Космопорт
Александр Ильич Васильев
Эвакуация!
Эвакуация – это всегда страшно. Страшно и тревожно. И всегда как-будто бы несправедливо – кто-то сумел, кто-то достоин, кто-то сдался. Особенно если поставлены жесткие условия отбора в категорию счастливчиков.
Критичность критериев определяется критичностью ситуации, и осознанием неотвратимости надвигающейся беды.
Будете ли вы при спасении людей из бушующей реки оценивать их право на жизнь с точки зрения – достоин ли спасаемый быть закинут в лодку или же дать ему возможность утонуть только потому, что он не подходит по каким-то критериям – по цвету кожи, по вероисповеданию, по оценкам в школьном дневнике.
Очень хотелось бы, чтобы главным критерием отбора непременно было одно из важнейших условий – Спасатель должен всегда оставаться Человеком!
Александр Васильев
Космопорт
Почти полтора года прошло с момента, когда прозвучало страшное слово «Эвакуация». Именно тогда ялтинская обсерватория опрометчиво объявила на весь мир о скором метеоритном дожде, предшествующем прямому попаданию кометы в Матушку-Землю. Опрометчиво, потому что тон подачи этого заявления выбрали заранее неверный: «А-А-А! Мы пропали!» Что и вызвало во всём мире небывалый всплеск массовой истерии и всеобщей паники.
Эта комета уже полтора миллиона лет пролетает всё ближе и ближе, словно примеряясь к решающему удару. Теперь, рассчитали учёные, попадёт наверняка. Только не как в прошлый раз, когда её младшая сестрёнка свела на нет династию динозавров. Нет, теперь на планете вообще не останется ничего живого, даже бактерий. Да, собственно, и сама планета скорее всего превратится в груду обломков, хаотично разбросанных по всей Солнечной Системе. Ну, кроме тех, которые по счастливой случайности окажутся под влиянием гравитационного притяжения, и станут кольцами, например, Марса или Венеры.
Если бы мир узнал об этой угрозе раньше хотя бы на год, переселение на планетарные колонии можно было бы начать гораздо раньше. И отправить не жалкую кучку избранных в несколько миллионов, а много, много больше.. Не всех, конечно, но тем не менее…
Во время наспех созванной в авральном порядке и в атмосфере повышенной тревожности сессии ООН первые руководители стран не только не нашли общего языка, но и насмерть переругались, припоминая все мелочные обиды и взаимные претензии за последние полтора столетия. Единственная умная вещь, на которую эти политиканы оказались способны – договориться о строительстве космопортов в каждом регионе, географически пригодном для старта космических челноков. Но даже тут побоялись нести ответственность, переложив её на Первых Диспетчеров. Так что теперь Самыми Главными по эвакуации граждан своей страны стали начальники ЦУПов. Или, как их проще стали называть, – Начальники Космопорта. Люди в высшей степени образованные и достойные, решительные и хваткие.
Соответственно у нас – начальники Плесецка, Восточного, ну и, само собой, Байконура, куда уж без него!
Пропыленная грунтовка то и дело виляла из стороны в сторону, словно страшась попасть под колёса раздолбанного «пазика». Фадеич, седой как лунь водитель предпенсионного возраста, негромко ругался сквозь зубы, но неуклонно вёл автобус к далёкой цели.
Да, у всех разносортных пассажиров, набившихся в салон «колхозного извозчика», цель была одна – космопорт. Оно, конечно, понятно – туда теперь рвутся все, кто жаждет спастись от неминуемой смерти.
Никогда ещё Фадеич не возил столь непохожих друг на друга людей. Пенсионеры, интеллигенты, работяги, «колхознички» – три десятка перепуганных и растерянных переселенцев.
А ведь сначала их было сорок: каждый день отсеиваются самые слабые – те, кто уже не в силах перенести тяготы кошмарного путешествия. Они оставались на редких полустанках, со слезами на глазах провожая заветный автобус. Те, кто стиснув зубы, ещё держался за слабую надежду ехать дальше, стойко глотали дорожную пыль. На хмурых лицах застыло выражение мрачной решимости пополам с безысходной тоской.
«И на что только надеются, – брезгливо подумал Фадеич, сплёвывая в окно вязкую слюну. – Ведь ясно же было сказано, что улететь смогут не больше пяти миллионов. Из шести миллиардов! Ну, может, плюс-минус две-три тысячи».
Отбор был действительно жёстким. Даже жестоким. Никто не знал доподлинно – по каким именно критериям проводится этот унизительный конкурс счастливчиков.
Тем не менее шансы были у каждого – в космопорт допускались все без исключения, включая дряхлых стариков со старухами.
Не все поехали, это правда.
Многие предпочли остаться здесь, на Земле.
Но были и такие, кто, несмотря на возраст, тоже решили попытать счастья. И самое интересное было в том, что их всё-таки брали в дорогу.
Последнее обстоятельство особенно раздражало тех, кто был моложе сорока. Они справедливо полагали, что старики лишь снижают шансы у них – способных к деторождению, а значит – имеющих больше прав на выживание. Де факто. И – де юре.
Не был исключением и Тимоха – крепкий тридцатилетний мужчина во фланелевой рубашке. Каждый раз, когда он вставал за очередной бутылкой воды для своей жены, он прожигал ненавидящим взором престарелую семейную пару, что сидели у передней двери автобуса. Щуплый седой старичок со сморщенными ладошками держал за руки жену, и оба смотрели друг на друга влюблёнными глазами. Они не разнимали рук ни на минуту на всём протяжении этого адского путешествия. Просто поразительно, как они ещё живы – пять суток в душном шатком автобусе, еле-еле ползущем по просёлочным дорогам, по сорокоградусной жаре.! Но надо отдать им должное – в обстановке всё возрастающей нервозности, постепенно переходящей в тихую ненависть к окружающим, они остались единственные, кто ещё не переругался со своими соседями. Напротив, всем своим жалким видом они словно извинялись за своё присутствие. Но ведь тоже ехали!
Вчера, повинуясь внезапному порыву, непонятному даже ему самому, Тимоха вдруг выделил им трёхлитровую бутыль воды из своих запасов. Эти ни к чему не приспособленные развалины умудрились выпить свою минералку в первые же три дня путешествия, а потом, на вечернем привале, со стойкостью великомученников облизывали пересохшие губы в десятке метров от общего костра.
А не раздавали бы свою воду кому ни попадя! Сердобольные вы наши! Подумаешь, ревёт пацан белугой – и что? У него, в конце концов, свои мама с папой есть, пусть они и расхлёбываются. Кто виноват, что родители полные бестолочи? Закон джунглей!
В этих степях до ближайшего источника километров двести, не меньше. Уж Тимоха-то знает: три года проработал в геологической партии. Потому из ста килограммов груза, разрешённого на двоих, почти половину взял водой. Шмотки дело наживное, а вот пилить неделю по казахским степям без воды – верная смерть. А так, по три литра в день на каждого: на него и на жену, самое то – и попить, и помыться… Да, хотя бы по минимуму, но в походе по жаре «санитарка» – первейшее дело, не сразу и поймешь, что запаршивел и запятнел опрелостями как пень лесной – лишаями.
Теперь Тимоха с еле скрываемым разочарованием смотрел, как старик смачивает ватные тампоны водой – его водой! – и вместе с бабулей безмятежно посасывают, изредка бросая в сторону благодетеля умилительные взгляды. Тьфу, смотреть противно! Хотя это он сам научил их так спасаться от обезвоживания.
Тимоха на секунду зажмурился, словно обуздывая раздражение, поиграл желваками. Отвернулся к жене, вымученно улыбнулся:
– Как ты, Ленчик?
– Всё хорошо, Тимка, – устало улыбнулась она в ответ.
– Хочешь ещё водички?
Она покачала головой, положила пыльную ладошку ему на руку.
– Мы же договорились – раз в полчаса, не чаще! Забыл?
– Я могу и потерпеть, – не моргнув глазом, соврал он. Чем жёстче он устанавливал себе норму потребления воды, тем больше ему хотелось пить вне графика. – А вот ты…
– Не надо, – попросила она. – Попей лучше сам. Ты мне нужен сильный и крепкий.
– Да я у тебя ещё ого-го! – рассмеялся он, показав могучий бицепс. Но глаза оставались серьёзными. Вздохнул: – Ладно, будем терпеть.
На заднем сидении опять захныкал этот мерзкий пацанёнок. Пассажиры раздражённо забухтели, завозились на своих местах.
– Да заткните вы ему пасть, наконец! – взорвался сидящий за Тимохой худосочный пассажир. Учитель истории, как он заявил о себе в самом начале пути. Первое время он пытался разглагольствовать, теперь всё чаще помалкивал, только затравлено зыркал по сторонам выпуклыми глазами. Его, конечно, можно понять: за пять дней пути неумолчный рёв маленького чудовища способен превратить даже самых деликатных интелей в осатанелых невротиков.
Тимоха резко обернулся, встретился взглядом с измученным папашей. Тот крепко прижимал мальца к тощей груди и обречённо смотрел на Тимоху из-под белесых бровей. Почему-то именно на него. Мелкий, тонкокостный, он, тем не менее, готов был защищать своё ревущее дитя, чего бы это ему ни стоило.
Тимоха вдруг вызверился на учителя:
– Я тебе сейчас пасть заткну, – с тихой ненавистью сказал он. Негромко сказал, почти шёпотом, но даже в галдящем автобусе это прозвучало как выстрел. Кто-то тихонько ахнул, в салоне повисла убийственная тишина. Слышно было только, как на последнем издыхании надсадно воет измученный мотор автобуса. Да Фадеич всё так же негромко матерится, привычно сплёвывая в окно…
– Тимочка, прошу тебя – не надо! Тимка…
Он не сводил испепеляющего взгляда с наглого учителишки. Этот интель ему с самого начала не понравился. Ах, как было бы замечательно оказаться сейчас с ним один на один! Да не на ринге, а где-нибудь в подворотне! Чтобы врезать стальным кулаком по брыластой морде, услышать, как хрустнут тонкие косточки и хрящики вислого носа, почувствовать, как податливо разъезжается плоть, и брызги на стену… А-ах-ха!
Всё это нервный учитель прочитал во взгляде Тимохи за долю секунды. И за это время успел умереть от страха не меньше десятка раз. Он и смотрел на пышущего здоровьем Тимку как на неминуемую смерть, как кролик на удава, не в силах отвести испуганный взгляд.
– Тимочка…
Тимоха замедленно, как терминатор, повернул голову-башню в сторону жены, только сейчас обнаружив, что она трясёт его за плечо и плачет. Плачет беззвучно, одними глазами, даже сама не замечая того, но он-то видит предательские полоски на пыльных щеках…
Он выпустил воздух из груди. Напряжение спало. Осталось только раздражение и… стыдливая неловкость.
– Прости, сладкая моя! – прошептал он. Обнял её нежно и крепко за хрупкие плечики. Она с лицом и руками зарылась ему в рубашку на могучей груди, плечи тихонько вздрагивали. А он потрясённо повторял: – Прости, моя хорошая… Сам не знаю – что на меня нашло…
