Плоды свободы

Рамман Никэйн, граф Янамари

Зимы в Янамари всегда были многоснежные, но обычно, как наметет за ночь сугробы по пояс, так и расстает вся эта белая перина через два дня на третий. Аккурат, к веселому солнечному полудню, радуя крестьянина несказанно. Земля, вспоенная небесной влагой, будет щедра по весне и отплатит труженику стократно. А вот чтобы Нама так замерзла, что по ее льду мог запросто пройти взрослый человек без риска провалиться, такого в прежние годы не было никогда. О том по крайней мере в один голос твердили старожилы, те немногие янамарцы, кто помнил зимы столетней и более давности.

Раммана нынешняя зима тоже ничуть не радовала, но ему, в отличие от земляков, винить было совершенно некого. А вот его самого добрые сограждане, похоже, собрались осудить за все неприятности скопом. Дэйнл, такой тихий, благопристойный, уютный и чистенький, почти игрушечный, словно бы волей злого колдуна превратился в гудящее осиное гнездо бунтарства. Дым от костров, которые обыватели развели почти на каждом перекрестке, поднимался к небу, отчего издали казалось, будто город уже подвергся обстрелу из гаубиц и теперь дымится пожарищами.

– Протестуют, ваша светлость, – мрачно доложил полицмейстер, поджидавший графа на въезде в город.

– По какому поводу?

Господин Эрлинг только бессильно рукой махнул. Дескать, поводов для народного недовольства хоть отбавляй. Выбирай любой на свой вкус – не ошибешься.

Рамман мерил шагами двор между пакгаузами.

– Если бы не очередной рекрутский набор, то, может, и пронесло бы, – рассуждал полицейский чин, бродивший следом. – А тут все разом – мороз, цены на хлеб, виды на урожай хуже некуда, миледи-шуриа, а тут еще про будущую войну с Синтафом заговорили… И понеслось. Теперь собрались на центральной площади, возле магистрата.

– А что же господа магистры?

– Забаррикадировались внутри.

– За-ме-ча-тель-но. Кто зачинщик беспорядков?

Эрлинг нехорошо так скривился, словно проглотил померанцевый плод целиком. Лицо его побурело от прилива крови, и даже белки глаз порозовели.

– Полагаю, ваша светлость, что засланец с той стороны границы поработал, – прошептал он на ухо Рамману. – Тив, а то и эсмонд.

– Почему вы так решили?

– Разговорчики про утерянную милость Предвечного… хм… то есть Душееда диллайнского, конечно же.

– О как!

Особенно удивляться не стоило. Оговорка полицмейстера говорила красноречивее всяких слов. Никто про лжебога не забыл, как не истерлись в памяти чудеса, на которые горазды были волшебники-эсмонды.

– Что ж… Берите своих людей, Эрлинг. Идем к Городскому Собранию.

Решимости Рамману Никэйну не занимать. Двадцать лет он умудрялся относительно мирно сдерживать недовольство сограждан. Князь Файриста подданных благоденствием не баловал, чуть что не так, присылал карательные отряды. Графу Янамарскому подобная перспектива не улыбалась ничуть, а потому у него на каждого мало-мальски значимого человечка имелась своя, небольшая, но крепкая узда. Безгрешных под тремя лунами практически нет. У одного неприличный секретик имеется, у другого – выгода, которую страшно потерять, а за третьим преступленьице числится – как раз на пять лет каторжных работ по нынешним законам. Очень по-шуриански, но что тут поделаешь.

– Сейчас поглядим, кто у нас такой бойкий, – прошипел Рамман себе под нос.

А на площади выяснилось, что бойких сыскалось куда как много, почитай, все взрослое население города. Костры, разложенные ради обогрева замерзших протестантов, а также в знак неповиновения, коптили аккуратно побеленные стены домов. Глухо, как пчелиный рой, гудела толпа, изредка взрезаемая, точно ножом, женской визгливой бранью, лаяли очумевшие от столпотворения собаки, каркали рассерженные вороны, монотонно звонил набатный колокол. Засевших в здании Собрания градоначальников от бунтующих горожан охраняла рота стрелков, перегородив редкой цепью широкую, на весь фасад, лестницу парадного входа. Самому Рамману здание магистрата напоминало резной сундук, вроде тех, что до сих пор пылятся на чердаке Янамари-Тай. Такое же крайне вычурное и неуместное творение зодчих времен Ательмара Пятого, когда без завитушек по всему фасаду не обходились даже коровники. Одного взгляда хватит, чтобы преисполниться сословной ненавистью. Вот, дескать, где самое гнездо кровососов.

Графу, явившемуся на встречу с мятежным народом, препятствий чинить не стали, но и должного уважения не проявляли. А на ступеньках магистрата Раммана уже поджидали зачинщики… Точнее, те, кто набрался смелости говорить от имени толпы.

Знакомые лица: барон Шэби – землевладелец, господин Рэспит – винозаводчик, Килиган Новир с сыновьями – хозяева нескольких мануфактур, а по сути, одни из самых известных людей во всей провинции. Не удивительно, что с такими вожаками дэйнлцы отважились на открытое неповиновение.

«Проклятье! – мысленно воскликнул Рамман. – Этого еще не хватало!»

– Добренького денечка, милорд, – дерзко улыбнулся Шэби. – Вы очень кстати пожаловали.

Остальные главари сдержанно поклонились. Слишком сдержанно.

– По какому поводу собрание? Есть ли дозволение магистрата?

Расшаркиваться перед бунтовщиками граф Янамари тоже не стал. Еще чего не хватало!

– Да мы бы и рады взять дозволение, но солдаты внутрь не пускают.

У Шэби имелась крайне неприятная манера все время принюхиваться, словно от собеседника неприятно пахло.

– Если вы расскажете, что случилось, то я поговорю с градоначальниками.

– А вы не догадываетесь, милорд? Народ оскорблен и негодует, – фыркнул господин Рэспит.

– Да? А я вижу лишь толпу обнаглевших хамов, которые малюют на стенах всякую похабень и мочатся в фонтан, – проворчал Рамман. – И чем же оскорблен наш добрый народ?

– Для начала внеурочным рекрутским набором.

«Псы тебя раздери, Аластар! Скоро в армию станут грести десятилетних мальчишек», – подумал граф, но вслух сказал совсем иное:

– Наш милостивый князь старается защитить княжество от посягательств Синтафа. Неужели вы думаете, что новобранцы ему нужны для красоты? А ну как по весне война начнется? Вот они и успеют обучиться необходимому.

– Так ведь не по двое-трое, а по десять мужчин от общины! – взорвался Новир-младший, потрясая кулаками куда-то в северном направлении. – Весной в поле выйти будет некому!

Говорил он нарочито громко, чтобы эти слова услыхали на площади. И началось.

– Если доживем до той весны! – крикнула какая-то женщина.

Дородной даме истощение точно не грозило, но толпа подхватила возмущенный вопль.

– От морозища уже вся лоза померзла!

– И от озимых ничего не останется!

– С голоду пухнуть начнем, точно ролфи на своих островах!

– Пока они у себя сидели, так и у нас недорода не случалось.

– А мужиков под ружье ставят!

– Одного сына угробили! Не отдам младшего в солдаты! Стреляйте в меня, изверги! Не отдам! – верещала какая-то истеричная горожанка.

Рамман набычился. Ему уже успели до полусмерти надоесть постоянные упреки в грядущем голоде и непомерных аппетитах Аластара, звучавшие в его адрес на заседаниях Совета Графства.

– Пример Канаварри никого, как я вижу, ничему не научил.

Тамошний народный бунт для мятежного соратника Эска, его сторонников и всего народа кончился печально. Между двух огней – между Аластаром, радостно ухватившимся за возможность прикончить политического конкурента, и Херевардом, воодушевленным шансом оторвать от Файриста изрядный кусок, уцелеть было невозможно. Канаварри буквально выгорело, в некоторых местах до голых камней. И большинство графств усвоили горький урок. Кроме Янамари, как теперь выяснилось.

– Мы требуем справедливого отношения и вполне заслуженного уважения.

Ах, как бы хотелось Рамману Никэйну подняться на пару ступенек выше и воззвать к разуму людей, что собрались на площади. Объяснить им, что сейчас не самое лучшее время для столь явного недовольства. Что князь в Амалере не склонен к компромиссам с оппонентами, совсем не склонен. Напротив, скорее всего Аластар пришлет для усмирения несколько полков с недвусмысленным приказом: мятежников – на рудники, вожаков – на виселицу. Но толпа безумна, она абсолютно глуха к голосу рассудка. Не поможет ни пафос, ни стройность и логичность рассуждений. И наличествующий у каждого отдельно взятого обывателя здравый смысл попятится перед напором общего настроения.

– То, что происходит здесь и сейчас, – Рамман сделал плавный жест рукой, – именуется в депешах «злостным неповиновением властям», то бишь, господа хорошие, вы бунтуете против законных требований верховного властителя. Какой, вы думаете, на это будет ответ из Амалера? Эск извинится и скажет: «Эк, я запамятовал! В Янамари ведь живут самые лучшие мои подданные! Как же я мог их так обидеть? Конечно же, никакого рекрутского набора не будет»! Так?

Но явный сарказм его слов мало впечатлил ближайших собеседников, не говоря уж про дальних. Тем более что настроения в толпе преобладали воинственные и лозунги звучали совсем не миролюбивые.

– Доколе нам терпеть издевательства? Доколе биться без помощи и поддержки?! Одни брошены на погибель! – громогласно причитал кто-то за спинами потрясающих кулаками горожан. И если их голоса сливались в равномерный гул, напоминающий рокот морской, то этот резкий голос выделялся и ввинчивался в уши. – Без божьей помощи, без высшей защиты! Оттого и зимы суровы, и недород!

– У-у-у-у! Без богов никак нельзя!

Рамман насторожился, даже на цыпочки привстал, чтобы разглядеть звонкоголосого подстрекателя. Не любил он эти разговоры и прекрасно знал, откуда они берутся. Херевард Оро ведь тоже не сидит сложа руки.

– Да с чего вы взяли, что непременно будет недород? Снегу-то намело сколько, – возмутился он, глядя в упор на барона Шэби. Тот, сколько Рамман себя помнил, практиковал прогрессивные методики земледелия, выводил новые сорта, и, к слову, лучшее вино всегда было у него. Называлось «Шэби Зэрин» – «Золото Шэби».

– Нет больше с нами божественной силы, – вздохнул барон и глаза отвел.

«А вот мы и добрались до сути!»

– Хотите к тивам под крыло? – напрямик спросил Рамман. – Готовы платить душами за колдовство?

– Так вроде же наши души Предвечному не по вкусу? – хмыкнул Новир-старший, здоровенного роста мужик, переживший четырех последних императоров и помирать не торопившийся.

«Все-таки эсмонды…» – с какой-то тоскливой обреченностью подумалось сыну шуриа. Он до последнего надеялся, что недовольство возникло само по себе, игнорировал тяжелое пыхтение господина Эрлинга за плечом. Но – нет, все гораздо сложнее и безнадежнее. Самое время врезать себе кулаком по лбу и честно назваться слепым дурнем, прошляпившим эсмондских шпионов-подстрекателей.

– Пусть чистокровок жрет, нам-то чего беспокоиться, – продолжал фабрикант.

– А вы, господин Новир, собрались жить вечно?

– Отчего бы и нет, ваша светлость? Моя душа! Чего хочу с ней, то и делаю. Коль она бесприютна, а Предвечному и богиням-лунам без надобности, то я как-нибудь сам разберусь, что для нее хорошо, а что – нет. А вот без благоволения божественного худо нам всем.

– Без магии, из душ диллайнских переплавленной и купленной за денежки, – уточнил на всякий случай Рамман.

– А хоть бы и так! Мне какая разница, из чего что добывается…

«И всем безразлично. Лишь бы делалось по их воле, по их желанию. Изнасиловать землю, заставить дожди течь вопреки природным силам, исковеркать законы жизни – вот что такое магия Душежора-Предвечного». Шурианская кровь – материнский дар, незаметная ни в чертах лица, ни в характере, нет-нет, да и подавала знаки своего присутствия всплесками повышенной чувствительности к движениям Тонкого мира. Рамман не видел духов природных, но чуял верхним собачьим чутьем – что-то не так, плохо все, испоганено, изуродовано.

– А когда бы еще ваша маменька в Янамари носа не казала…

Новир окончательно зарвался и сам понял, что перешел границу дозволенного. Графу не понадобилось даже «по-волчьи» глядеть и скалиться в манере «тетушки» Грэйн.

– Не поймите превратно, ваша светлость…

– Уже понял. Должно быть, шуриа – самый великий народ из всех живших под тремя лунами, если одна маленькая беззащитная женщина способна вселить ужас в сотни сильных мужчин.

– Она – проклята. Была проклята, – фыркнул господин Рэспит. – И если Эск…

На этих глупых словах, высказанных человеком, которому пристало видеть чуть дальше собственного носа, терпение Раммана истощилось окончательно.

– Нет, не если, господа, а когда Эск введет войска и начнет вешать на фонарях, расскажите все то же самое офицерам. Если до сих пор Янамари благоденствовало… Да! Именно благоденствовало в сравнении с другими провинциями! И в том есть лично моя заслуга, как самого лояльного из пресловутого Совета Восьмерых. Двадцать лет я отстаивал интересы Янамари и сейчас не пойду против законного сюзерена. И вам не советую.

Джона рассказала про Аластара достаточно, чтобы граф проникся острыми впечатлениями.

– Так что скажите этим людям, что их сопротивление только усугубит положение, – устало молвил Рамман. – Не в моих силах изменить намерения князя, но в ваших – унять толпу и хотя бы попытаться…

Но закончить фразу ему не дали. Где-то на противоположном конце площади вдруг поднялся визг. От дикого крика «Северяне!» людская масса вдруг всколыхнулась и подалась вперед, прямо на стволы ружей охраны магистрата. Еще мгновение назад бывшие нормальными, человеческие лица превратились в оскаленные морды безумных животных.

– А-а-а! Северяне идут!

– Какие северяне? В Янамари? Чушь! – пытался сопротивляться Рамман. Но никто его не слышал и не слушал.

Толпа перла тараном. И стоит ли удивляться, что господин Эрлинг не сдержался и приказал стрелять?

Майрра Бино

На площадь Майрра пришла по своей воле и желанию, никто ее на веревке не тянул. Хоть мать отговаривала, мол, нечего бабе средь мужиков толкаться, неприлично это. Однако же усидеть дома, когда уже несколько дней весь город лихорадит, когда все разговоры только про политику, нет никакой возможности. А еще накануне Майрре приснился Арагир – весь израненный, на последнем издыхании… Таким, как женщина всегда представляла себе мужа, который помер и похоронен был вдали от родного дома, в последний его час.