Косые струи длинных линий
в холсты уверенно ложась,
настроят творчества будильник
на ненасытность слова джаз.
В нём ритмы вечно с горлом спорят
до крови, ветреной слезы
и изгибают волны моря
во здравье детской железы.
Здесь саксофон горластый кормщик,
а пианист как шалопай,
он пальчиком бемоли морщит
с ударником их ставя в пай.
А вот в октаве рифмы полдник
тромбон с трубою льют огонь,
ритм – группа это главный модник,
но управляет всем ладонь.
Свеча органная взбесилась,
мерцая, полыхнет сполна,
то пыхнет к звёздам звука сила,
ведь музыка стиха вольна.
Препоны, времени законы
закрыть пытались полынью,
но подавало время звоны.
За то и рюмочку налью.
Опять звонок в пустой квартире
Опять звонок в пустой квартире.
К дверям бегу полуодет,
в глазок – там будто в старом тире,
ночной греховный силуэт.
Где тело, где душа – не знаю,
что надо путнику, спроси,
а за окном всё стонут стаи
в нём снежный полог у Руси.
Во снах приметы хороводят,
что чёрный скажет человек,
ужель машины и поводья
поскачут, догоняя век?
Где подлинник? В клавиатуре,
иль в виртуальной темноте,
в грехах, что прячутся в натуре
на нотном стане в наготе.
Созвездья прячутся в корзинке,
как озаренье – апельсин,
он новогодний дар кузине
и киви жесткий лик ворсин.
Всё это юг, морские звуки,
под одеялом степь в аршин,
но волны тянут к горлу руки,
но в этом мире я один.
Грузинки речь, ужель Марина
черты забытые листал,
киндзмараули – вспомнил вина,
и гор высокий пьедестал.
Они под небо в белых кручах
и время им лишь для морщин,
а гордость здесь дыханье, участь
среди седеющих руин.
Я помню оторопь кувшина,
Куры звенящую струю
и звон монет, как у алтына,
подвесок женскую судью.
Ты обольстительно спокойна
в глазах темнеет синева,
твоя фигура нежно стройна
в ней безрассудность колдовства.
Но кто – то дышит прямо в двери
звонок набухший в ухо вшит
под утро в снах всплывает ересь,
а вот сознание молчит.
Опахнуло опалом кристаллы
Опахнуло опалом кристаллы
что наутро на левой руке,
золочёный, но кажется талый,
солнца луч на дремотной щеке.
Дали будто в окошко стучали,
шубки белой подсполз материк,
у сосульки звенели печали,
в ней весенний запрятался крик.
Рано, рано – снежинки сияли,
белой крошкой припудрив следы,
будто небо на белом рояле
клавиш белых смыкало ряды.
Но меж ними, бемоли всё кролем,
не меняя лазурной щеки,
скачут, мнут воробьиную долю,
разбивая капелей зрачки.
Наст под лыжей скрипит очень лично
и коньковый наморщился старт,
ты на ля, я на ключик скрипичный,
мы по звукам побили поп- арт*.
Скрябин тоже окрашивал звуки
мы собрали их в белый алтарь,
перебрали основы науки,
в острых гранях скрестил их хрусталь.
День прошёл, паруса зашуршали
