
Так и жил из недели в неделю: до обеда слушал лекции, потом готовил себе кушать, после обеда – дремал часок, другой. Вечером ходил в магазин за продуктами. По службе особо не дергали. То ли забыли обо мне, то ли в глазах руководства я и так выглядел научным «фанатиком», обреченным на аскетический образ жизни. Действительно, кто же согласится добровольно в тридцать c лишним лет жить в казарме?!
А в выходные я выбирался в город поглазеть на нормальных людей в гражданской одежде, так сказать – «пошопинговать».
Гулял. Иногда от нахлынувшей тоски забредал в кафе или ресторанчик, заказывал малюсенькую чашечку крепкого кофе. Сидел за пластмассовым столиком, разглядывая прохожих, спешащих куда-то по своим воскресным делам по ту сторону запотевших окон…
В эти минуты было особенно грустно. Я же догадывался, что люди спешат домой или в гости. Где-то их c нетерпением ждут. Может быть, и не всегда от любви и нежности в сердце. Может быть, там присутствовали и меркантильные нотки. Но все же их кто-то ждал. Кто-то думал o них:
– Ленка! Когда мать вернется?!
– Откуда я знаю?
– Свари-ка чего-нибудь, я жрать хочу!
– Некогда! Сам вари!
– Вот вырастил на свою голову! И теща, зараза, тоже где-то шляется! А где макароны лежат…?!
На мой взгляд, есть три вида одиночества: в первом случае человек оказывается где-нибудь в лесу, пустыне или на необитаемом острове. Тут все просто и ясно. Во втором – человек живет, например, в городе, работает, ходит в кино, на хоккейные матчи, разговаривает c другими знакомыми людьми. Но такое общение – поверхностное, мимолетное:
– Привет! Как дела?
– Нормально.
– Как у тебя? Тоже ничего.
– Ну, если что, звони.
– Лады.
А потом расходятся, и не видятся еще лет так этак …цать…
И, третий вариант. Человек одинок среди близких ему людей. Этот случай самый печальный, самый убийственный…
