Это место кажется… странным, пробормотал Максимка, оглядываясь по сторонам. Что это за место? И как я здесь оказался?
Максимка повернулся к девушке, которая заботливо его поддерживала. Её мягкий, сочувственный взгляд вселял ощущение безопасности и доверия.
– Что это за место? – спросил Максимка, ощущая невероятное любопытство, – и почему я здесь оказался?
Девушка одарила его теплой улыбкой.
– Это место, где те, кто ищет ответы на сокровенные вопросы, могут найти путь к просветлению, – ответила она. – Тебя привел сюда твой внутренний поиск. Что тревожит твою душу, Максимка?
Максимка задумался, пытаясь понять, что же влекло его в это таинственное место. Он почувствовал, как его сердце наполняется волнением и трепетом, предчувствуя, что здесь он сможет найти то, что будто бы так давно искал.
Максимка задумчиво огляделся по сторонам, осмысливая происходящее и полный решимости разобраться в этой необычной ситуации. Девушка растворилась, оставив его наедине с размышлениями. Но он чувствовал, что ее слова о том, что его "привел сюда вопрос", таят в себе глубокий смысл. Он должен разобраться, в чем же он заключается. Его сердце вспомнило чувства к Лилии, и Максимка преисполнился решимости доказать ей свою любовь, вспомнив, какой вопрос привел его сюда.
Слух Максимки привлек звук негромкого скрипа. Он повернулся и увидел, как по дорожке медленно прогулочным шагом двигался мужчина около шестидесяти. Его лицо, обрамлённое седыми волосами, излучало задумчивость и мудрость, словно олицетворяя вечные вопросы бытия. Высокий лоб, слегка сморщенный, как будто нависал над глазами, полными тоски. Его брови густые и выразительные, словно подчеркивали бесконечность умственных терзаний. Он был одет в тёмный, строгий фрак, а на шее – белоснежная жабо. Его простые туфли негромко скрипели о брусчатку, как тихое напоминание о том, что даже великие умы нуждаются в земле под ногами. Его руки, изящные, но крепкие. Одна аккуратно была заведена за спину, а другой он азартно теребил край жабо. Каждый его шаг был полон уверенности, и вместе с тем смирения.
Максимка, с сердцем, полным юношеского любопытства, решительно двинулся к мужчине и громко произнес: «Максимка». И протянул руку.
Мужчина замедлил шаг, как будто сам мир стал тише, уступая место этому особому моменту. Серебристые волосы, слегка взъерошенные, подчеркивали его усталое лицо. Его голос, хотя и мягкий, прозвучал с силой: «Иммануил Кант, к вашим услугам».
– Послушай, Кант, – с нескрываемой весёлостью спросил Максимка, – а вот это ведь загадка! Как можно быть уверенным, что существуют какие-то вещи, которые видит только один человек? Если их никто, кроме него, не замечает, как отделить правду от вымысла?
Иммануил Кант вмиг замер, слегка наклонив голову вбок. На его лице заиграла загадочная улыбка:
– Да, Максимка, – произнес он, обдумывая. – Ты затронул очень важный вопрос. Моя философия утверждает, что все знания опираются на общезначимые основания. Если и существуют явления, которые лишь один единственный человек может увидеть, но их не подтверждают другие, то как их можно считать реальными?
Максимка, словно весельчак на празднике, зажестикулировал с горячим энтузиазмом:
– Вот именно! Представь, кто-то говорит, что видит летающие тарелки или ведет беседы с инопланетянами. Как мы можем быть уверены, что это не плоды его воображения?
– Да, ты точно подметил, – задумчиво ответил Кант. – Если бы подобные индивидуальные феномены действительно существовали, их нельзя было бы подвергнуть научному анализу. Наука, как ты знаешь, требует общего языка – языка проверяемости и воспроизводимости.
– О, верно! Но вот еще эмоции, боль, мысли – разве это не просто ощущения, доступные лишь тому, кто их пережил?
Кант смягчил выражение своего лица, как будто на мгновение окинул мир своим внутренним взглядом:
– Хм, тут ты прав. Есть такие субъективные феномены, которые действительно доступны только их обладателю. Но всё же, это не совсем опровергает мою позицию. Опыт и сознание человека не могут быть заключены в такую непробиваемую оболочку как "монада", потому что знания – это забавный вальс опыта и разума, придающий смысл нашей реальности.
– Да, Вы меня убедили, Кант! Теперь я уверен, что разобрался с этим вопросом…
Но вот, не успел он закончить фразу, как, резко повернувшись, будто пытаясь куда-то уже бежать, шагнул в сторону. В это мгновение поток его радостных размышлений о Лилии, словно наткнувшись на невидимую преграду, прервался. Пред ним оказался мужчина, мирно устроившийся на лавочке под раскидистым деревом.
Он был облачен в простой костюм. Серые брюки, слегка застиранные, и пиджак, обнимающий его плечи, создающие контраст с белым, едва заметно помятым воротником рубашки. Его лицо, словно вырезанное из мрамора, говорило о бесконечных раздумьях. Низкий лоб, усыпанный морщинами, как карты, показывающие путь сквозь тернии концепций и идей, а глаза – темно-карие, глубокие и пронзительные, словно два колодца, в которых утопает свет, вызывая тревогу и восхищение. В них читалась вся сложность мира, его парадоксы и страсти.
Мужчина пригладил непослушные пряди черных волос. На коленях у него лежала книга, которую он кажется читал, а рядом на скамейке – стакан кофе, пар которого медленно уходит в воздух, словно идеи, покидающие его разум.
Максимка с перепугу вскрикнул:
– Ой, прости! Я, наверное, чуть не убил тебя!
Мужчина, как будто только что пробудившийся от глубокого сна, от неожиданности вздрогнул. Кант тоже в моменте перенервничал, вытер лоб и медленно произнес:
– Вот видишь, Жан-Поль, если все будут создавать свои собственные ценности, то не получится ли так, что кто-то решит, что убивать – это нормально?
Максимка, не понимая, лишь свел брови – ему было любопытно. А в это время Кант повернулся к нему и указал на мужчину:
– Познакомься, Максим, это тот самый Сартр, Жан-Поль!
Жан-Поль слегка приподнял уголки губ, как будто у него в кармане пряталось волшебство, и не желая оставаться должным, ответил:
– Но согласись, Иманнуил, именно в этой субъективной свободе и заключен смысл человеческого существования!
Максимка вытаращил глаза на Сартра, словно тот только что ошарашил его фокусом.
– Ну что ты, Жан-Поль, – с недоверием сказал он, сведя брови, – ты реально серьезно веришь, что есть какие-то штуки, которые видит только один человек? Как мы можем быть уверены, что они вообще существуют, если никто, кроме него, этого не видел?
Сартр ответил, задумчиво потирая подбородок:
– Ах, мой дорогой Максим, твой скептицизм мне понятен. И сам я часто задаюсь вопросом, ведь что такое феномен, если его видит лишь одно сознание? Сознание, как мне кажется, всегда стремится в мир, к другим сознаниям, словно птица в небо – это идея, устремлённая в будущее, но никак не замкнутое в себе пугало.
Максимка, не отрываясь от раздумий, продолжал:
– Но есть ведь боль, радость, страх… Разве их не испытывает каждый по-своему, не делясь с другими, как оладьями на угощение?
Сартр, с легкой улыбкой, ответил:
– Ты прав, мой юный друг. Конечно, есть некие субъективные переживания, которые ускользают от чужих глаз. Но всё же мне кажется, что они не могут быть полностью отделены от нашей общей жизни. Даже самые личные чувства окрашены языком, традициями и связями с Другими, словно цветные нити в плетении ковра жизни.
Максимка, озадаченно почесал затылок:
– Интересно, что ты говоришь. Может, я слишком поспешил с выводами насчет тебя.
Сартр, наклонившись вперёд с улыбкой, заключил:
– Вот видишь, Максим, мы оба подбираемся к разгадке этого запутанного вопроса.
– Знаете, месье Сартр, – напомнил о себе Кант, поправляя своё жабо, – у меня тоже есть серьёзные сомнения по поводу явлений, доступных лишь одному человеку. Это наводит на мысли о некоем субъективном хаосе, который совершенно противоречит моему представлению о мире. Познание должно быть основой общей правды, облечённой в объективные формы!
– Ах, месье Кант, – ответил Сартр с лёгкой усмешкой, – я разделяю Ваши опасения. Для меня сознание – это не застывшая капля, а река, текущая в компании других сознаний. Одинокий феномен – это как носорог без шкуры: не угнаться за ним. Он теряет связь с сообществом, с нашим опытом, и остаётся лишь жалким отголоском индивидуального восприятия.
Кант кивнул, его лицо, словно эмблема раздумий, засветилось пониманием:
– Вы правы, мой друг! Если такие индивидуальные явления и существуют, они с трудом станут предметом наук, требующих проверки множеством глаз. Необходимо оставаться открытыми к интерсубъективности, чтобы чаяния могли переходить из одной души в другую.
– Точно! – воскликнул Сартр, поднимая руку, как будто освещая путь. – Без подтверждения наших переживаний другими, мы остаемся в пределах собственного узкого мирка. Моя философия требует от нас взглянуть шире, чем просто "я" и "ты". Мы должны стать единым целым.
– Да, именно! – поддержал Кант с гордостью, словно он вновь нашел утерянную истину. – Мыслимо ли представить человека как некую замкнутую субстанцию? Нет!
Сначала Максимке было интересно что говорили Кант с Сартром, о реальности, о свободе. Но через некоторое время он заскучал. Он уже знал все эти умные разговоры. «Как же это утомительно!» – подумал он и, зевнув, огляделся.
