Время нашей беды

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

© Афанасьев А., 2016

© ООО «Издательство „Эксмо“», 2016

О чем эта книга…

Эта книга (точнее, серия книг о разных гранях одной и той же проблемы) задумывалась и пишется мной как произведение очень объемное по смыслам и охвату, я бы даже сказал – всеобъемлющее. Толчком к написанию этого послужил Евромайдан. И последовавшие за ним события – мирная, даже сонная, страна всего за полгода скатилась в гражданскую войну. В такую гражданскую войну, в которой не просматривается даже сколь-либо мизерный шанс на примирение. Многие думают, что в России такое невозможно. Увы, возможно, и я хочу показать, как именно это может произойти…

Как-то раз я слышал такое выражение от старого картежника: садясь за стол играть, ты должен за десять минут определить, за чей счет идет игра. Если ты этого сделать не можешь – значит, она идет за твой счет. Здесь, в этой книге, я хочу показать и рассказать, как делаются майданы и как можно в очередной раз развалить страну, даже не спросив об этом ее граждан. Помните, как в 1991-м на референдуме более семидесяти процентов голосовавших высказались за сохранение СССР – и где теперь СССР? Я хочу показать механизмы запуска центробежных сил в стране. Я хочу показать, как ослабление управленческой вертикали перерастает в полномасштабный политический кризис. Я хочу показать, откуда берутся изменники Родины, предатели и убийцы, чем они руководствуются, как появляются люди, сознательно работающие на обострение обстановки в стране. Я хочу показать, как политический и экономический кризис уходит вглубь и начинает разъедать социальные связи как кислота. Я хочу показать, как, руководствуясь благими намерениями, желая изменить что-то к лучшему, люди открывают врата ада.

Люди! Не голосуйте сердцем, сохраняйте здоровый рассудок. Цените то, что есть, и не ищите врагов друг в друге, кто бы какой национальности, религии или политических взглядов ни был! Не ведитесь на громкие лозунги! И будьте бдительны.

Автор предупреждает, что все события и персонажи в книге вымышлены и не имеют прототипов в реальной жизни. Совпадения имен и названий – случайны.

Приятного чтения…

Пермь, Россия

Аэропорт Большое Савино

Февраль 2017 года

С чего все началось…

Знаете, герой фильма «Солнечный удар», снятого Никитой Михалковым, тоже задавал себе этот вопрос. Задавал, сидя в лагере для пленных русских офицеров, – он ожидал отправки за границу и не знал, что большевики приготовили ему и остальным тысячам русских офицеров, сидящих в лагере, нечто иное…

С чего все началось…

Начну с первого яркого воспоминания, когда я понял, что жизнь выбивается из привычной колеи. Было это два года назад, летом…

В одном из городов России, не большом и не маленьком, за тысячи километров от зоны боевых действий, украинская беженка просила милостыню.

У нее был плакатик и какие-то документы на нее и на ее больного ребенка, документы украинские. Мешая русские и украинские слова, она рассказывала, как ФМС не дает ей гражданство. Русские фашисты, ватаны и запутинцы, кто отворачивался, кто лез в карман за бумажником. Последних было ощутимо больше, чем первых, – люди часто с подозрением относятся к нищим, мол, на бутылку не хватает. Но тут давали многие, понимая, что действительно – надо.

Я тоже остановился. Положил деньги, пошел дальше, стараясь стереть это из памяти… и вдруг услышал, что она нам желает. Не здоровья, как обычно желают нищие. Солнышка она нам желала (сонечка, как она говорила) и мирного неба над головой…

В тот момент я понял… нутром ощутил – что будет беда…

А год назад у меня было застолье… мы сидели, несколько человек… просто сидели за столом. В моей новой квартире я собрал стол по какому-то поводу. Ни о какой политике речи не было, но намечались выборы в Думу… Речь зашла о том, кто за кого будет голосовать… просто кто-то кого-то спросил, и начали обсуждать. Дошло до меня, голосовать я намеревался за «Единую Россию», и тут… когда мне надо было отвечать, я вдруг понял, что не могу ответить прямо и спокойно на этот вопрос. На автомате отшутился – мол, не решил еще – и потом поймал себя на мысли, что что-то не то.

Почему – не то? Да потому, что мой выбор – это мой, блин… выбор, и я как хочу, так и голосую. Считаю необходимым голосовать за «Единую Россию» – так и голосую за нее, а почему сказать-то об этом не могу? Почему я на подсознании посчитал, что говорить об этом нельзя, чтобы не разрушить атмосферу за столом?

В конце концов, почему за оппозиционные партии голосовать – нормально, и говорить об этом – нормально, а за партию власти – голосовать нельзя? Или можно, но впотаек? Это речь о «Единой России» – или в принципе в России власть поддерживать стыдно, а быть в оппозиции – наоборот, почетно? Это нормально? Нет, это ненормально. А что делать, если оппозиционная партия победит на выборах и станет властью? За нее тоже станет голосовать постыдно – сразу или через какое-то время?

А как тогда вообще должна сменяться власть? И как она должна взаимодействовать с народом, если народ, по крайней мере думающая его часть, – априори в оппозиции ко всему, что предложит власть? Почему у нас нет нормальной общественной дискуссии относительно тех или иных шагов и действий – а есть какая-то подростковая непокора? Как будто в нас гормоны играют и мы воспринимаем в штыки все, что говорят нам родители.

Это нормально, нет?

Что касается меня самого, то я обычный человек. В США я был бы WASP, белый англосаксонский протестант, основа общества. Я не англосакс, обычный русский. Православный, точнее, крещеный – в церковь почти не хожу, но в Бога верю и стараюсь жить по десяти заповедям. Работаю, занимаюсь делами – частный предприниматель. Собственник – есть и квартира, и машина, и загородный дом… в общем, не бедный и не богатый. Любитель оружия – стрелять умею неплохо, и оружия у меня дома в достатке и неплохого. Пишу книги… это мое хобби, которое превратилось в нечто большее… сам не знаю во что.

Семьи у меня пока нет. Отношения есть, а семья не складывается. Сам не знаю почему. Возможно, потому что я самовлюбленный идиот и эгоцентрист. Возможно, потому что я помню девчонку, с которой встречался еще в пору моей юности, и с тех пор всех остальных сравниваю с ней. И сравнение они проигрывают…

В общем, в тот день у меня были дела в Перми, а потом мне надо было в Москву лететь. Я примерно прикинул: махану в Пермь на машине, потом оставлю ее у друга на стоянке, рядом с его машиной, махну в Москву самолетом, потом самолетом же и вернусь в Пермь. Машину я недавно обновил по случаю – «Мерседес» G-класса, но ему десять лет, так что взял недорого. А машина крепкая, лет пять-семь точно отъездит, ничего не сделается…

Про то, что делается в стране, я… знал, конечно, а кто не знает. Напряженка, конечно, была – все относительно выровнялось, но не до конца. Цена на нефть колебалась в пределах семидесяти-девяноста долларов, постепенно выходя к верхнему пределу. Дело было в том, что американцы со своей технологией сланцевой нефти – как только цены проходили семьдесят пять-восемьдесят – начинали бурить, качать и обваливали рынок. Вся суть сланцевой технологии заключалась в ее гибкости – это не фонтанирующая скважина, которую не заткнешь, не погубив. Цены растут – буришь и качаешь. Цены падают – высасываешь то, что есть, и дальше не буришь. Я интересуюсь этими технологиями, говорил со специалистами – они говорили, что сланец в смысле запасов – это бомба замедленного действия, потому что исчерпывается месторождение очень быстро и где-то в первой половине двадцатых годов стоит ждать обвального падения сланцевой добычи в США и такого же резкого роста цен на нефть. Но это ожидалось в двадцатые, а жить надо было прямо сейчас.

В общем-то, этот уровень цен позволял нам существовать весьма сносно, не как в тучные годы, конечно, но сносно. Тем более что за последний год цена ниже восьмидесяти пяти не ходила, говорили, что это преддверие прорыва уровня девяносто и выхода на сто пятнадцать – сто двадцать. Но своих проблем добавляли санкции. В Украине – тлела война. Заключенное в Минске перемирие действовало, прерываясь взрывами и перестрелками по всему юго-востоку Украины. Нас обвиняли в поддержке терроризма, и, в общем-то, правильно обвиняли, но нам ничего другого не оставалось. Были, конечно, и трезвые головы, говорившие, что Украина – это капкан, в который попала вся Европа, и добром это не кончится… но их голос тонул в гвалте политологов, военных, журналистов и прочая, прочая, прочая. Не думаю, что в Европе все были настроены против России – но медийное пространство было против нас почти полностью.

Что же касается нашего внутреннего пространства – недовольство было. А как ему не быть, когда приходится затянуть пояса. Тем не менее – какого-то краха, обвала не было, рубль стабилизировался в районе пятидесяти пяти за доллар, смотрел ниже. Экономика работала. Постепенно росли зарплаты. Но вот недовольство все-таки было, и базировалось оно на кем-то вброшенной мысли, что корень наших проблем – в теперешней власти. Точнее, даже не в теперешней власти, а в ее конкретных персонажах, которые вызывают у Запада аллергию одним своим видом. Убрать их – и дело пойдет на лад. Договоримся с Европой, снимут санкции, будет все как раньше…

Я-то понимал, что как раньше уже не будет. И другие – у кого голова на плечах – это понимали. Шито-крыто – не сделаешь, трупов слишком много. А с другой стороны, убитые, попавшие в застенки, запытанные, расстрелянные люди, которые дрались и умирали за право быть самими собой – русскими! Такое тоже не прощается…

Нет, назад не отвертеть. Мы убивали друг друга. Нас теперь боятся, мы подтвердили самые худшие из опасений. Мы продолжаем сражаться – взрывы гремят по всей Украине. Мы ничуть не изменились, мы какими были, такими и остались, все это понимают. Санкции на нас не подействовали, из санкций осталось только одно – прекратить покупать у нас нефть и газ, при этом цена разом взлетит до ста пятидесяти, у нас вот-вот вступит в строй газопровод в Китай, а Европа – уйдет на дно, в рецессию. Мы сами вычеркнули из списка все возможные решения проблемы, кроме большой войны.

Что касается меня лично, то деньги я, конечно, посылал. Но не более. Донбасс и его дело поддерживал – но ехать туда как-то в голову не приходило. У меня тут свои дела – хотя я лично знал тех, кто поехал…

Прошли выборы. Сюрпризом которых стали даже не результаты партии власти, а провал объединенной оппозиции, на которую открыто делали ставки и Запад, и многие люди в Москве. Их процент – меньше десяти – был насмешкой, совершенно несоразмерным тем деньгам, которые в них были вложены, и тем медийным персонам, которые были под это дело подписаны. Было понятно, что хоть в Думу они проходят, никакого реального веса они там иметь не будут. Также стало ясно, что выборы президента они проиграют вне зависимости от того, кого они выставят единым кандидатом (если договорятся до единого). При поддержке менее десяти процентов – рассчитывать не на что.

Тогда в столице начался Майдан.

Это, конечно, не называлось Майданом, это называлось «Евроманежкой» и, конечно же, было направлено против фальсификации результатов выборов. Говорить о фальсификациях было смешно… сколько им там скинули? Два, три процента – ну, даже пять. И что? Все равно – что с двумя, что с тремя, что с пятью ничего не изменится – выборы они проиграли. Майдан – тоже был не такой, как в Киеве, – довольно мирный, власти Москвы почему-то отнеслись к нему лояльно… возможно, потому что опасности не видели. Рядом, на Красной, шумел Антимайдан, часть, конечно, собрали по разнарядке, но часть горожан пришла сама. Между Манежкой и Антимайданом были сплошные цепи ОМОНа и Нацгвардии. Больше всего – власти опасались не Манежки, а столкновения Манежки и Антимайдана. Драки в городе, судя по сообщениям с Интернета, происходили регулярно, но ничего серьезного…

На этом фоне я приехал в Пермь, порешал свои дела, сходил, посмотрел помещение, которое было нужно, – потом мы с другом на моей машине поехали в аэропорт. Он отгонит ее обратно и поставит, я на него доверенность оформил.

И вот сижу я в аэропорту, жду задерживающегося рейса – и вдруг на телеэкране экстренный выпуск новостей. Народ начал к экранам подтягиваться, я следом.

Драка в Химках, массовая, по-видимому, между сторонниками и противниками Майдана, переросшая в массовые беспорядки. Пока ничего не известно, но, по неофициальным данным, несколько погибших…

Приехали…

Драки были и до этого – но до той поры все ограничивалось драками между националистами и приезжими. И погибших не было…

Пошли другие новости… стали расходиться по местам, но впечатление осталось… скверное. Тут объявили посадку, и я пошел на выход…

Москва, Россия

20 февраля 2017 года

Самолет из Перми садился в Шереметьево – один. Было вьюжно, снежно… нехорошо, короче. Но мне не привыкать…

Вещей со мной было немного, пошел искать такси. На аэроэкспрессе дешевле – но мне прямо в город надо, и сегодня же я уеду обратно. Надо деньги передать и документы забрать – все…

Контора, где работал мой друг Вадик, располагалась недалеко от Арбата, там еще представительство афганской авиакомпании «Ариана» рядом. Секретарем у него работала красивая девочка Анечка, родом из Киева, под которую я привычно, на автомате так, подбивал клинья. Пока ни на что не рассчитывая – на что рассчитывать, если я в Москве одна нога тут – другая там. Но если девушке купить красивый букет и сделать пару комплиментов – от меня не убудет. А потом – может, и пригодится…

Назвал таксисту адрес. В машине – обычной «Дэу» – было тепло, на салонном зеркале заднего вида висела георгиевская ленточка. Уже в аэропорту я почувствовал неладное… какое-то напряжение, разлитое в воздухе…

– Что у вас тут, спокойно? – обратился я к водителю.

– Да ни фига не спокойно!

Водитель остро глянул на меня через зеркальце, видимо, решил, что я заслуживаю доверия. На неполживого не похож, это верно.

– П…ры эти бесятся, дороги перекрывают. Блин, прибить бы их, и дело с концом.

Водила еще раз глянул на меня.

– А ты – че?

– Я – по делам…

Машину я отпустил на Арбате. Пройдусь пешком…

Вышел… температура где-то три-пять градусов минус, для Москвы это нормально зимой, это у нас на Урале – оттепель. Народ идет… вроде все нормально, но в то же время – ненормально. Огромные глыбы грязного снега… его что – не вывозят? Раньше – вывозили. Народ тоже… видно, что на взводе.

Оп-па…

Вон там какой-то торговый объект – витрины фанерой заделаны. Значит, стекла били. Это еще хуже.

Заметил цветочный киоск, свернул. Власти Москвы, идиоты, одно время боролись с уличной торговлей, так цветов не купить было. Чего там цветы – в пылу начальственного рвения начали закрывать точки фаст-фуда. Сейчас кое-что снова начали открывать… но ломать – не строить. Придурки конченые.

– Вот этот. Сколько?

– Семьсот.

Я протянул тысячу.

– Не надо сдачи…

– Спасибо… дай бог здоровья…

Старушка, торгующая цветами, перекрестила меня. Может, это и помогло…

Вадик снимал офис в одном институте… который уже давно основной доход получал от сдачи площадей в аренду. Привычно прошел вахтера – меня тут уже знали, точка прикормленная, – постучался в дверь без таблички. Кому надо, тот знает…

– Анют…

– Ой, Александр Иванович…

Смущается. Мило.

– Какой я тебе Александр Иванович, Анют. Держи.

– Спасибо…

Анюта засуетилась, а я начал высматривать моего старого друга… мы из одного города, в одном дворе росли. Потом вместе перебрались в Москву, но я так и вернулся в родной город, а он тут остался.

Почему я не прижился в Москве? Кто я тут? Никто, муравей, таракашка. Это в своем городе, не самом малом, кстати, я – величина. А тут – я никого не знаю, меня никто не знает. Это первое. Второе – я примерно прикинул, что хоть доходы тут и больше, но все это сжирается расходами… плюс гемор с пробками, в которых стоишь иногда часами… писать здесь тоже плохо получается. Короче говоря, я решил, что на фиг мне все это надо, – и вернулся обратно. Не знаю насколько, но пока обратно не тянет, только по делам езжу. Не приняла меня Москва. И я ее – не принял.

– Ань, а Вадик где?

Судя по смущению, я заподозрил недоброе.

– Александр Иванович, он… на Манежке…

Сказать, что я о… был сильно удивлен – это значит ничего не сказать. Вадик – на Манежке. Это – трындец.

Он ведь мне не просто друг. Мы – уральские. В одном дворе росли. По одним улицам гоняли. По одним стройкам лазали. За один двор дрались. Помню, со стройки натырили утеплителя – белого, это называлось «колбаса», арматуры и сделали шпаги. «Три мушкетера» посмотрели – и ну на шпагах фехтовать. Выбить такой глаз – запросто. Но что-то не выбили. И в армии мы почти что вместе были, и потом друг друга держались. Представить, что Вадос на этой Манежке, я не мог.

Поверить не могу.

– Ань, ты серьезно? Я же с ним созванивался.

– Он иногда появляется. Вам он документы оставил, вот.

Я открыл пакет, проверил – все нормально, все в порядке. Если не считать того, что у моего дружбана с головой не в порядке.

– А деньги?

– Ой, а он не говорил.

Достал телефон, набрал номер. И я, и Вадос к телефонам относимся с недоверием, но тут другая тема. Ответил он мне сразу, фоном – знакомый шум толпы и какие-то крики в мегафон. Зашибись.

– Вадос…

– Сань, привет.

– Ты где?

– На площади! Ты прилетел?

– Ага.

– Документы забери, я у Ани оставил.

– Все, забрал уже. Вадос, а бабки – кому?

– Ну, оставь в конторе…

Нет, он точно двинулся.

– Вадос, ты в уме?

Друг мой помолчал несколько секунд. Фоном – все тот же шум и крики. Они что там – все ипанулись совсем?

– Ладно, подгребай. Посидим, поговорим.

– Где – посидим?

– Доберешься, звякни. Я тебя найду.

Обрыв линии. Стараясь собрать мысли в кучу, я отключил телефон. Здорово. Просто здорово…

– Ань. Тут у вас что вообще происходит, а? Тут все здоровые?

И тут… Анька внезапно и навзрыд заплакала…

Заварить чай – для меня не проблема. В конце концов, один живу.

Бросил в две кружки по два пакетика «Липтона», заварил кипятком. Поставил на поднос… подождем, пока остынет. Анька плакала.

– Анна… ты чего?

– Александр Иванович… я боюсь.

– Ну чего ты…

Я подсел рядом, обнял ее – и она прижалась ко мне. Так мы и сидели… не знаю сколько, чай остыл почти. Никто не заходил… к Вадосу лишние люди не ходят.

– Ань… пей чай и успокойся. Ну, чего ты? Чего ты так испугалась?

– Страшно…

– Чего – страшно?

– У нас тоже… так начиналось…

Здорово. Я отпил чай… действительно, остыл.

– Ань. С Вадосом что вообще делается? Он что – того?

– Не знаю. Вадим Сергеевич, он какой-то не такой стал. Ходил, в метро листовки раздавал. Говорил, что скоро все изменится, лучше будет. У нас… тоже так говорили…

Анька – из семьи беженцев. Уехали из Киева, буквально с тем, что успели похватать. Правосеки положили глаз на квартиру, отца отвезли к нотариусу, зверски избили. Отец, кстати, профессор. Почему именно на эту квартиру? Да нипочему! Дело для Киева обычное, насилие там правит бал. До последнего времени Киев был городом русскоязычным, а теперь… не знаю, что там.

– Он вообще на работу ходит?

– Как началось… не появляется почти. Только иногда приходит…

Здорово. Вадос, кстати, тут женился, супруга – дочь очень высокого человека. Поэтому я, кстати, не сомневаюсь, что у Вадоса с Анькой ничего нет. Да и было бы, он бы мне сказал уже… мы, считай, как братья – тем более что ни у того, ни у другого родных братьев нет.

– Так, Ань. Ты держись… а я ему мозги сейчас на место вставлю.

Понимая, что девчонка одна в огромной и явно на грани чего-то нехорошего Москве, я достал визитку, черканул все номера телефонов и почту, в том числе левый ящик, адрес которого знали очень немногие.

– Вот. Звони, если что. Деньги есть?

– Да… Вадим Сергеевич зарплату выдал.

– Ну, тогда держись. Тут пропускная система, ничего не будет…

– Ой, подождите. Я вам свой телефон дам…

Мда… Так я еще телефончик у девушки не получал.

Спустился в метро. То же самое – ощущение какого-то напряга, есть полиция. Но не видно, что документы проверяют. У многих на верхней одежде прикреплены ленточки. В них я разобрался быстро: у тех, кто в оппозиции, – в цвет флага, бело-сине-красный, у тех, кто против, – георгиевская ленточка. Умно, гады, умно. Один в один украинский вариант: когда мятежники поют гимн своей страны, потом громят, а потом опять поют – они кто? Сразу и не разберешься, то ли патриоты, то ли преступники. И как быть с теми, кто идет под флагом своей страны, – тоже непонятно. Этакая… подмена понятий.

В вагоне метро напряг ощущается еще явственнее. Людей с флагами и георгиевскими ленточками примерно поровну, и они стараются не смотреть друг на друга, не задевать друг друга и так далее. Вежливость какая-то подчеркнутая – чувствуется, что один инцидент – и понеслась душа в рай. Мне было от этого не по себе, как в клетку с тиграми попал. На войне я бывал, но на войне дело привычное… есть враг, есть оружие. А тут – что делать?

Вышел – аж на «Китай-городе», предположив, что «Охотный Ряд», «Театральная», «Площадь Революции» могут быть перекрыты. «Китай-город» был открыт, но, выйдя на улицу, я просто ошалел от количества ОМОНа и Нацгвардии. Там рядом – Старая площадь, на Старой площади я тоже бывал, там всегда дежурили одна-две машины ГИБДД. Сейчас – не протиснуться от ОМОНа, НГ, стоят серые, в милицейских цветах «покемоны»[1] Движение – в час по чайной ложке.

Шум мегафонов доносится и сюда, создавая тяжелую, нервозную атмосферу.

Пошел прочь, смотря себе под ноги, закрылся, короче, так я менее заметен. На ходу набрал номер.

– Вадос?

– Ага. Ты где?

– На «Китай-городе» вышел. Тут пипец. Дальше – куда?

Вадос рассмеялся.

– Не ходи никуда. Я сейчас подскочу.

Голос веселый. А вот мне почему-то невесело. И дело не в бабках, которые при мне, и не в документах. А в том, что я не узнаю Вадоса…

Вадос появился через полчаса – веселый, в красной куртке-дутике. Появился быстро – непохоже, что Евроманежка блокирована наглухо. Я как раз нашел место в кафушке на первом этаже, заказал кофе. Кафушка была в обычном для Москвы старом доме, четыре, кажется, этажа – наполовину под землей. Полуподвальный этаж, как говорят…

– Салам! – весело воскликнул он, присаживаясь за стол. – Ты как?

Я молча смотрел на него. У него было покрасневшее от мороза лицо и веселые, совсем не подходящие к ситуации глаза. Ему уже несли кофе, даже без заказа…

– Нормально. А ты?

Вадос засмеялся, хлебнул кофе.

– Супер, Сань, супер…

Он меня никогда так не называл. И этот тон… какой-то насмешливо-покровительственный, что ли?

– Не вижу, чтобы супер было.

– Чего это? Ты мусоров боишься, что ли?

И Вадим захохотал.

– Чего смешного?

Мне вдруг показалось, что он под какой-то дурью. Неадекватное поведение.

– Вадос… ты в себе?

– В себе, Сань, в себе…

Вадос наклонился вперед.

– Очень даже в себе, Саш, – ответил он обычным своим голосом, – ты думаешь, я во все это верю, что ли?

– А что – нет?

– Да ни фига…

Вадос понизил голос.

– Врубайся, брат. Сколько лет Пу у власти?

– И что с того?

– А с того, что все уже решено. Пу уходит.

– Это ты с чего взял?

– С того. Я все-таки тут вращаюсь…

Глаза Вадоса блестели…

– Вопрос уже решен. Без этого никак. Знаешь, какие люди в это вписались? И Дымов со Сбера, и…

Вадос назвал еще несколько имен. Все – первой величины. Он что – чокнутый?!