– Усохла, – съязвил Менигон. – До невидимости.
– Планеты найдено не было, – бесцветным голосом повторил прозектор. – Собранные «Салуином» данные позволяют полностью исключить возможность космической катастрофы. По эволюции орбит астероидов удалось вычислить, что планета исчезла около шестидесяти земных лет назад. Она не взорвалась, не была поглощена красным карликом и вообще не покидала своей орбиты. Она просто исчезла как материальное тело. Со всеми людьми. Имейте в виду, Винсент, я излагаю только голые факты. До построения гипотезы дело у нас пока не дошло.
– Чего там строить, – сказал Менигон. – Ясно же. В Центре считают, что эти самые умники-евгенисты обставили человечество по всем статьям и эволюционировали в щитоносцев. Так?
– Упрощаете, Винсент, упрощаете, – сказал прозектор. – Впрочем, если вам так удобнее… Короче говоря, из всех существующих на сегодня версий эта считается наиболее вероятной.
– Куда они планету-то дели? – спросил Менигон.
– Спросите у них, – посоветовал прозектор. – Кстати, это еще не самое неприятное. Здесь, по крайней мере, есть несколько безумных гипотез. Подпространство, надпространство, внепространство и тому подобное. Я не физик. Непонятно другое: как могло случиться, что изолированная община пусть даже очень талантливых людей опередила в своем развитии все человечество? Подобных примеров в истории не было. Вот в чем главная трудность этой гипотезы, мой дорогой, а вовсе не в том, куда подевалась планета. С планетой разберутся.
Ну, конечно, фыркнул про себя Менигон. У вас там в Центре с кем угодно разберутся, и с планетой даже. Разбираться вы умеете. Ни черта у вас не выйдет, пока не захватите хоть одного живьем – и там уж вы разберетесь… Придумали себе проблему: отчего-де евгенисты быстрее вас развиваются? Да не они быстро развиваются, а вы медленно, но откуда вам это знать?
– Это все очень интересно, шеф, – сказал он. – А при чем тут Шабан?
– Выпейте сока, мой дорогой, – сказал прозектор. – Выпейте, выпейте, это хороший сок. Для здоровья очень полезно.
Менигон, заранее морщась, отпил глоток. Его передернуло.
– Двадцать пять лет назад, – как ни в чем не бывало проговорил прозектор, – некий человек по имени Клаус Мейбергер привел в кадетскую школу при Северо-Западном Центре Вэ-Эс восьмилетнего мальчика. За ручку. Этот человек назвался отчимом мальчика, что подтверждалось предъявленными документами. Определив мальчика в школу, он исчез и больше не появлялся. В скобках замечу: человек этот не найден и по сей день, несмотря на самые тщательные поиски как на Земле, так и за ее пределами. Вас это не настораживает?
– С какой стати?
– Очень хорошо. Судя по документам, мать мальчика умерла несколькими днями ранее, отец же погиб в катастрофе, когда ребенку было два года. История, как видите, печальная, но вполне заурядная. Если бы не одно обстоятельство: в день появления мальчика в школе не далее как в пяти километрах от нее несколько случайных наблюдателей независимо друг от друга видели черный корабль.
– Совпадение? – спросил Менигон, вертя в пальцах банку с соком.
– Отнюдь. В разное время в различные закрытые учебные заведения Земли при подобных обстоятельствах было определено по меньшей мере шестеро детей от пяти до тринадцати лет от роду. Умершие родители этих детей отличаются одним любопытным свойством: они никогда не существовали в природе. В полной мере это касается и родителей вашего приятеля, включая его так называемого отчима. И во всех случаях поблизости наблюдался черный корабль. Что вы на это скажете, мой дорогой?
– Он как-то раз говорил со мной о родителях, – хмуро сказал Менигон. – Мать, во всяком случае, он помнит, это точно.
– Не сомневаюсь, – сказал прозектор. – Удалось установить, что у вашего приятеля первые дни в школе реакция была адекватная: плакал по ночам, звал мать. Потом-то, конечно, освоился.
– Ложная память? – спросил Менигон.
– Искусственно наведенная ложная память. Полагаю, Винсент, мне не нужно разжевывать вам, что это такое. Плюс к тому, вероятно, полностью стертая истинная память. Трое из этой шестерки, оказавшиеся в пределах нашей досягаемости, были подвергнуты тщательнейшему обследованию, один добровольно, остальные – так… Нет сомнения, что все трое принадлежат к тому же биологическому виду, что и мы с вами. У всех троих как физический, так и интеллектуальный уровень несколько выше, чем у среднего человека, в особенности же это касается интеллектуального уровня. Синдром Клоцци встречается главным образом у людей высокоодаренных, не так ли, мой дорогой? – Менигон не ответил, и прозектор утвердительно наклонил лысину. – А также у шизофреников, – добавил он, помедлив. – Впрочем, у них он, кажется, лечится… Что же касается истинной их памяти о том, что происходило с ними в раннем детстве, то тут самые изощренные методы ментоскопии оказались бессильными. Эта память либо уничтожена полностью, либо скрыта на недосягаемом для нас уровне. Картинки же ложной памяти выглядят у них на диво сочно и рельефно.
– У шизофреников? – поинтересовался Менигон.
– Бросьте шутить, Винсент, – строго сказал прозектор. – Бросьте. Не до шуток. Я уважаю ваши чувства, но прошу понять меня правильно. Могу вам сказать, что теперь и только теперь начинается ваша главная работа. У вас есть ваш приятель. У вас есть по меньшей мере два-три дня времени. Действуйте.
– Что я должен делать? – сипло спросил Менигон и откашлялся.
– Наблюдать, – сказал прозектор, прихлебывая из банки. – Не спускать глаз. Особенно в свете завтрашних событий. В случае появления черного корабля – имейте в виду, что в Центре считают его появление возможным и даже вероятным, – немедленно фиксировать реакцию вашего друга. В остальном вы достаточно подготовлены для того, чтобы в случае необходимости действовать по обстановке. Это все.
– Я могу быть свободен? – спросил Менигон, вставая.
– Да, – сказал прозектор. – Действуйте, мой дорогой. Отчет представите послезавтра.
– По цепочке?
– Я же сказал: бросьте шутить, Винсент, – сказал прозектор. – Отчет представите мне лично. Устно. О времени и месте вас известят. Желаю удачи.
– Спасибо… – Менигон повернулся и косолапо пошел к двери. Он чувствовал, что мысли у него путаются. Ну, спасибо тебе, Шелудивый… Следить за Искандером… всю жизнь мечтал. Вот кого ты боишься, вот кто рядом ходит… Рассказать тебе, что ли, как нынче черный корабль спас Искандера? Да ведь ты со страху в штаны наложишь, а ведь был еще один случай, о нем даже Искандер не знает, о нем вообще никто не знает… И не надо. Противно. Зашевелился Центр, землю роет… Разворошили гадючье гнездо… ткнул кто-то палкой – вы и поползли… Согласны потерять Редут, и на кровь вам плевать, согласны лишиться хоть всей Прокны и половины колоний в придачу, тем более что это все равно случится рано или поздно, – только бы вам знать, что за сила нависает над вами, только бы знать, никогда вы не поймете, что не сила над вами нависает, а поймете, так и сами не поверите, и другим не дадите…
…Квакал сигнал и выл насос, прокачивая шлюзовой воздух через обеззараживатель, вспыхивала и гасла надпись: «Индивидуальные фильтры – в очиститель!», по ногам тянуло холодом. Старикашки на посту не оказалось: не то ушел спать, не то где-то бегал, разыскивая, кому бы доложить о подозрительном поведении. Над головой чинно пели в несколько голосов «У модели есть на теле», слышался далекий взлаивающий хохот да где-то обиженно бормотал пьяный, на которого наступили. Менигон медленно сжал кулак, сминая забытую в руке банку. Липкий сок, шипя, потек по запястью и вдруг, прорвавшись, брызнул из-под пальцев яркой, отчаянно-оранжевой струйкой.
Глава 6
Все получилось бы прекрасно, если бы Лиза опять не задала вопрос, от которого в ту минуту не взвыл бы, пожалуй, лишь безнадежный евнух: зачем? Подразумевалось, очевидно: зачем мы этим занимаемся? Шабан взвыл. Теперь, стоя перед Поздняковым, он кусал губы, вспоминая то, что было. Вскочил, заорал что-то несусветное, громко, должно быть, орал, потому что в ответ завопили в соседних апартаментах и застучали в стену. Тогда он замолчал, но не успокоился и только шипел от злости, с бешенством глядя в расширенные детские глаза. Ну невозможно же, будь она человеком, прогнал бы к чертям собачьим такую дуру. То-то и оно, что она не человек и не модель, а что-то промежуточное. Модель ласкалась, обнимала и прижимала, показывая свое врожденное искусство, модель, давая наслаждение, наслаждалась сама, и было видно, что ей хорошо, она даже постанывала, извиваясь под его руками, но наслаждалось только тело, сегодня Шабан это понял, а в этом теле оказалось что-то еще, что неожиданно просочилось наружу и в разительном несоответствии с движениями бедер спросило просто и ясно: зачем? Поди ответь. Гораздо проще вскочить и наорать. Может быть, зря я вообще это начал, думал Шабан, следя за Поздняковым. О себе ведь заботился, шкурные мои интересы. А нужно ли Лизе становиться женщиной? Кто из двоих счастливее: модель или женщина? Модель, разумеется. Женщины вариантны и вероятностны. Одна желает быть львицей, другая кошечкой. А третья – курицей, которую топчут. Кто может сказать заранее, которая окажется счастливее? Зато модель счастлива всегда, когда к ней прикасается хозяин, будь он херувим или мерзавец, маньяк или даже импотент. Ей все равно. Это заложено в ее сущности, стоит ли переделывать? И трудно, и ей это не нужно, а я все пыжусь, и в результате: ЗАЧЕМ? Сильный, между прочим, вопрос, для Лизы – просто очень сильный и требует сильного ответа, а где я его возьму? Кроме одного, и тот звучит по-идиотски: я так хочу. А в причины мы вникать не будем, ладно? Хочу вот, и все. И ты хоти.
Поздняков был занят. Сколько Шабан его помнил, он всегда был занят: то сосредоточенно манипулировал клавишами служебного компа, добираясь до каких-то архивных данных, то вел разговоры по внутренней связи или, не принимая в расчет автоматику, принимался лично вызывать какую-то не вышедшую вовремя на связь группу, то попросту без видимой причины начинал перекладывать предметы на обширном столе, но что бы он ни делал, даже если, тряся благородной седеющей шевелюрой, кричал на кого-то по громкой связи, он не переставал кивать: продолжайте, продолжайте, я вас слушаю… Самым удивительным в нем было то, что он действительно слушал.
– Да-да, – сказал он, и его пальцы не в такт простучали по клавишам. – Да! – Он вгляделся в экран и оттолкнул от себя комп. – Так ты говоришь, вариадонты – разумная форма? Ну хорошо. А как твоя последняя разведка?
– Ничего интересного, – сказал Шабан. – Результаты в архиве, можно посмотреть еще раз. Но на первый взгляд – ничего.
– Верю, верю, – кивнул Поздняков. – Другому бы на слово не поверил, а тебе верю. В последнее время, к прискорбию, участились случаи фальсификации, приходится наказывать. Во имя большинства мы должны быть твердыми, даже жесткими по отношению к случаям нечестности и разгильдяйства, с ними мы должны бороться вплоть до полного их устранения. В этом наш долг, это тяжело, но необходимо, поэтому мы должны быть непреклонны, ты со мной согласен? Я рад, что ты тоже так думаешь. Как тебе понравился новый напарник?
– Более или менее, – сказал Шабан. – Сразу, конечно, не разглядишь, но, по-моему, ничего парнишка. Вчера хорошо себя вел, задатки есть… – он вдруг понял, чего хочет Поздняков. – Спасибо вам за парня, – сказал он, спохватившись. – Парень что надо. Огромное вам спасибо. Вы ведь это специально для меня, да?
– От тебя не скроешь, – благодушно сказал Поздняков. – На лету ловишь, приятно с тобой работать.
– Спасибо. – Шабан сделал вид, что смутился. – Большое спасибо. Тут у меня еще транспортный вопрос. «Армадил» дадите?
– «Армадил»? – с улыбкой переспросил Поздняков. – А у тебя какой вездеход?
– Обыкновенный, типа «эшевен». Кормы у него после вчерашнего, считайте, нету.
– Возмутительно! – сердито сказал Поздняков. – Нет, это черт знает что такое! Это просто возмутительно! Вот так у нас и бывает: нет внимания к ценным кадрам, нет порядка в обеспечении, карьеристы и горлопаны лезут вперед, а заслуженные работники довольствуются бог знает чем. Я думал, ты давно уже на «армадиле». Что же молчал? Нет, ты тут ни при чем, это мой просчет, и я его исправлю, это моя обязанность и мой долг перед разведчиками, да что там – это мой долг перед всем Редутом! Каждый на своем уровне, каждый на своем участке, все вместе, плечом к плечу, невзирая ни на что, с чувством ответственности, с осознанием своего долга, всосанным с молоком матери или воспитанным… долг перед обществом превыше личных интересов, только так, а не иначе!..
Слово «долг» склонялось еще минуты три. Впрочем, в этот раз, как и во все предыдущие, Шабан не узнал о долге ничего нового и только старался не зевнуть. Поздняков был гневен и величествен, лицо его окрасилось благородным румянцем. Он даже пристукнул по столу, заставив отскочить комп, и хотел немедленно связаться с начальником подотдела служебного транспорта, чтобы потребовать объяснений, но вспомнил, что время еще слишком раннее, и остыл. «Не видать мне «армадила», – хмыкнув про себя, подумал Шабан. – И не надо».
– Да, конечно, – сказал он, дослушав. – Разумеется, вы правы. Но не все так думают.
– Вот именно! – воскликнул Поздняков и рубанул рукой воздух. – Вот именно, не все! А почему? Почему, я спрашиваю? Кто мне ответит на этот вопрос? Потому что мы мало работаем с личным составом, вот почему! Потому что личный состав разлагается с ужасающей быстротой, потому что даже те немногие из нас, кто родился и вырос в Редуте или, сказать шире, на Прокне, – даже эти немногие понимают свой долг лишь в самом вульгарном, деловом смысле, вот почему! Что же говорить о большинстве? Повальное пьянство, пассивное неподчинение, грибной порошок… Мы не можем и не будем с этим мириться, такая безответственность слишком дорого стоит. Чем занимается отдел Массового Досуга? Уже ни для кого не секрет, чем они там занимаются. Такому положению дел необходимо положить конец, и грош нам цена, если мы этого не добьемся! Я сегодня же буду говорить об этом на Совете!
– Лучше бы о вариадонтах, – напомнил Шабан. – Право, лучше бы.
– О чем? – недовольно переспросил Поздняков. Он потерял нить, и его речь не получила должной концовки.
– О ком, – поправил Шабан. – О вариадонтах. О разумной форме жизни. Они в Южных Землях, я же вам уже говорил. Они в опасности.
– Да-да, – сказал Поздняков. – Да, конечно, Искандер. Я знаю, что на тебя можно положиться в любом деле, я всегда это знал. Достояние Редута – это достояние Редута, и мы никому не позволим. Нельзя забывать, что мы на переднем крае, нельзя, развивая успех в центре, пренебрегать флангами. Человечество нам этого не простит. Признаться, я не вполне понимаю, какую эти – как ты их называешь? – могут представлять для нас ценность. Может быть, в отдаленной перспективе… – Поздняков морщил лоб, его рука совершала сложное движение, будто вворачивала невидимый шуруп. – Да, ты безусловно прав: думать о перспективе необходимо, кому же и думать, как не нам с тобой. Еще раз благодарю, Искандер: ты, как всегда, принес ценную информацию. Я же со своей стороны приложу все усилия… – Шуруп был закручен, и рука твердо легла на стол: вопрос был решен. Сегодня рука была обыкновенная, тяжелая и крепкая, внушающая доверие, совсем не похожая на ту суетливую конечность, что металась по поверхности стола, когда кабинетные стены кричали голосом погибающего Гийома, и искала, искала на ощупь клавишу отключения громкой связи, и все никак не могла найти… Если бы не эта мечущаяся рука, сегодня особенно назойливо вертевшаяся в памяти, Шабан бы, пожалуй, поверил. Ему очень хотелось поверить.
– Извините, – сказал он, потупившись, – я так не могу. Так нет смысла… Черт, что я говорю – нет смысла… – Он потер ладонью лоб, и ладонь стала влажной. – Их же убьют, вы понимаете! Обыкновенно, примитивно убьют. Случайно или для удовольствия. Вчера уже подстрелили двух ложнокрылов – кому они мешали? Дорвалась свинья до корыта… У нас под боком идет Процесс, рождается новая разумная раса, а мы не желаем подвинуться! – Он уже кричал, но не замечал, что кричит. – Единственная, помимо нас, во всей Вселенной разумная раса! Кто нам простит ее уничтожение?
– Думаешь, будет скандал? – спросил Поздняков.
