Я слез, держась за толстую заднюю лапу, передние слишком близки к страшноватой морде, изо всех сил старался держаться прямо, улыбался мужественно, ни звуком не выдал боль от защемленной задницы. Женщина тут же ухватила ремень и потащила усталого дракона в сторону леса.
– Сейчас он лететь не может, – объяснила она с упреком, словно это я довел ящерицу с крыльями до предынфарктного состояния. – А вам, если так уж не нравятся драконы, надо летать на селептерах!
– Хорошо, – согласился я, – буду. А что это такое?
Она пожала плечами.
– Откуда я знаю?
– Ну… вы ж сами изволили… обронить изволили!
– Так говорят, – отмахнулась она. – Были слухи, что где-то далеко на юге… Но теперь, когда война, все оборвалось.
– Жаль, – сказал я искренне. – А селептеры… странное имя. Это такие драконы или… машины?
– Машины? Что это?
Я помахал ей рукой.
– Вам пора. А то уже солнце поднимается… Идите прямо на восток. Эти деревья кончатся, а там уже тот лесной замок…
И все-таки, оставшись один в ночном лесу, пусть и предрассветном, я ощутил приступ страха, почти паники. Тело мое вздрагивало при каждом шорохе и пугливо хваталось за пояс, где раньше висел молот. Кто-то говорил, что нетрудно быть храбрым на людях, куда труднее быть отважным, когда тебя никто не видит, и сейчас я со стыдом ощутил, что в самом деле бегу через лес с перекошенным от страха лицом, сгорбившись, дышу часто, выгляжу, как бегущий от плети хозяина раб…
Я заставил себя глубоко вздохнуть, выпрямился, плечи пошли в стороны, а взгляд, надеюсь, стал гордым и надменным. Так и несся через лес: выпятив нижнюю челюсть, на губах презрительная улыбка, взгляд свысока на все, будь это упавшее дерево или же прошмыгнувший мелкий зверек, который, может быть, вовсе не зверек, а… Не думать о таком, не думать!
В этом лесу, как рассказал мне по дороге Беольдр, по ночам появляется ночной народ, которого не видит никто из живущих. А кто увидит, тот больше не увидит белого света. Ночной народ выносит из тайных пещер драгоценные камни, что добыл в глубинах земли, и раскладывает на полянах, чтобы камни впитали свет звезд, набрались магической мощи. Некоторые камни, которые выносят уже сотни или тысячи лет, набрали такой мощи, что способны разрушить этот мир и создать новый. А самые молодые камни, которые набирают свет звезд только неделю-другую, могут привораживать или отвораживать, лечить раны и болезни.
Кроме того, в этом лесу бродит конь с рогом посреди лба. Он как стрела бросается на человека и пронзает его рогом насквозь. Вообще-то это не конь, только обликом схож, а на самом деле это зверь, что остался с тех времен, когда на небе еще не было луны…
Еще страшнее деревья, что обхватывают неосторожного путника ветвями и корнями, выпивают его досуха, а утром солнце освещает только иссушенный труп. Такие деревья нельзя отличить, днем они как простые деревья, а вот ночью… Еще здесь ходит чугайстыр, что ловит мавок и рвет на части, а сами мавки сидят чуть ли не на каждой ветке, только ночью здесь можно встретить дивного дракона, что знает людскую речь и может прикидываться купцом, зато встреча с попутником, а то и вовсе с исчезником грозит как днем, так и ночью…
Край земли искрился, солнце высунуло раскаленную лысину, оттуда сразу пошел радостный свет, а от всех предметов побежали угрюмые бесконечно длинные тени.
Запыхавшись, я вылетел из леса и взбежал на вал. Сердце оборвалось и покатилось в темный ров. Мост поднят, незамеченным вернуться не удалось…
Внезапно послышался скрип. Я не верил своим глазам – подъемный мост очень медленно пошел вниз. Я дергался, стискивал кулаки, оглядывался на встающее солнце. Беольдр сейчас поднимается, а то уже и встал, седлает коня. Спрашивает Терентона, куда мог деваться из запертого замка его спутник… С другой стороны, кто как не Терентон опускает подъемный мост? Вряд ли ему сообщили, что я вернусь да еще вот так… Явно, завидев меня, терзается страхом, что если я убежал из Морданта, такой герой, то ему не сносить головы… Но и оставить меня здесь, на рву, бесполезно, ведь Беольдр все равно выедет из замка, я брошусь навстречу и все расскажу, мы тут же вернемся, чтобы все здесь сжечь и разрушить…
Концы бревен опустились наконец на уровень моего пояса, я подпрыгнул, вскочил на мост и побежал к воротам. Мост опускался еще пару секунд, потом остановился и начал подниматься.
Я выбежал во двор. Дверь здания распахнулась, вышел Беольдр. Лицо его было хмурым и подозрительным.
– Дик, – проговорил он с великим удивлением, – где ты был?..
Краем глаза я увидел, как из башенки ворот спустился Терентон. Лицо его побледнело, он старался не смотреть в мою сторону, но уши вытянулись, как у самого породистого эльфа.
– Я? – переспросил я. – Вообще-то у меня было ночью такое приключение…
Беольдр насторожился, Терентон стал еще несчастнее.
– Что случилось? – потребовал Беольдр.
– Да когда наступила ночь, – сказал я, – мне было так душно… я пошел к колодцу напиться… Вода холодная, правда!.. Зубы ломит. А потом пошел обратно, но в потемках заблудился, я ж тут не знаю, где и что. Блуждал, блуждал, пока не понял, что уже хожу по пятому разу, а конюшни все нет… Свалился в каком-то углу. Вот только сейчас проснулся. Все тело болит, спал на каких-то поленьях…
Со стороны Терентона послышался мощный вздох. В его смертельно бледное лицо возвращалась кровь. Он пугливо посмотрел на меня, тут же отвел взгляд.
Беольдр взглянул в сторону подъемного моста:
– Что там у тебя скрипит?
– Уже меньше, – ответил Терентон поспешно. – Вы, ваша милость, изволили не одобрить скрип. Вот я утречком, чтобы вам угодить, смазал цепи. А потом разок опустил и поднял, чтобы масло протекло во все щели…
Беольдр благосклонно кивнул.
– Еще смажь, – велел он. – Все равно скрипит. Вечно вы, торговцы, жадничаете!.. Даже масла вам жаль, которым хоть подвалы заливай… Ладно, Дик, иди быстрее седлай коня. Мой уже готов, понял?
– Понял, – пробормотал я. – Поверьте, ваша милость, мне так стыдно, так стыдно.
Я побежал к конюшне, едва не упал, а когда распахнул ворота, одна только мысль жгла череп. Как с такой задницей я смогу выдержать весь обратный путь?
Обратный путь я не выпускал молот из руки, то и дело швырял в любую подозрительную тень, даже если то в самом деле оказывалась тень от дерева или камня. Наше возвращение сопровождали страшный грохот, треск, падающие деревья, так что устрашенные тролли, гоблины и всякая мелочь вроде диких гномов рисковать шкурой не стали…
Беольдра приветствовали еще в городских вратах как героя. Двух коней с таинственным бартером тут же увели в сторону королевской оружейной, а ко мне подошел молодой священник, за его спиной маячили двое стражников. Мечи у них в ножнах, но оба держали острые копья. Один сразу же взял коня под уздцы, а второй окинул острым взглядом мои доспехи в поисках щелей.
– Сын мой, – сказал священник, хотя явно мне ровесник, – я готов проводить тебя в святое место.
– К мощам? – переспросил я.
– Нет, – ответил священник. – Тебя готовы выслушать… в другом месте.
Мое распаренное долгой дорогой тело как будто бросили в ледяную воду. Доспехи сразу показались невыносимо тяжелыми. Я медленно спешился, стражник потянул коня в сторону.
– Не беспокойся, – сказал священник елейным голосом. – О нем позаботятся.
– О, не сомневаюсь, – пробормотал я. – Это же конь, не какой-нибудь человек… Тем более простолюдин.
Глава 8
Стены покачивались, а ноги мои подгибались, становясь ватными или, напротив, превращаясь в негнущиеся колоды. Сердце сжималось, а страх уже заранее растолок в пыль все доводы и оправдания.
Молчаливый слуга распахнул перед нами двери. Стражник остался, священник повел через анфиладу залов, строгих, с неимоверно высокими стрельчатыми сводами. Если там, в своем мире, я видел церкви – уютные и вкусные даже с виду разукрашенные домики, куда старушки носят «освятить» сдобные куличики да пасочки, чтобы потом вернуться домой и лопать их, лопать, лопать от пуза, где сами священники больше обеспокоены задержкой месячных у жены и яловостью коровы, то здесь сама мысль о том, что человек способен есть, показалась бы кощунственной, дикой. Здесь живет дух, здесь знают твердо, что все тленно, кроме чести, доблести, служения Богу и того высокого, что есть в человеке, но о чем в мирской суете забываем и… затаптываем.
Перед дверью высился огромный монах, голову потупил, руки сложил, но не по-наполеоновски на груди, а совсем смиренно в позе футболиста в стенке перед штрафным ударом. Священник сказал ему кротко:
– Вопрошающий доставлен, брат мой.
Монах наклонил голову и, не поднимая головы, толкнул дверь. Вообще-то вопрошающий здесь больше я, успел подумать я и даже жалко порадоваться, что остатки трусливого самообладания сохранил, но дверь распахнулась, и остатки моей трусливой души ушли в пятки, а там забились под стоптанные стельки.
Небольшой темный зал, куда меня доставили, как нельзя больше подходит для судилища. Единственное освещенное место – у каменной стены, и когда я туда встал, сразу вспомнил все и всех, кого и зачем ставили к стенке. Светильник над моей головой растягивает круг света еще на три шага вперед и в стороны, а дальше полумрак, темные фигуры в креслах, но даже сейчас, как схватывают мои быстро приспосабливающиеся глаза, все они в бесформенных плащах и капюшонах, закрывающих лица.
