Лукошко с трухой. Эссе по истории и культуре
Кирилл Резников
Лукошко с трухой. Эссе по истории и культуре
О Красоте, Человеке, Обществе и Прогрессе. О народах и Цивилизациях О Мифах ХХ века. О России
Памяти матери моей, Сапеги Елены Терентьевны, с чувством глубокой благодарности, любви и вины.
Писание – вид лечения; иногда я удивляюсь как те, кто не пишет, не сочиняет музыку и не рисует, ухитряются избежать безумия, меланхолии или панического ужаса − неизбежных спутников жизни.
Грэм Грин Пути бегстваМое счастье, что опустошение нашего государства совпадает по времени с опустошениями, производимыми во мне моим возрастом…
Мишель Монтень Опыты. Книга третьяОб этой книге
На рубеже тысячелетий хорошо подводить итоги. Человек вообще свойственно оглядываться на пройденный путь – оценивать, сравнивать, извлекать уроки. Чем туманнее перспектива завтрашнего дня, тем настойчивее мы обращаемся к опыту дней минувших – действительно, кто может быть лучшим наставником в будущее, чем собственное прошлое.
Третье тысячелетие наступило. Хорошо ли, плохо ли – мы пережили век двадцатый, и бурные торжества миллениума вдохновляла радость новой надежды, быть может, наивная. Но человеку свойственно ошибаться, пока он жив. А мы, слава Богу, живы, несмотря ни на что. Человечество не погибло в ядерной войне – а возможностей к тому хватало. Нас не сгубил экологический и энергетический кризис – добавим: пока. «Век-волкодав» с его «красным колесом», «коричневой чумой», «черными воротниками» и другими напастями канул в историю. Жизнь продолжается и это вселяет надежду, но не избавляет от страха и тревог, которым научил нас двадцатый век. Его пепел долго будет стучать в нашем сердце.
Мы уже не имеем права на наивность. Это людям XIX столетия позволительно было ожидать от грядущего века торжества разума и прогресса, мира и благоденствия. Однако ХХ век обманул эти ожидания самым жестоким образом. Он пришел под знаком войны (англо-бурского, как сказали бы сейчас, локального конфликта) – и под этим знаком закончился. Если у кого-то еще оставались иллюзии относительно века XXI, то сегодня рассеялись и они. Первый тревожный сигнал прозвучал в Нью-Йорке – 11 сентября 2001 года. Первый тревожный сигнал прозвучал в Нью-Йорке – 11 сентября 2001 года. Надо, наверное, смириться с мыслью, что нас ждет вовсе не «золотой век». В лучшем случае это будет век осознания и кропотливого исправления накопленных ошибок.
Но чтобы исправить ошибки, надо уметь их замечать. Ошибки имеют хитрое обыкновение маскироваться под великие достижения и грандиозные успехи. Уж кому-кому, а нам, нынешним жителям России, это должно быть известно лучше других. Вот почему так важно лишний раз оглянуться на прошлое и попытаться понять, что хорошо и что плохо в настоящем. И сделав выводы, быть помудрее и поосторожнее в будущем.
Вы держите в руках книгу, которая, как мне кажется, пригодится в подобных поисках. Автор ее проделал огромную работу, постаравшись обобщить в сравнительно небольшом объеме весь неоднозначный и противоречивый опыт, накопленный цивилизацией. Это действительно подведение итогов: так путник, остановившись передохнуть на вершине горного перевала, видит позади бескрайнюю панораму – и, если его глаз достаточно зорок, может различить каждую достойную внимания деталь. Сам автор, впрочем, более склонен рассматривать свой сборник эссе как некий несчастный багаж, который и нести тяжело. И бросить нельзя, не разобравшись как следует. Все, что удалось впопыхах вынести из поспешно оставленных мест: полезное перемешано с хламом, причем хлама, кажется, значительно больше. Одним словом – лукошко с трухой. Одним словом – лукошко с трухой. О, вот выдалась свободная минутка, и можно позволить себе не спеша рассортировать содержимое лукошка, отделить зерна от плевел, мусор выкинуть, ценности оставить. Глядишь – дальше будет легче идти, тем более что путь неблизкий и не очень-то ясный.
По жанру «Лукошко с трухой» – сродни монтеневским «Опытам», не случайно предваряет его эпиграф из размышлений печального французского мудреца. Сродни оно и «Опавшим листьям» Розанова. Но объединяет их, пожалуй, главным образом принцип изложения – краткость, подчас доходящая до лапидарности, но тем обеспечивающая удивительную емкость и концентрацию мысли. Право, автор умеет донести до читателя гораздо больше, чем может показаться при беглом взгляде на коротенькие главки его эссе. В этом большое достоинство книги. Почитав минут пять, невольно останавливаешься и долго обдумываешь прочитанное – это куда лучше чем тонуть в многословии бесчисленных аналитиков и комментаторов, заполнивших телеэкраны и газетные полосы.
Второе великое достоинство сборника – сопричастность. Это не отвлеченные рассуждения о «глобальных» проблемах и «великих» вопросах, а горячий и прочувственный разговор о том, что волнует сегодня всякого, кто не равнодушен к судьбе своей страны, своего мира, к своей собственной судьбе и судьбам людей вокруг. И оттого вопросы, поднимаемые автором, действительно становятся великими: просто потому, что близко касаются тебя самого, если ты не живешь в башне из слоновой кости. Автор не избегает ни одной актуальной темы, размышляя о красоте людей и народов, о женщине и мужчине, о храбрости и чести – а также о природе власти и смысле прогресса, о предрассудках (национальных и всеобщих), о России, Америке, мировом сообществе и политическом терроризме. Казалось бы, на любую из этих тем все давно сказано и пересказано, а вот читаешь «Лукошко» и убеждаешься, что именно такой книги до сих пор и не хватало. «Лукошко с трухой» – это квинтэссенция, синопсис; не тот «краткий курс всего на свете», который проскакиваешь галопом, приобретая эрзац-образованность и квази-эрудицию, а тщательно отобранное, разумно отсортированное и душой выстраданное знание. Информация к размышлению. Отчет о реальном положении дел. История болезни, на худой конец.
Сопоставление историй болезни человечества сейчас занимаются многие. Часто это получается конъюнктурно и упрощенно: слишком легко списать все беды на одну причину, назвать конкретных виновников и прописать несложный рецепт – «к топору», например. Но автор «Лукошка с трухой» счастливо избегает этой опасности. Он не дает простых рецептов. Он не впал и в противоположную крайность, столь модную сейчас – дать «непредвзятый» анализ, полностью устраниться от выводов и оценок. О нет, оценки в «Лукошке» есть – а иначе, зачем было затевать столь масштабный труд? Но замечательно то, как расставлены приоритеты.
В современной России приоритеты вообще больной вопрос; ясно, что они должны быть, но что именно следует признать таковыми? Не раз на протяжении века, отказавшись от всяких приоритетов, создав и сломав не одну систему ценностей, мы теперь оказались в растерянности: что же мы все-таки ценим и в чем наше значение для мировой цивилизации? Надо ли нам вернуться к парадигмам прошлого века или утвердить обновленную версию православно-государственного фундаментализма, надо ли «низкопоклонствовать» перед Западом или лучше потрясать ядерным кулаком, пока он еще есть? Вообще, великая ли мы нация или так себе, и если все же великая, то в чем? Напряженный поиск новой национальной идеи приобретает подчас судорожный характер, выливаясь в шутовские или мертворожденные формы, но он должен прекратиться – иначе нам не выжить.
Думается, что «Лукошко с трухой» – серьезное подспорье в этом поиске. Автор не миновал ни одного из упомянутых вопросов, и всегда, даже говоря о проблемах «пресловутых», скандальных (например, о «русофобии», еврейском вопросе и теории международного заговора – есть ли он, кстати?), сохраняет позицию мудрую и спокойную, давая свою трактовку поистине «без гнева и пристрастия». Как не хватает нам иногда такой взвешенности в суждениях! За это тоже скажем спасибо автору «Лукошка».
Книга, хоть и посвящена проблемам общечеловеческим, глубоко национальна по сути. Тема России проходит через нее красной нитью, Это размышление человека, прежде всего русского – чем опять-таки подкупает. Не со всякой мыслью автора можно согласиться, иногда он дает волю эмоциям (все мы люди!), но это наша боль и наши проблемы.
На этом месте, пожалуй, пора и закончить вступительное слово – право же, грех слишком задерживать внимание читателя перед знакомством с такой книгой. Но все-таки добавлю несколько слов для прояснения моментов, требующих, как мне кажется, специального упоминания. В своей оценке исторических событий и тенденций автор в основном придерживается теории этногенеза Л.Н. Гумилева. В книге встречаются термины: пассионарность, этнос и суперэтнос, антисистема и др. Возможно, читателю будет небесполезно для лучшего понимания книги ознакомиться хотя бы в общих чертах с Гумилевской теорией (в справочном аппарате книги есть необходимые ссылки). Следует упомянуть, что автор по образованию антрополог и нейробиолог, доктор наук – отсюда большое количество параллелей с соответствующими областями знания (впрочем, научная эрудиция автора простирается далеко за рамки названных дисциплин). Тем не менее, от души надеюсь, что вы, как и я, не пожалеете о времени, потраченном на чтение «Лукошка с трухой» – ну так что ж, в добрый путь!
Филипп Неваленов, журналист
Москва, февраль 2002 г.
Предисловие
Как набралось лукошко
Набрал я лукошко трухи. Всего понемногу, но больше, что натряслось от двадцатого века. Труха – продукт распада. Сначала было живое, потом живое умерло, но жила форма, образ былого. Затем распались связи структуры, остался сор.
Это вам не короба с опавшими листьями. Розанов собирал мысли-листья вокруг умиравшего дерева великого девятнадцатого века.[1] Мне такой чести не выпало. Опавший лист символ красоты ушедшего. Не подходит к веку двадцатому, перемоловшему былое и оставившему груды сора – труху. Нет у меня надежд «запечатать снежинку», а есть попытка собрать обломки культуры, рассеянные в трухе. Собрать, связать мыслями и переложить на бумагу.
Так что, чем богаты… Приглашаю покопаться в лукошке. Собрал что мог, разложил по темам – слоям, чтобы мог взять свое торопливый. Знаю, – недосуг. Кто сейчас читает? Надежд не питаю. Но если Вы любитель поразмышлять, заходите.
Век двадцатый – начало новой эпохи
Летоисчисление – мера условная. Несколько столетий могут пройти, как целое. Затем, перелом – новая эпоха. Новогодняя ночь наступившего двадцатого столетия не обозначила рубежа. Люди, проснувшиеся пополудни в пасмурном берлинском или лондонском январе 1901 года, не ощутили себя в новом веке. Ничего не изменилось. Девятнадцатый век продолжал катиться по наезженной колее, являя привычные ценности жизни: экономную мудрость семейных бюджетов, интрижки приличных людей, страх сифилиса, чугунных монархов на чугунных конях, бронзовых мальчиков в парках, каменных кариатид, подпирающих входы в банки, яркий мир Art Nouveau, телеграфные новости в газетах, традиции университетов, чудеса прогресса на международных ярмарках. Мир был открыт, изучен и поделен. Жизнь ограничивалась Европой и САСШ.[2] Существовали экзотические и невзаправдашние Южная Америка, Турция, Япония. Все остальное имелось на полках, в магазинах колониальных товаров. По морю плыли многопалубные дворцы, а в отделанных красным деревом купе вагонов первого класса, на бархатных диванах, проплывало время пассажиров, не понимавших своего счастья.
Переход в двадцатый век пришел спустя 17 лет, к концу первой мировой, когда германцы применили газы и стали топить пассажирские корабли, Антанта отвечала голодом блокады и танками, в России свергли царя, а обездоленные войной женщины обрезали юбки и стали танцевать фокстрот.[3] Можно перечислить множество признаков наступления нового века и эпохи. Но перечисление это будет скольжением по поверхности и останется описанием войн, революций и прочих ужасов или летописью технического прогресса. Мы утонем в фактах, но не получим ответа, в чем был перелом истории и почему наступила другая эпоха? Более содержательным может оказаться подход изнутри творца перемен. События ХХ века были порождены человеком, и стоит спросить, а в чем изменился сам человек?
Если говорить о человеке европейском и белом, то двадцатый век принес ему психологические и культурные утраты, не жизненно важные, на первый взгляд, но низведшие его из полубога в разряд заурядного и не слишком перспективного обывателя. Утратами этими были конец ренессанса античной цивилизации и окончательная гибель европейской феодальной этики. В результате, белый человек потерял право стоять в авангарде человечества и неизбежно идет к бесславному концу. Попробую объяснить суть потерь.
О Ренессансе. Не вызывает сомнений, что эстетика европейцев основана на античной культуре. До сих пор мы ориентируемся на эллинские нормы красоты людей и искусства, чтим античную мысль и следуем традициям античной драматургии. Античными, по сути, остаются у европейцев многие аспекты отношения к жизни и ее радостям. Греко-римская культура стала неотъемлемой частью родной культуры во многих странах, не только в Италии XIV–XV вв. В подобном, расширенном понимании, Ренессанс сопровождал всю после-римскую историю, расцветая в том или другом месте, отступая и вновь усиливаясь, постепенно культура Ренессанса распространилась на весь европейский континент и далее за моря, вокруг света.
Такую трактовку Ренессанса, означающую не ограниченный период искусства и истории Европы, а масштабы проникновения античной культуры в европейскую, предлагает Фелипе Фернандес-Арместо в книге «Цивилизации»,[4] и я с ним согласен. Если понимать Ренессанс расширительно, то апогея он достиг в XIX веке. Греческий и латинский преподавали не только в университетах, но в гимназиях. К концу XIX века среднее образование стало общенародным в Европе и Северной Америке. Хоть поверхностно, но с античной культурой и языками познакомились целые народы. Что тут говорить о студентах университетов. Даже американских. В XIX веке расцвели перевод и публикация известных и открытых вновь греческих и латинских текстов. Знание античного искусства и истории достигло небывалого уровня. Оторопь берет от античной образованности российских интеллигентов «Серебряного века». Почитайте Мережковского или Кузмина. Все это было утрачено в веке ХХ. Века стали и пластмассы. Так погибла сердцевина европейской культуры.
Феодальная этика и культура скончались на полях первой мировой войны. Молодые дворяне Европы и близкие по духу юноши из интеллигентных семей были выбиты за первые два года войны.[5] Погиб не только цвет европейской молодежи, погибли присущие им понятия и традиции. Сказалось это, в первую очередь, на способах ведения войны. Если в ее начале были возможны рыцарские ситуации, описанные по источникам А.И. Солженицыным,[6] то позже широко применяли ядовитые газы и топили пассажирские корабли. Дольше всего рыцарские традиции держались в авиации, но и там к концу войны правила единоборства сменились законами волчьей стаи. Послевоенный мир плыл уже без руля и ветрил, без кодекса чести, без веры в превосходство духа и породы над процветанием и стяжательством.
Все это провидел Д.И. Мережковский в «Грядущем хаме».[7] Смерть феодальной этики означала не только утрату благородства чувств, но оскудение великих порывов, двигавших душой европейца. Последними пасионарными порывами, как ни прискорбно, были большевистская революция и фашизм. Осуществили их люди, родившиеся в XIX веке. Затем духовные силы Европы окончательно истощились в большевистском и фашистском терроре и бойне второй мировой войны. Уцелел мещанин – «грядущий хам» Мережковского.
В США XX век наступил раньше, чем в Европе. С феодальной этикой разделались еще во время войны Севера с Югом. Избавиться от Ренессанса было также проще, поскольку привился он в Америке лишь вкраплениями и тонким слоем. Зато в Америке раньше, чем в Европе, была расчищена почва для роста и процветания мещанина. Этим, в немалой мере, объясним экономический феномен американского чуда. Нарастающее интеллектуальное убожество американцев компенсировалось притоком образованных эмигрантов, выгнанных из Европы и Азии домашними неурядицами. Нет сомнений, ХХ век, начавшийся Версальским миром и завершившийся крахом «Империи зла» и торжеством «гуманизма» в Белграде, прошел под американским флагом.
Впрочем, краски флага желтеют. Мережковский писал, что европейский и даже американский мещанин неизбежно уступит мещанину китайскому, рационалисту и прагматику на генетическом уровне. Так оно и происходит, рост экономики стран Дальнего Востока сопровождается внедрением азиатов в истеблишмент цитадели мирового мещанства – США. Поэтому международный бизнес предпочитает не американский стяг, а расцветки флага Нового Мирового Правительства – ВТО. Сможет ли новое знамя приручить и повести за собой Желтого Дракона – остается гадать.
Завершаю тем, с чего начал. ХХ век открыл эпоху краха духовных ценностей христианской белой цивилизации. В качестве альтернативы, белая элита предлагает глобализацию человечества, выравнивание культур и смешение. Цветные элиты, вроде бы, не против, но…. «один пишем, два в уме». Особый и больной для нас вопрос представляет судьба русской цивилизации, небольшой, самостоятельной ветви цивилизации христианской. Разобраться в этом невозможно без рассмотрения широкого круга вопросов – от эстетики и духовных ценностей до организации общества, этнических отношений и политики. В «Лукошке» я такую попытку сделал. Что из этого получилось, судить читателю.
* * *Книга состоит из тематических частей – слоев, разделенных на главы. К каждой главе приложен список источников и примечания автора. Основной текст «Лукошка» был написан с ноября 1998 по июль 1999 года. В конце 2000 года я разместил «Лукошко с трухой» в интернет-журнале «Самиздат» Максима Мошкова. В 2002 году книга была дополнена и опубликована в издательстве «Нюанс», Ярославль. От читателей я получил немало добрых писем. Всем им я очень благодарен. Настоящий текст повторяет текст издания 2002 года с небольшими стилистическими изменениями.
Слой первый. О красоте
1. КРАСОТА ЛЮДЕЙ
• Красота народов и половой отбор • Красота завоевателей • Красота древних • Красавицы Европы от Ренессанса до Тулуз-Лотрека • ХХ век открывает ноги. • Звезды Голливуда • Виртуальные красавицы.
2. ТВОРЦЫ ПРЕКРАСНОГО
• Творчество нищих • Эллада и Рим • Готика и Ренессанс • Belle Epoque • Пирамиды и хижины
3. ИСТОКИ ИСКУССТВА.
• Художники в храме науки • Пернатые дизайнеры • Полезность искусства • Искусство и ДНК
1. КРАСОТА ЛЮДЕЙ
Красота народов и половой отбор
Более 100 лет назад Чарльз Дарвин предложил объяснение роли красоты в половом отборе.[8] Вначале его заинтересовала загадка, почему животные обладают признаками бесполезными или даже вредными для выживания. Например, зачем павлину яркий, заметный издали хвост, а антилопам растущие назад, бесполезные для обороны рога? Или почему у самцов павианов мандрилов половые органы красно-голубого цвета? Все эти чудеса Дарвин объяснил результатом полового отбора. Бесполезные для выживания признаки развились, чтобы привлечь брачного партнера или для дуэли с соперником. В мире животных самцы обычно борются за самок, а самки выбирают. Поэтому самцы часто наряднее самок.
Дарвин также собрал наблюдения путешественников об идеале красоты у неевропейских народов и пришел к выводу, что все ценят собственную красоту. Так, у китайцев красавица должна была иметь широкое скуластое лицо, плоский нос и удлиненные уши. В Индонезии коричневые женщины считались гораздо красивее европеек с кожей, «похожей на цветки картофеля». Негры Африки восхищались черным цветом кожи. Нередко африканцы оценивали красоту женщин по толщине зада. Особыми любителями пышных форм были бушмены и готтентоты – жители Южной Африки. Женщины этих племен имеют уникально жирные ягодицы. Путешествующий англичанин дивился на знаменитую красотой готтентотку, которая из-за зада не могла подняться с ровного места и толкала себя к склону, чтобы встать.
Большое внимание Дарвин уделил волосатости мужчин. Народы, где у мужчин скудная борода и мало волос на теле, предпочитали их полное удаление. Напротив, бородатые расы высоко ценили бороды. «Не порти края бороды своей» – сказано в Ветхом Завете (Левит, глава 19, стих 27). Мусульманские мужчины клянутся собственной бородой или бородой Пророка. У средневековых англосаксов за вырывание бороды налагали штраф в 20 шиллингов, а за перелом бедра только в 12.[9] В «Русской Правде» рану мечом оценивали в три гривны, а повреждение бороды и усов в 12 гривен.[10]
В последние десятилетия биологические основы красоты и сексуальной привлекательности стали предметом специальных исследований. Наряду с различиями в идеале красоты у разных народов, были выявлены общечеловеческие критерии оценки привлекательности мужчин и женщин.[11]
Мужчин влечет к молодым женщинам, будущим матерям, женщин – к сильным мужчинам, способным прокормить семью. В тех и других сидит мудрость поколений предков, делавших свой выбор. Мужчины всех рас любят женщин с узкой талией, широкими бедрами и круглым задом. Любят сложение молодых женщин, способных родить крепких детей. Нравится гладкая чистая кожа без пятен и излишних волос. Это выбор здоровья и молодости. Нравятся женщины с некрупным лицом, заметными скулами, изящным подбородком и полными губами. Такие лица у женщин с полноценным гормональным балансом. Ценятся женщины с более светлым оттенком кожи в пределах цвета расы. Признак этот возрастной: во всех расах девушки светлее, чем пожилые женщины.
Физические требования к мужчинам более ограничены. Ценятся сила и ловкость, отсутствие женственности в фигуре, лице, голосе. У большинства народов мужчины выше среднего роста считаются привлекательными. Мужчины весьма озабочены величиной своих половых органов. Соревнования «у кого больше» встречаются как у примитивных племен, так и в цивилизованных странах среди подростков или заключенных. Горе недомерку, только крепкие кулаки могут спасти его от насмешек.
Неудовлетворенность анатомией может приводить к психическим срывам. Эту беду психики исправляют хирурги, на несколько сантиметров увеличивая мужское самоуважение. В Америке в очереди на операции записаны мужчины всех слоев и профессий, от актеров до индейских вождей.
Красота завоевателей
Изолированность человеческих племен всегда была относительна. Племена вступали в контакты, временами мирные, нередко враждебные, иногда сокрушительные для одной из сторон. Эти контакты сопровождались обменом генами и изменениями в понятиях о физической красоте. Обычно побеждали идеалы более сильного или культурного племени. Это заметно в Индии, где приближение к европейскому типу обычно наблюдается у членов высших каст – браминов и кшатриев. Задолго до прихода ариев в Индию переселились смуглые дравиды, которые смешались с темнокожими австралоидными туземцами. Дравиды создали древнейшую цивилизацию Индии в долине Инда. Около 1500 лет до н. э. север Индии был завоеван ариями, выходцами из южнорусских степей. Арии дали Индии язык, родственный языку литовцев и славян, но их вклад в физический тип индийцев незначителен. Затем в Индию вторгались другие пришельцы с севера. Каждый раз завоеватели были светлее, чем коренные жители. В итоге, в Индии возникла кастовая система, в которой более светлокожие высшие касты избегали смешений с темнокожими низшими кастами.[12]
Западный Судан – древняя зона контакта Черной и Северной Африки. В пограничных с Сахарой саваннах живут пастушеские племена фульбе с темной кожей и европейскими чертами лица. Одни ученые считают их продуктом древнего смешения берберов пустыни и негров саванн. Другие видят в них чистокровных негров, которые в течение тысячелетий проводили половой отбор. В одном из этих племен молодые мужчины раз в год участвуют в конкурсе, где невесты выбирают женихов по красоте. В число таких признаков входит тонкий прямой нос, высокий лоб, не слишком темная кожа и стройная худощавая фигура. Допускается раскраска, подчеркивающая тонкость носа. Причины предпочтения неясны, но нельзя исключить народную память о древних берберах, покорителях пустынь и саванн. [13]
Впрочем, далеко не всегда завоеватели становились образцом красоты для покоренного народа и для собственных потомков. Поражения в войнах со степью и дань Золотой Орде не повлияли на понятия красоты у русских. В древнем Китае считался отталкивающим весь облик степных завоевателей, в том числе, голубые «как у обезьян» глаза усуньцев[14] или крупные носы гуннов. Окитаенных гуннов однажды «вычислили» по носам и перебили – первый, по словам Гумилева, письменно зафиксированный случай расового геноцида.[15] В Иране и Средней Азии монгольские и тюркские ханы, и воины набирали гаремы из персиянок, черкешенок, грузинок, таджичек. В результате, элита Ирана и Турана полностью утратила черты монголоидной расы.[16]