Сделай ставку и беги

Битва над телом Патрокла

Херувимчик лежал на асфальте, свернувшись калачиком и уютно подобрав под себя ноги. Тело его непрерывно содрогалось, и сам он постанывал в такт сотрясениям – тихо и немузыкально.

Херувимчика били. Не слишком элегантно, зато без затей, – толпой и ногами. Били добросовестно, но неумело. Поэтому сил оставалось полно. Можно было бы вскочить и шутя уйти на рывок – в жизни не догнали бы они чемпиона межшкольной олимпиады по бегу. Но как раз на рывок он не мог. И защищаться не мог. Потому что всего пять дней как вырезали из него гнойный, едва не прорвавшийся аппендикс. Соседи по палате только с коек вставать начали. А его к вечеру выкрали из больницы и привезли сюда, в загородный мотель «Тверь», на собственное семнадцатилетие.

И вот теперь он бессильно извивается в грязи, уворачиваясь от ударов. Что и говорить, – День рождения удался.

Хотя «выкрали» – сказано чересчур громко. Поздравить новорожденного в больницу заскочила соседка по подъезду двадцатилетняя Жанночка Чечет, которая вот уж второй год была предметом Антоновых вожделений и причиной ночных поллюций. Жанночка охотно кокетничала с хорошеньким Херувимчиком, которого сама же так и прозвала – то ли за юношеский румянец, то ли за стеснительность. Иногда снисходила до шутливого поцелуя. Но дальше пока не допускала. Правда, в последний год удерживать поклонника на дистанции ей стало не просто, – робкий Херувимчик незаметно возмужал до полноценного, требовательного Херувима.

Прямо с порога палаты словоохотливая Жанночка сообщила, что забежала буквально на минутку, а вообще-то торопится в загородный мотель, где накануне познакомилась с двумя классными парнями. Услышав про парней, ревнивый Антон увязался следом, благо одежда лежала здесь же, в тумбочке.

В такси по дороге Жанночка успела протараторить всё, что сама узнала про новых знакомых. Оба взрослые – по двадцать три года. Один – здоровенный такой! Иван Листопад – сын профессора. Другой, Феликс Торопин, тоже не из простых.

– Чуть ли не вор в законе! – с придыханием шепнула Жанночка, хотя кто такой вор в законе толком не знала.

Со слов Жанночки, выросли Торопин и Листопад в одном дворе. Потом разъехались. Иван в Краснодар, где его отцу предложили кафедру, Феликс – в колонию для несовершеннолетних преступников. Но друг друга, как оказалось, не потеряли. В Калинин они приехали по каким-то мутным фарцовочным делам. Кажется, в Москве не совсем чисто прокрутили валютную сделку и решили «отлежаться» в провинции.

– Представляешь, какие необыкновенные люди? Главное, оба при деньгах. Вторые сутки мучаюсь, на кого из двоих запасть. Прямо не знаю. Может, ты чего присоветуешь, – к полному расстройству Антона, Жанночка, наивная в своей корыстности, сокрушенно покачала головой.

Впрочем новые знакомые понравились и самому Антону.

В гудящем, забитом под завязку мотеле оба они выделялись среди прочих. Могучий Листопад царил за столом, мягким кубанским говором без усилия покрывая грохот надрывающегося оркестра. Едва заметно косящий правый глаз придавал всему, что говорил и делал Иван, оттенок легкой победительной насмешливости. Пьяновато улыбаясь, слушал его байки тонколицый красавчик Феликс Торопин. Длинные, унизанные перстнями картежные пальцы Феликса поигрывали золотой цепочкой. Время от времени он приподнимал указательный палец, и тогда официантка Нинка Митягина, подруга Феликса, подлетала к ним, предвкушающе косясь на «рыжьё». А робеющий, покрытый золотистым пушком именинник Антон Негрустуев с восторгом внимал многоопытным новым товарищам. От обоих исходила привычка к опасности и манящая блатная романтика.

Уже ближе к закрытию Антон вышел подышать на воздух. Тут-то всё и случилось. Какая-то шпана на глазах у всех чмырила съежившегося узбечонка с выпученными от страха глазами. Пройти мимо Антон не мог.

– А ну, уроды, отошли от человека! – грозно выкрикнул он.

Собственно на асфальт Антон свалился сразу, еще от первого, по касательной удара. Тотчас устрицей закрылся, пытаясь спрятать разрезанный живот. Особенно досаждали две страусиные девичьи ноги. Про такие говорят, – от шеи. Но он-то снизу хорошо видел, откуда они на самом деле начинались. Впрочем, реагировал он только на ступни. Маленькие такие ступни, обутые в изящные туфельки, остроносые и неотвратимые, будто атакующие эсминцы.

В отличие от толпящихся в беспорядке парней, бьющих бесцельно и наугад, владелица туфелек всякий раз примерялась ударить именно в то место, что закрывал он обеими руками, оставив незащищенной даже голову. Почему и пострадал. От увесистого попадания по виску он обмяк, заволакиваясь прощальным туманом, и скорее рефлекторно, чем с надеждой, прошептал: «Листопад».

И тут же слово это пронзило обманчивую тишину загородного мотеля призывным кличем боевой трубы: « Листо-пад! Феликс! Антошку убивают!».

То кричала, вопила, визжала на все двадцать тысяч доступных человеческому уху децибел выбежавшая на крыльцо Жанночка Чечет.

Антон очнулся от каких-то непрерывных криков. И первое, что увидел, открыв глаза, – нависшая над ним огромная тень.

«Иван», – узнал Антон, поняв главное: больше его бить не будут.

Осторожно, придерживая живот, он сел на асфальт.

– Как ты? – запыхавшийся Иван присел подле Антона.

– Вроде жив, – Антон неуверенно ощупывал живот, пытаясь распознать источник глухой боли.

– Который начал?

– Во-он патлатый!

– Достану, – зловеще пообещал Листопад.

Он разогнулся – грозно.

При внезапном появлении высоченной, массивной фигуры нападавшие оробели. Отбежав на несколько метров, они переминались, нерешительно косясь на вожака – толстогубого парня с длинными несвежими патлами, перетянутыми по лбу махеровой повязкой.

Прищурившись косящим глазом, Листопад быстро шагнул вперед, ухватил за ворот патлатого, выдернул из общей кучи, резким движением скрутил, посадив на колени, и с аппетитом поднес к его носу кулак, увесистый, будто хорошая дынька – «колхозница».

– Башку тебе, что ли, об асфальт разнести? – задумался он.

– Да кто его бить-то хотел, сопляка этого?! – тонко и пронзительно закричал патлатый, пряча за возмущением охвативший его испуг. Но страх выпирал наружу, – вывернутые губы покрылись пузырьками слюны. – Сам напросился. Мы в баре мой приезд из Москвы отмечаем. Ну, на улицу покурить вышли. Вдруг гляжу – чебурек!

– Какой еще чебурек? – недоумевающе переспросил Листопад, слегка ослабляя хватку.

– А я почем знаю какой? Может, узбек. Может, туркмен. Я в них, чебуреках, не разбираюсь! – поняв, что сразу бить не будут, патлатый приободрился, в голосе его добавилось скандальности. – Чурка, он и есть чурка. Я ему и говорю, а ты чего-й-то тут, чебурек, по нашему суверенному фойе шастаешь? Что тебе здесь, Фергана какая-нибудь, что ли? И, естественно, его за хобот. А тут этот ваш, мешком прибитый, откуда-то нарисовался: «Не трожь. Он, мол, тоже людь». Я, грю, может, он там у себя среди азиков и людь, только чебурек этот по праву первого мой. Хочешь пометелить, найди себе другого. А ваш заблажил чего-то! По физии мне, вон, заехал!

Тараторя без продыху, парень непрерывно поглядывал на подрагивающий у лица кулачище.

– Другие, между прочим, тоже били, – без стеснения напомнил он.

По счастью для перетрусившего патлатого, со стороны мотеля к ним бежала официантка Нинка Митягина. Упругие Нинкины груди без лифчика колыхались в такт бегу, будто рессоры вагонетки.

– Ваня! Ванечка! – задыхаясь, выкрикнула она. – Только что Феликса с валютой на кармане взяли. Теперь тебя ищут. Беги!

Листопад огляделся, двинулся к обочине. Уже из-за кустов, скрываясь, погрозил патлатому:

– Гляди у меня, если что!

– А вы чего раззявились, уроды? – Нинка зло оглядела остальных. – По вашу душу тоже ментов вызвали. Дуйте отсюда!

– Поздно! Площадку у мотеля разом осветили с трех сторон фары ПМГ[1]. Нападавшие брызнули врассыпную. Началась ловля. Подъехавшие милицейские наряды без разбору «окучивали» пойманных по машинам.

Антон отполз за куст сирени. Оттуда расслышал презрительный выкрик патлатого, оборвавшийся внезапно, – должно быть, от хорошего пинка или от удара. Потом одна за другой хлопнули дверцы, УАЗы газанули и, похлопывая «сечеными» глушителями, уехали.

Потом он забылся. А когда очнулся, мотель погрузился во мглу, – похоже, разъехались и официанты.

Внезапно Антон остался один. Живот болел нестерпимо.

Аки Робинзон Крузо на острове, – вслух, чтобы подбодрить себя, произнес он.

Рядом сокрушенно вздохнули. Из кустов высунулась знакомая туфелька.

– Опять ты?

– Ну, я, – девушка подползла к Антону. Голос ее дрогнул.

– Холодно.

– Еще бы! Теплые трусы надевать надо.

– А ты бы не подглядывал.

– Так мудрено.

– Все равно. Был бы джентльмен, отвернулся.

– От тебя только отвернись. Вмиг наваришь. В кустах что делаешь?

– Да то же, что и ты: от ментов прячусь.

– Я не от ментов. Я – от боли. Живот у меня больной, – Антон застонал.

– Сказать, что ли, не мог?

– Ну да, тебе скажешь. Как раз туда бы и звезданула. Туфли рашпилем, поди, затачивала?

– Нету туфель. Сломался каблук, – она всхлипнула.

– Ты мне только объясни, – Антон осторожно перевел дыхание, прикидывая, сможет ли подняться. – Ну, эти идиоты ладно. А ты за что меня гвоздила?

– За дело, – девчушка насупилась.

– Я тебя танцевать приглашала, а ты соплячкой обозвал. А мне, между прочим, пятнадцать. Скоро.

– Да? – Антон потянулся, припоминающе провел ладонью по безнадежно перемазанному личику в венчике всклокоченных смоляных волос.

– И как зовут?

– Лидия.

– Нет, не припомню.

– Потому что сволочь и есть. Об такого гада еще новые туфли испортила!

– Шкуру ты мне точно попортила, – Антон перевернулся на спину. – Слушай, лягастая. Погляди-ка живот. Не распороли?

– Выдумывай! Я тебе и попала-то один разок. Да не дергайся… Ой, мамочка! Чего-й-то?

Она осела рядом, в одной руке сжимая растерзанную туфлю, а другую руку, перевернутую ладонью кверху, изумленно разглядывала.

– Кровь, – определил Антон.

– Увечный, что ли?

– После операции, – он попытался хохотнуть. Прикусил губу.

– И ты такой в ресторан поперся? Правильно я поняла, что натуральный придурок. Тебя ж в больницу срочно надо! – Лидия поднялась, повертела туфлю, раздраженно отшвырнула.

– Вставай. Пойдем к дороге. Может, кого остановим. Или тебя поднимать?

– Еще чего! Как-нибудь без детского сада обойдусь! – Антон вскочил. Но живот полоснуло такой резкой болью, что, ойкнув, тут же свалился на траву и потерял сознание.

Когда вновь очнулся, то обнаружил себя на обочине шоссе. Рядом с всхлипываниями и завываниями рыдала перемазанная в грязи Лидия.

– Где я? – поинтересовался Антон.

– Сам не видишь? Трасса Москва-Ленинград.

– Ты что ж, меня на себе двести метров протащила?!

– Ни одна сволочь не останавливается. Жлобье!.. – тело ее сотрясалось то ли от злости, то ли от холода.

– Господи! Ну что ж мне с тобой делать? Не бросать же такого. Подохнешь ведь.

Она вздрогнула: прямо за их спинами кто-то с разухабистым матом ломился сквозь кусты. Через минуту из чащи показался огромный леший – в двубортном костюме, обросшем репеем и мокрыми листьями.

– Иван, – обрадованно пробормотал Антон.

– Ну, ты подумай, – Листопад с досадой разглядел силуэт мотеля.

– Я раньше учителям не верил. Думал, врут, будто земля круглая. По моим подсчетам, она выходила в форме чемодана. А теперь доподлинно убедился – точно, шар! Проверил, можно сказать, эмпирическим путем. Полчаса по какому-то болоту проблукал. И опять сюда же вынесло! Аж хмель вышел. А вы здесь чего разлеглись? Трахаетесь?

– Угу! Аж утрахалась, – Лидия зло кивнула на постанывающего Антона. – У него живот прорвало. В больницу срочно надо. И – ни одна сволочь!.. Мне что, догола раздеться и поперек дороги лечь, чтоб машину остановить?!

– Этим ты вряд ли кого соблазнишь, – Листопад пренебрежительно крутнул субтильную, длинноносую, с выступающими ключицами девчушку.

– Понимал бы чего в женщинах, – огрызнулась уязвленная Лидия.

Иван, не обращая на нее внимания, склонился над Антоном, всмотрелся озабоченно:

– И впрямь зенки закатились. Никак, к верхним людям собрался.

Одним прыжком он перемахнул через кювет.

– И ты тоже дристануть собираешься? – безысходно сообразила Лидия.

– Надо бы, – подтвердил, всматриваясь вдаль, Листопад. – Меня сейчас вся ваша ментовка разыскивает. Минутка, что называется, дорога. Но, с другой стороны, как не порадеть родному человечку?.. Ништяк, прорвемся!

Он увидел свет приближающихся фар и встал посреди дороги.

– Осторожно, задавят! – вскрикнула Лидия.

– Оно вряд ли! Судя по звуку, частник. Машину пожалеет, – Листопад расставил руки наподобие шлагбаума, на две трети перегородив шоссе.

Не сошел с места, несмотря на прерывистые, истеричные гудки и моргание. Так что мчавшийся на скорости «Жигуль» начал тормозить со свистом в опасной близости, пошел юзом и – остановился едва не в метре от стоящего, будто скала, силуэта.

– Тебе чего, оглобля, жизнь надоела?! – заорал выглянувший из окошка водитель. – Отойди, а то снесу к черту!

Иван меж тем неспешно подобрал с обочины подвернувшийся булыжник, подбросил:

– Машина твоя?

– Ну, моя. Собственная.

– Ох, и завидую я тебе, мужик.

– Чего-о?!

– Счастливый жребий, говорю, тебе выпал – жизнь человеку спасти. Парня надо до больницы довезти.

Водитель скосился в сторону кювета, через который, навалившись на обессилевшую Лидию, пытался перебраться Антон.

При виде перемазанных фигур к водителю вернулась прежняя ярость. Подхватив монтажку, он вылетел на асфальт.

– А ну, отойди к едреней фене … А то!

– Что « а то», глупыш? – гигант нежно приобнял его за плечи, заглянул сверху вниз. В косящем его взгляде водитель прозрел главное: от ЭТОГО не уйти. Монтажка сама собой опустилась.

– Сколько платишь? – привычно ступил он на стезю стяжательства.

– Это ты о деньгах, что ли? – незнакомец удрученно покачал головой.

– Какую школу заканчивал, друг?

– Н-не понял.

– А вот позволь, угадаю: нашу, советскую. И тебя в нашей советской школе не учили, что человек человеку друг, товарищ и брат? Не слышу!

– Да причем тут!

– Или, може, ты не советский человек? – последнее было сказано столь проникновенно, что водитель как-то разом оробел и даже скользнул взглядом по плечам, не проблеснут ли погоны. Погон не было. Но взгляд незнакомца все больше косил дикостью.

– Так ведь машину кровью перемажет!

– Зато не твоей кровью, – во вкрадчивом голосе сквозанул вдруг такой беспредел, что водителя перетряхнуло.

– Да я ничего. Я, если что … в комсомоле состоял. И в дружину три раза ходил, – помимо воли забормотал он.

– О, видишь. А скрывал. То есть простой советский человек? Как он, как я? Чего ж тогда стоишь, дурашка? Бегом подсоби девушке. Видишь, надрывается. А ты, здоровый бугай, вместо чтоб помочь, херню тут какую-то о комсомоле завел. Делом, делом надо доказывать!

– А сам-то чего ж?

– Я б, само собой. Но кто тогда машину посторожит? Пшел! Ошалевший автовладелец метнулся к кювету.

Через несколько минут «Жигули» свернули к многоэтажному зданию областной больницы.

– Только до ворот, – со скрытым облегчением предупредил водитель. – Дальше проезд запрещен.

– Кого везешь, зяма?! Давай прямо под шлагбаум, – сидящий рядом Иван надавил лапой на клаксон, другой рукой энергично принялся крутить ручку стеклоподъемника. Усилие оказалось чрезмерным, – ручка осталась в Листопадовой лапе.

– Не научились делать. Всё на соплях, – Иван отшвырнул ее на «торпеду». Водитель тихо заскулил.

Из будки показался сонный сторож.

– Живо подымай свою палку, тетеря! – не давая ему открыть рот, закричал Иван.

– Так чего это? Тут по пропускам, – сторож, пытаясь встряхнуться, всмотрелся в представительное лицо. Машина была незнакома. Лицо тоже. Но – было оно, несмотря на молодость, явно значимым и очевидно недовольным.

– Я замзавоблздравотделом Листопад! – напористо объявило лицо. – Везу героя Афганистана в коме! Что стоишь, раззява? Секунда дорога! Никак спал на посту! А ну!.. Или уволю!

Шлагбаум начал подниматься прежде, чем сторож окончательно проснулся.

– Прямо из Афгана автостопом везешь? – съехидничал водитель.

– Мы своих героев на дорогах не бросаем. Во-он туда! – вдалеке светился подъезд с застывшими подле машинами скорой помощи.

Иван выскочил едва не на ходу, легко, будто морковку с грядки, выдернул наружу подрагивающую девчушку, вытянул впавшего в забытье Антона, подбросил на руках, ногою захлопнул дверцу, отчего машина вздрогнула.

– Надеюсь, теперь свободен? – водитель с отвращением разглядывал перепачканные чехлы.

Иван обернулся.

– Ты вот что: прямо сейчас, пока буду отсутствовать, достань из ранца пионерский дневник и запиши себе хороший поступок. По возвращении распишусь.

– Вот это вряд ли, – пробормотал водитель. – Ну, блин, видал ухарей!

Машина рванула с места, словно на раллийном старте.

Решительным шагом Листопад направился к двери с надписью «Травмпункт». Сзади семенила расхристанная Лидия.

Стояла ночь с субботы на воскресенье. Советские люди в соответствии с Конституцией отдыхали. Как умели, так и отдыхали. С задоринкой. А потому травмпункт оказался переполнен пробитыми головами и переломанными конечностями. Единственно, в уголке на кресле постанывала беременная женщина с обваренной рукой. Поглаживающий ее муж нервно поглядывал то на снующий медперсонал, то на загадочный плакат на стене – «Курящая женщина кончает раком».

Зато остальной народец, судя по всему, подобрался огневой: в воздухе стоял устойчивый запах портвейна «Солнцедар», настоянный на йоде и крепком мате.

– С дор-роги! – дверь распахнулась от удара ногой. В помещение вошел перепачканный гигант с обвисшим на руках телом.

– С дороги! – напористо повторил он, рыком своим разгоняя замешкавшихся.

– Так тут очередь! – блаженствовавший у окна мужичок с рассеченной бровью с внезапной резвостью спрыгнул с подоконника и двинулся наперерез. – Я – первый!

– Шо? Жена сковородкой заехала? – с ходу определил Иван. – И дело: не шкодничай по чужим спальням!

– Да я, может, сам кровью истекаю!..

– Так истеки! Кому ты такой плюган в этой жизни нужен? Я смертельно раненого героя несу! – яростно объявил Листопад, отодвигая пьяного упрямца плечом. – Человек девчонку от изнасилования спас.

Тут все разглядели за его спиной босоногую, растерзанную девушку.

– И как спас! Пулю в упор в живот принял. А не отступился! Очередь у них. За портвешком, что ли?! – гигант брезгливо принюхался, оглядел смешавшихся людей. – Крысы тыловые!

– Где врач?! – потребовал он у выглянувшего на крики рослого, под стать ему самому, усталого мужчины в халате.

Не отвечая, тот подошел, отодвинул вниз веко Антона, что-то определил:

– Заноси и клади на кушетку.

Вернувшись в предбанник, Иван скорбно прижал к себе притихшую Лидию:

– Ничего, ничего, девочка! Он выдержит. Он прорвется. Он настоящий. Не то шо эти бытовые разложенцы. Мы ему еще орден дадим.

Глянул на женщину:

– Тяжело?

– Куда хуже, – неприязненно ответил муж. – Если б не ты, уже приняли.

– Скажи, пусть потерпит. Сын, богатырь, родится, Антошей назовете. В честь героя.

Не найдясь, что ответить, тот угрюмо смолчал. Задремал, навалясь на Лидию, и Иван.

Минут через двадцать в приемный покой вышел врач.

– Ну как, доктор, наш герой? – Иван вскочил, охватил его за плечи, пытливо заглянул в глаза. – Жить будет?

– Будет, будет. В упор, говоришь, стрелял? Что-то я там пули не обнаружил.

– Да ты шо?! От спасибо за новость. Стало быть, все-таки не попал проклятый бандюган. Исхитрился, стало быть, увернуться. В упор и – исхитрился. Вот ведь реакция. Шо значит воинская выучка. Какой человек! Один на тысячу! – Иван восхищенно зацокал, взглядом предлагая окружающим восхититься вместе с ним. – Вы сберегите его, доктор! Для всех для нас. Для всего человечества!

Ни мало не обращая внимания на наступившую ошалелую тишину, он прижал к бедру заторможенную Лидию и направился к выходу.

– Эй, орёл! – окликнул врач.

Иван обернулся.

– Вообще-то молодец, что пробился. Там швы разошлись, и грязи набилось. Так что, если б не успели…

Тыльной стороной ладони отер воспаленные глаза. Огляделся:

– Давайте беременную.

На улице Лидия тихонько отстранилась.

Я, пожалуй, вернусь. Посижу до утра.

Под удивленным взглядом Листопада она смутилась:

– Мало ли что? Хоть будет кому родственникам сообщить.

– А ты что, знаешь его родственников?

– Нет, но…

– Жанка говорила, что мать у него одиночка. Вроде фабричная ткачиха, – с усилием припомнил Иван.

– Тем более дождусь, – отчего-то обрадовалась Лидия. – Да и куда по ночи?

– Тогда давай прощаться. Засветился я в вашем захолустье. Пора когти рвать, пока и впрямь не отловили.

Приветственно махнув лапой, Иван шагнул в темноту, в сторону моста через железную дорогу, за которой собственно и начинался старинный город Тверь, унизительно переименованный в безликий Калинин.

Глубокой ночью на кольце трамвая, откинувшись на витой скамейке, в одиночестве сидел полнотелый молодой мужчина в тянучках и тапочках на босу ногу. Рядом стояла опечатанная бутылка водки.

Усмотревший в этом намек судьбы, Иван подошел. Мужчина приоткрыл глаза, оглядел неизвестного.

– Чего здесь? – строго спросил Иван.

– С женой поругался.

– На хрена?

– «Стенку» румынскую требует. У нас и без того новая. Так ей, видишь ли, непременно импортную подавай.

– Зачем?

– Прорва, – исчерпывающе объяснил сидящий.

– Это бывает. Тогда почему целая? – Иван мотнул подбородком на бутылку.

– Не пьется одному. Привычки нет.

Босоногий вопросительно поглядел на нового знакомца.

– Да уж выручу. Не бросать же в беде, – Иван поднял с земли бутылку, ловко свернул пробку. Повертел головой.

– Стакан не захватил, – мужчина сокрушенно пожал плечами.

– Тогда из горла! – Иван раскрутил бутылку и, к восхищению босоногого, единым махом осушил треть. Протянул:

– Давай. Как говаривал мой кубанский корешок Витька Рахманин, ломани, пока при памяти. Ты сам-то вообще кто?

– Я-то? – босоногий сделал неопределенный жест куда-то вверх, усмехнулся, видимо, сопоставив свое положение с тем видом, в каком находился сейчас, и молча потянулся к бутылке.

Минут через пятнадцать, непривычный к выпивке из горлышка, да еще без закуски, он сильно опьянел. Иван отошел отлить за угол, а когда вышел вновь, то возле скамейки стоял милицейский УАЗик, и двое милиционеров, сопя и матерясь, затискивали внутрь машины отчаянно отбивающегося незнакомца.

– Я ничего не нарушил! – протрезвевшим от страха голосом, кричал тот, упираясь. – Говорю вам, я – из обкома комсомола! Балахнин моя фамилия! Можете позвонить, проверить! Это произвол! Завтра же всех повыгоняют к чертовой матери.

При этой угрозе стоящий поодаль старший наряда – сержант – зловеще ухмыльнулся.

Какой армейский сержант не мечтает стать генералом? Какой милицейский сержант себя генералом не ощущает? А генералы – народ гордый. Если, конечно, не против маршалов.

– Вот чтоб не повыгоняли, мы тебя в вытрезвиловку и доставим, – с усмешкой процедил он.

– Да я ж не пил почти! Ребята! Вот мой дом, – услышав про страшный вытрезвитель, Балахнин с удвоенной силой уперся в проёме. – Ну, поднимитесь, я документы покажу! Жена же волнуется, дети! Что ж вы, как нелюди!

Выкрикнув последнюю фразу, Балахнин извернулся и увидел стоящего на углу собутыльника. Встрепенулся, собираясь, видно, обратить на него внимание. Но тут же, устыдившись, отвел глаза и сам полез в машину.

Колебавшийся дотоле Иван подобрался, – от выпитого в голове у него шумело, – и шагнул к машине, отряхивая на ходу загаженную «тройку»от остатков репейника.

– Развели тут грязюку! Нормальному человеку пройти, не упав, невозможно. Взгреть бы коммунальщиков, – прорычал он и – будто только теперь заметил происходящее.

– Здравствуйте, товарищи! – весомо произнес Иван.

К нему обернулись – недоуменно.

– Здравствуйте, товарищи, – Иван слегка нахмурился и требовательно оглядел сержанта.

– Ну, здрасте, – осторожно поздоровался тот.

Листопад в упор продолжал разглядывать его – с нарастающим, легким пока неудовольствием. Сержант, спохватившись, поспешно застегнул распахнутый китель. Незаметно принялись оправляться остальные.