– Арина! – отец подбавил угрозы в голос.
Домработница моргнула:
– В пять утра, Павел Аркадьевич!
Вот трусиха, а! Чуть нажали и сразу сдала. Да, в разведку с Ариной не пойдешь.
– Уволена! – бросил ей отец коротко.
– Но дорогой! – вскинула бледную руку маман в попытке оспорить это решение. – Арина столько лет служила…
– Ничего не знаю. Моё терпение лопнуло.
Арина выбежала из комнаты, заливаясь слезами.
– Пап! – возмущенно сказала я.
– Молчать!
– Пока зубы торчать? – хихикнула я, вспоминая его старую шутку. И это было зря. Вот всегда я ляпну не вовремя.
Последняя капля отцовского терпения утекла в атмосферу вместе с моим дурацким смешком.
– Посмеялась? – спросил он и вынул из ящика письменного стола планшет, провел по нему рукой и сделал несколько быстрых движений пальцами.
– Твою карту я обнулил.
Он протянул мне руку раскрытой ладонью.
– Печать от личного портала!
– А как я буду передвигаться по городу? – с возмущением праведника вскинулась я.
– Как большинство людей в этой стране. Пешком или общественными порталами.
– Что?!
Это было уже за гранью добра и зла! Подумаешь, на экзамен опоздала! Никто от этого не умер. Я раскрыла рот и эмоционально затараторила:
– В смысле, общественными, пап? В смысле? Ты их видел? Ты видел этих несчастных, которые набиваются туда, как селёдки в бочку, а? Мне что, тоже на остановках стоять?
– Тоже! – отец развел руками. – Тысячи людей каждый день так передвигаются, а ведут себя гораздо достойнее тебя! Позорница!
– Паш, это не слишком ли жестко? – попыталась вклиниться мама.
– Нормально! Не сахарная, не растает.
– Да, пожалуйста! И подавитесь своей печатью! – я швырнула ему под ноги серебряный значок с изображением лошадки на дизайнерском брелоке. – Если я в этих скотовозках заражусь какой-нибудь свинкой или краснухой и подохну, так и знайте, в этом будете виноваты только вы! Будете ещё плакать на моей могиле, да поздно!
Я соскочила с кресла и побежала наверх, в свою комнату, истерично топая ногами.
– Лесёнок! Это временно! – подалась за мной мама. Но отец остановил её:
– Это до тех пор, пока я не решу, Рит. И на этот раз даже не пытайся давить мне на жалость и прочее. Я устал пожинать плоды этого попустительского воспитания. И бар этот, который пускает малолеток и продает им алкоголь, пора закрыть к чертовой бабушке! Девчонке нет ещё и восемнадцати! Упустили мы Олеську!
– Упустили, – согласилась мама.
Я неплотно закрыла дверь в свою комнату и нарочито громко зарыдала. Но никто не пришел меня утешать. Какое свинство! Я увеличила громкость и добавила нотки жалостных завываний. Показалось, что кто-то подошел к моей двери и слушает. Тогда я изобразила приступ астмы, вызванный бесконечными стенаниями и эмоциональным потрясением. Аккуратно легла на пол, красиво растрепав волосы, и захрипела. Хрипела я старательно и со всей отдачей, пока не заболели связки и не запершило в горле. Но никто не прибежал меня спасать. Аккуратно выглянула за дверь: пусто.
Им на меня плевать!
Села на кровать и стала усиленно думать. А потом решила расслабиться, придя к выводу, что отец позлится, поворчит, да и отойдет.
О, как же горько я ошибалась! Бедная я имела несчастье родиться в семье самого упертого и жестокосердного человека в мире! Он с большим азартом принялся за мое перевоспитание (хотя я считаю, что с воспитанием все итак было в порядке). Отец так и не вернул мне печать, полностью лишил карманных денег, и, что совсем уж удивительно, не договорился с директором и членами экзаменационной комиссии о пересдаче мной истории. И это было как минимум глупо с его стороны, ведь дочь, не поступившая в университет – в первую очередь дискредитация его замечательной репутации. Единственное послабление, которое он сделал и то, в угоду собственному удобству и привычному укладу жизни: вернул Арину спустя неделю после увольнения. Но до того ее застращал, что бедолага шарахалась от меня, как от прокаженной.
– Папа, – говорила я ему за завтраком. – Я же не поступлю в юридический без истории. Даже на платное.
– И зачем это, интересно, ты мне сообщаешь очевидные вещи? – отец был занят разрезанием яичницы на мелкие кусочки.
– А затем! – я намазала маслом тост, – что дети всех твоих коллег поступят в лучшие вузы страны! Даже дети твоих подчиненных поступят на самые престижные факультеты. А я останусь на второй год. Представляешь, какой нонсенс? Мне то что, а вот тебя, конечно, жалко!
Мама, безмерно уставшая от наших конфронтаций и препирательств, ела свой любимый овощной салат и листала новостную ленту в планшете.
– Смотри-ка, Рит, какую замечательную дочь мы воспитали! – обратился отец якобы к ней, но ясен-красен, слова эти были рассчитаны на меня. – Жалеет меня. Себя бы она лучше пожалела! Это же не я, если не поступлю, отправлюсь к бабушке в Германию на пмж.
Я промазала джемом мимо тоста и капнула на пижаму. Они переиграли меня и уничтожили, демоны!
Бабушка моя, Олеся Карловна Циммерштумпф, в честь которой я, к своему большому страданию, названа этим злополучным и ненавистным именем, была ужасом и непререкаемым авторитетом нашей семьи, светилом в сфере лингвистики и литературоведения. И мы все, включая маму, ощущали неслабое облегчение от того, что эта железная женщина предпочитала жить в Европе. Переехать к бабушке означало для меня неминуемую социальную смерть – в том смысле, что со своими друзьями я распрощаюсь навсегда, добавьте к этому скудное правильное питание, состоящее из овсянки, отварной куриной грудки и зеленых овощей, а также бесконечную муштру и культурное развитие. Перспективка отвратительная.
– Рита! – позвал папа маму, заставив ее оторвать глаза от светских хроник. – А что это у тебя тут?
Он описал круг ладонью возле своего рта.
– Где? – переспросила удивленно мама и поманила пальцем к себе небольшое зеркальце с комода. То плавно спланировало к ней в руку. – Ой! Ужас какой.
Я тоже взглянула на ее лицо. Вокруг маминого рта расползлись красно-бурые пятна.
– Зудят! А мне через сорок минут нужно быть на церемонии открытия молодежной библиотеки! – всплеснула руками она.
Мы дружно определили, что у мамы случилась аллергия на какой-то овощ из салата, и отвлеклись на отпаивание ее противоаллергическими средствами. Пятна прошли, и мама, как всегда безупречно одетая, причесанная волосок к волоску и благоухающая вишней и корицей, впорхнула в свой изящный сиреневый портал и умчалась перерезать ленточку на двери новой библиотеки.
– Пап, ты же несерьезно про бабушку? – вернулась я к весьма животрепещущей для меня теме.
– Отнюдь. Очень серьезно, – папа прикладывал к рубашке разные галстуки и придирчиво смотрел на себя в зеркало.
Меня опять бросило в истерику.
– Это нечестно! Это нечестно, пап!
