Музы сокровенного художника

Глава I

Зазвонил телефон, Вера подняла трубку.

– Тетя Вера, можно мы приедем? – Ванюшкин голос звенел как колокольчик.

– Конечно, можно, – ответила Вера. И улыбнулась устало, отрешенно: – Конечно, приезжайте.

– А папа дома?

Что она могла ответить?

– Нет, папы дома нет. Мы одни.

– А что делает Баженчик?

– Вот, стоит рядом, теребит меня за подол. Мы пол моем.

Полуторагодовалый сын Веры, действительно, стоял рядом и размахивал тряпкой, так что брызги летели во все стороны.

– Тише, тише, сынок… Ишь, развоевался! – Вера успокаивающе погладила его по голове.

– Ага, я развовевался, – самозабвенно подтвердил тот.

– Так мы едем! – еще звонче прокричал Ванюшка и положил трубку.

Вера какое-то время постояла у телефонной полки, при этом руки у нее висели как плети, но вот она встряхнулась от наваждения, улыбнулась бесшабашной улыбкой:

– Ну, сынок, будем дальше пол мыть?

– Будем! – и он со всего маха бросил тряпку в ведро: фонтанным веером брызнула оттуда вода.

Вера не стала ругать сына (что с него возьмешь?), подхватила ведро и тряпку и принялась домывать полы. Сын копошился рядом – босой, с мокрыми ногами, в одних трусах, даже без майки, хотя температура в комнате была не ахти какой жаркой. Вера давно решила: не сюсюкать над сыном, пусть растет, как растет, из-за чего не раз, конечно, ругались они с Гурием, с мужем.

Да что теперь вспоминать… Есть ли он теперь, муж? Кто его знает. Подхватился – и уехал. А куда, зачем, на сколько – спроси ветра в поле.

Но не привыкла унывать Вера: чему быть – того не миновать. Высоко подоткнув подол платья, она мигом домыла пол в комнате и, пятясь, выбралась в коридор. И коридор решила помыть, и кухню, и ванную с туалетом: легче на душе становится, когда квартира сияет чистотой, порядком и уютом.

Из комнаты напротив вышел сосед Виктор:

– Ах, Верка, – прищелкнул он языком, – ну и ножки у тебя!

– Не смотри! – отмахнулась Вера, продолжая мыть, как ни в чем не бывало.

– Ну да, не смотри, – косился Виктор. – Не показывай – смотреть не буду. Да, занозистая девка! – он подхватил на руки Бажена: – Ну что, герой, мамке, как всегда, мешаешь?

– Я помогаю…

Вера распрямилась, тыльной стороной ладони провела по упрямо спадающей на лоб пряди – волосы у нее были густокаштановые, пышные, схваченные сзади в узел красно-перламутровой заколкой, – улыбнулась Виктору:

– Забери его к себе. А я домою тут…

– Пойдешь к нам? – затормошил сосед малыша: – А? Пойдешь или нет, говори?!

– А велосипед дашь? – сказав это, Важен проказливо-недоверчиво смотрел на взрослого дядьку.

– Дам. А как же.

– Пошли тогда, – и стал нетерпеливо подталкивать Виктора к его комнате.

Квартира была коммунальная, трехкомнатная: в одной комнате жили Божидаровы (Вера, Гурий, Важен), в другой – бездетные, однако порядком пожившие на свете люди – Михаил Иванович и Антонина Ивановна, а в третьей – Виктор с женой Галей и сыном Димкой. Димка с утра ушел в детский сад, так что велосипед его можно пустить в прокат без всякой опаски: обычно Димка неохотно делился игрушками.

Дверь в свою комнату Виктор оставил открытой. Важен взгромоздился на трехколесный велосипед, однако ногами до педалей не доставал, и Виктор, придерживая Бажена, сам катал велосипед по ковру, при этом не забывал разговаривать с Верой:

– Что-то Гурия не видать, а, Вера?

– Долго теперь не увидишь, – с придыханием, моя полы, обозленно-весело ответила Вера.

– В командировке, что ли?

– Ага, в командировке, – усмехнулась Вера. – Такая командировка, лучше не придумаешь… Сбежал наш Гурий!

– Как сбежал?! – Виктор от изумления даже выглянул из комнаты и опять не смог не воскликнуть: – Ну, Верка, бесстыжая! Да спрячь ты ноги свои, дура-баба!

– Очень просто сбежал, – не обращая внимания на восклицание соседа, продолжала Вера: – «Не могу больше с вами жить!» – хлоп дверью – и был таков. Ван-Гог с большой дороги!

Виктор рассмеялся.

– Нашел чему смеяться, – проворчала Вера.

– Дядя Витя, катай, катай! – требовал Важен, потому что Виктор на некоторое время отвлекся от своих «обязанностей». Вновь взявшись за велосипед, Виктор объяснил Вере:

– Да это я так, не в обиду рассмеялся… Ты говоришь: «Ван-Гог с большой дороги!» Ну, я и… Смешно!

– Ага, художник чертов! Представляешь, Вить, не живется ему, как всем. Плохо ему с нами! И с Ульяной плохо было, и с Ванюшкой, с Валентином плохо. А с кем тогда хорошо?! В гробу ему будет хорошо, на том свете, вот где успокоится наконец, лысый вурдалак!

И опять Виктор не выдержал – рассмеялся.

Он и вообще-то был смешливый, добрый, легкий на сердце человек, сосед Виктор. Работал он в милиции, старшим сержантом, обычно дежурил на «боевом» посту вблизи станции метро. Жена его, Галя, работала диспетчером вневедомственной охраны (на пульте противоквартирных краж), у них было двое детей – Андрей и Димка. Старший, Андрей, воспитывался на юге, бабушкой Галки; а Димка рос здесь. Примечательно, что Виктор с Галей недавно развелись, но продолжали жить в одной комнате (а где взять жилье?). Платил Виктор Галке алименты – тридцать три процента за двоих сыновей, хотя старший мальчик не жил с ними. Галка не высылала бабушке деньги на воспитание Андрея, наоборот, бабушка умудрялась помогать дочери, высылала кое-что сюда, в Москву. «Хорошо устроилась, – говорил обычно про жену Виктор. – Двух маток сосет…»

Посмеявшись, Виктор с подходцем поинтересовался (Вера перешла мыть пол на кухню):

– Может, он к Ульяне подался? К бывшей супружнице?

– Как бы не так! Он шарахается от нее, как черт от ладана. Да и вон только что Ванюшка звонил. Хотят приехать… Если что, они бы первыми знали. Не-ет, в бега он подался. Куда-нибудь подальше от нас всех, от детей… К загадочным своим мадоннам, с ними слаще, видать, пропащее его дело.

– А так вообще-то он вроде неплохой мужик, а, Вер? – осторожно закинул удочку Виктор.

– Все вы неплохие мужики. А вот как нарожаем вам детей – начинаете куролесить, будто черти на горбу скачут. Тьфу!

– Мама, не ругайся, нехорошо, – строго произнес Важен и, насупившись, погрозил ей указательным пальцем.

– Не буду, не буду, – отходчиво улыбнулась Вера, направляясь в ванную – поменять в ведре воду.

– А Ванёк с Вальком приедут – что им скажешь? – поинтересовался Виктор у Веры.

– Ванек-Валек, Ванек-Валек, – стал самозабвенно повторять имена братьев Важен.

– Вот ума-то и не приложу, что им сказать. Ванюшка по телефону спросил: «А папа дома?» Нет, говорю, мы одни. А вот приедут – что им сказать?

– Да, задача, – нахмурился сосед. Он подумал: «Эх, мне б такую жену, как Верка! Да я бы горы свернул… А Гурий – сбежал. Чего, спрашивается?» А вслух посоветовал: – Скажи, в командировке – и все дела.

– Да уж, видать, придется.

– Может, еще вернется, одумается? – Виктор по себе знал, сколько раз хотелось плюнуть на все, на пропащую свою жизнь с Галкой – и вдруг, наоборот, начинал надеяться наладить эту жизнь, сделать доброй, взаимно счастливой, хорошей. Но не получалось.

Покончив с уборкой, Вера ополоснулась под душем, весело-восторженно брызгаясь под жгучими сильными струями, напевая вполголоса цыганский романс: «Только раз бывают в жизни встречи, только раз судьбою рвется нить…» Виктор слышал эту ее песню, слышал и то, как весело, звонко разбиваются струи о горячее молодое тело Веры, и было ему сладко-томительно и, пожалуй, даже жарко до озноба, которым в иные секунды пробирало его с ног до головы. Потом Вера вышла из ванной, словно выпорхнула: в ярко-цветастом длиннополом халате, быстрая, свежая, с румяно-упругими, как яблоки, щеками, с блистающими в улыбке белоснежными зубами, с глазами, в карих наплывах которых черными огнями горели антрацитовые зрачки. Вышла, встряхнула головой, и пышные ее каштановые волосы струями полились по плечам, по груди, по всему молодому яркому телу.

«Ах, Верка, Верка!» – безнадежно восхищался сосед Виктор.

Коммунальная квартира блестела чистотой, и на душе, почувствовала Вера, действительно стало отрадней и спокойней. Продолжая напевать цыганский романс, Вера направилась на кухню, поставила на плиту чайник. В этот момент в дверь квартиры напористо-весело зазвонили.

– Ну, братцы твои приехали. Иди, встречай! – крикнула Вера Бажену.

И тот, смешно повторяя: «Ванек-Валек приехали, Ванек-Валек приехали», со всех ног бросился к входной двери и запрыгал внизу, поджидая, когда подойдет мать и щелкнет английским замком. В нетерпении он стучал кулаком в дверь и говорил: «Сейчас, сейчас!» («Час, час!»)

Вера дверь открыла, и ребята влетели в квартиру, как ураган. В черных вельветовых брюках, в ярких красно-белых куртках, в спортивных вязаных шапках, в красно-белых кроссовках, они в первые секунды всегда воспринимались как братья-близнецы, хотя в действительности были погодками: Валентину – одиннадцать лет, Ванюшке – десять. Похожими их делала одинаковая одежда, однако сами по себе они были очень разные: Валентин – повыше ростом, посветлей, поласковей, с туманно-голубыми глазами, с мягкой хитроватой или ироничной улыбкой; Ванюшка – крепкий, резкий, с темными глазами, серьезный и неулыбчивый. Правда, если улыбался, то доверчиво до наивности, простодушно. Учились они так: Ваня – получше, Валя – похуже.

Как влетели в квартиру, Ванюшка сразу подхватил Бажена на руки, стал тормошить его, тискать, обнимать, а тот, глупыш, округлил глаза и все повторял:

– Я большой, у-у-у, я большой! (Получалось: «Я бо сой, у-у-у, я бо сой…»)

Братья смеялись:

– Ты босой? Без ботиночек? Ну-ка, давай наденем ботиночки. – Хотя прекрасно понимали, что малыш говорит: он «большой», а не «босой».

Важен сердился, мотал головой, капризничал: не хотел он надевать никакие ботиночки.

– Оставьте его, ребята, – сказала Вера. – Пусть ходит без туфелек. Он больсой, любит бегать босой! – добавила в рифму и рассмеялась.

– Я бо сой… я бо сой! – повторял, благодарный матери, Важен и тоже смеялся.

– Ну, ладно, ладно, клоп, поверили тебе! – нажал ему на нос Валентин, и Ванюшка опустил его на пол.

Вера отправилась на кухню – заваривать чай, да и блинов не мешало бы испечь к чаю, а дети побежали в комнату – играть. Самое удивительное: играли они как бы на равных, из-за чего происходили бесконечные ссоры и стычки: Важен не хотел уступать старшим братьям, а те – малышу. Игры, правда, были самые простые, чтобы их мог понимать Важен, но от этого страсти не становились меньшими: все время кто-то кричал, кто-то капризничал, а кто-то плакал (Важен, конечно).

На аппетитный запах блинов заглянул на кухню и сосед Виктор:

– Угостишь, Вер? Моя совсем обнаглела: сама ест, а меня будто и нет рядом.

– Ну-ка, давай вот этот, первый! – подала ему Вера блин, который, хотя и говорят, что «первый блин комом», оказался распрекрасным.

– Да-a, вкуснотища! – обмакнув блин в варенье и в два приема справившись с ним, Виктор блаженно закатил глаза. Вера подложила ему еще блинов, налила чаю.

Внешностью Виктор напоминал сиамского кота: белесый, с темными подпалинами бровей, с пепельными тонкотопорщащимися усами и, конечно, с дымными глазами. Так что, когда он расправлялся с блинами, сладострастно двигая усами и закатывая дымные глаза, на кота походил еще более. Поглядывая на него, Вера добродушно усмехалась.

– Эй, гоп-компания, а ну-ка живо за стол! – прокричала Вера ребятам. У них было принято: если соседи дома – тогда каждый ест в своей комнате, чтоб не мешать друг другу, а если никого нет – можно расположиться и на кухне: удобней.

Перекусив, Виктор пошел одеваться – к сожалению, развел он руками, ему пора отправляться на службу. В шинели, туго перетянутый ремнями, в фуражке с кокардой, с кобурой на боку, он выглядел куда как молодцом. Тем более при такой внешности: высок он был, строен, молод. Загляденье, а не сосед!

– Иди, иди, ишь расфрантился, распустил перья! – махнула Вера рукой.

Виктор, делать нечего, весело козырнул и только было открыл дверь, как из Вериной комнаты, словно оглашенная, вылетела святая троица братьев.

– О, дядя Витя, пистолет! Покажи! – закричал Ванюшка.

– Покажи, покажи! – вторил ему младший братец Важен.

– Пистолета нет. Одна кобура. – Виктор расстегнул кобуру – показал: точно, пустая.

– У-у, какой же ты милиционер?! А вдруг бандиты? – разочарованно протянул Ванюшка.

На что старший его брат Валентин усмехнулся:

– «Бандиты»! Какие днем бандиты?! Вот ночью – другое дело.

– Не в этом тайна, – объяснил Виктор. – Пистолеты у нас в «дежурке» хранятся. Вот приду – мне его и выдадут. А бандиты, между прочим, они и днем орудуют. Так что… Честь имею, пацанва! – И, козырнув, старший сержант милиции захлопнул за собой дверь.

– Ну, ребята, быстро, быстро! – поторопила их из кухни Вера. – Блины стынут…

Ах, как они ели, когда сидели все вместе, одной семьей! По одному ребят не усадишь, а устроятся втроем – только за ушами трещит. Так было и летом, в Северном, где они прожили целых три месяца, так было и сейчас… Блины они макали в земляничное варенье (землянику, кстати, сами собирали летом): темно-янтарное, золотисто-тягучее, оно густо охватывало блины, которые таяли во рту, как божий нектар. Даже Важен съел три огромных блина, а уж в варенье измазался – слов нет.

– Эх, ты, клоп! – говорил, к примеру, Ванюшка. – Не умеешь блины есть.

– Я умею («Я мумею»), – не соглашался тот.

– Вымазался, как кутенок, – добавлял Валентин и пытался салфеткой вытереть Бажена. Тот сопротивлялся:

– Я сам! Сам! – И, действительно, вытирался, только половина варенья все равно оставалась на ладошках и пальцах.

Потом пили чай. Горячий, душистый, разливали его по блюдечкам, дули потихоньку, чтоб остыл. А Баженчик так дул усердно, что брызги летели по сторонам.

– Тихо, обожжешься! – говорила Вера.

– Я не обожгусь, я бо сой!..

Смеялись, конечно.

За чаем, на правах старшего, Валентин поинтересовался как бы между прочим:

– Тетя Вера, а папа где?

– Да нету папы, – ответила она легко, будто ничего не случилось.

– А скоро будет?

– Даже не знаю… Он вроде в командировку уехал. Пожалуй, даже надолго.

– Надолго? – удивился Валентин.

– Вроде так.

Валентин с Ванюшкой многозначительно переглянулись.

– Тетя Вера, можно вас на минутку? – почему-то тихо проговорил Валентин и показал на дверь головой: мол, надо выйти.

– Ванюшка, присмотри за Баженом. А ты не балуйся! – строго приказала Вера малышу.

– А я балуюсь. Мама, я балуюсь, я расту!

В коридорчике, куда они вышли, Валентин прошептал Вере на ухо:

– Тетя Вера, мама просила денег… Она сказала: пусть папа даст пораньше в этот раз, а то у нас закончились. Мы телевизор купили. Правда, правда…

Вера неожиданно покраснела. Деньгами обычно занимался Гурий, а как теперь быть? Да и денег всего у нее было двести с небольшим рублей: все, что Гурий оставил. Скоро, правда, ей выходить на работу. Важен в ясли пойдет, полегче, конечно, будет, но пока…

– Хорошо, хорошо, я сейчас приготовлю, – пробормотала Вера. – Подожди меня на кухне.

Вера отправилась в комнату, достала деньги. Обычно Гурий давал сто двадцать рублей и, хотя он давно задыхался от этой суммы, платил все-таки исправно. Причем не по исполнительному листу – просто по договоренности. И вот: «Не могу больше так жить!» – хлопнул дверью и исчез. Вера не скандалила, не останавливала, не шумела. Только слушала его и смотрела. От детей сбежать хочешь? Беги! От жен? Беги! Из Москвы? Беги. От себя все равно никуда не убежишь…

Вот что она знала хорошо: от себя не убежишь, поэтому молчала. Верила ли, что он всерьез? Верила. Знала. Видела. Но что она могла поделать? Он сам выбрал такую жизнь – никто его не принуждал. Сам. И виноватых вокруг нет. Можно было и не хлопать дверью. Но он хлопнул…

Вера взяла конверт, вложила в него сто двадцать рублей.

И тут задумалась…

Писать или не писать записку Ульяне?

И решила: писать. Все равно без объяснений не обойтись. Раньше или позже, но не обойтись.

«Ульяна, – написала она, – деньги посылаю последний раз. Хочешь – верь, хочешь – нет, но Гурий ушел от нас. Уехал. А куда – я не знаю. Может, сам будет вам присылать, – тоже не знаю. Он ничего не сказал. Сказал только: «Не могу больше так жить!» – и исчез. Не заставляй ребят просить у меня деньги. Больше мне давать нечего. Вера».

Она запечатала конверт, передала его на кухне Валентину:

– Вот, отдашь маме.

Теперь в свою очередь покраснел Валентин (все эти денежные операции его всегда смущали; хорошо Ванюшке: ему, как меньшему брату, никогда не поручали важных дел). Сложив конверт вдвое, Валентин сунул его в карман.

– Давай я заколю карман булавкой. Чтоб надежней, – предложила Вера.

– Ничего, тетя Вера, не беспокойтесь, все будет, как в лучших домах Лондона, – Валентин перестал смущаться.

– Ох, ох, английский лорд! – усмехнулся над ним Ванюшка. – Лондона!

– Английский лорд, английский лорд! – подхватил Важен, а получилось: «Лийский лолт, лийский лолт!»

И все дружно рассмеялись над его произношением. Вскоре Валентин сказал:

– Теть Вера, ну, мы поедем? Нам ведь еще в школу, во вторую смену. Пока доберемся…

– Как хоть учитесь-то? – поинтересовалась Вера.

– А, – скривился Ванюшка.

– Плохо? – огорчилась Вера, покачав головой.

– Валька так себе, а я…

– А ты у нас отличник! – поддел Ванюшку старший брат.

– Но уж в слове «корова» два раза не акаю, как некоторые… – взвинтился Ванюшка. За что тут же получил подзатыльник от Валентина. Но и Валентин сразу получил сдачу. Глядя на них, и Важен ударил сначала одного, потом другого.

– Эй, петухи, прекратите! Прекратите сейчас же! – строго прикрикнула Вера. Ребята раскраснелись, косились недовольно друг на друга, но битву не возобновляли. А Важен хитровато поглядывал на них, будто только и ждал, когда братья начнут снова воевать.

– Давай-ка я все же застегну карман, – решила Вера и, не обращая внимания на возражения Валентина, отстегнула булавку от своего халата и накрепко прихватила Валентину карман. – Теперь можете ехать.

В дверях ребята расцеловали Бажена, он цеплялся за их шеи, не отпускал, хныкал, просил взять с собой. Вера сказала:

– Исчезайте мигом, а то расплачется всерьез!

Они с сожалением оторвались от Бажена, Вера подхватила его на руки, ребята нырнули за дверь, послав братцу воздушный поцелуй, и, как только дверь захлопнулась, Важен громко, от души расплакался. Еле-еле успокоила его Вера.

Часа через два, как раз когда Важен спал, позвонила Ульяна. Разговаривать спокойно она разучилась – сорвалась в крик:

– Ты что, считаешь, я учу ребят просить у вас деньги?! Плевать мне на ваши деньги! Это не мне деньги! Это Гурька сыновьям платит, чтоб не ходили драные да рваные. Сами ведь подлизываетесь к ним, сюсюкаете, а по мне – лучше б они вообще к вам не ездили, нечего делать! Больно нужно клянчить у вас деньги!

– Тихо, тихо, у меня малыш спит, – успокаивала ее Вера, будто Важен и в самом деле мог услышать, как кричала в телефонную трубку Ульяна.

– А что Гурька смылся – ты мне эти сказки не рассказывай! От алиментов хотите избавиться? Не выйдет! Я его судом где хочешь найду, из-под земли достану… Что там у вас – меня не касается: хоть глотку перегрызите друг другу, а мне чтоб каждый месяц сто двадцать рублей на стол – и баста! Поняла?!

– Ну что ж, инти его. Найдешь – твой будет.

– А ты будто не знаешь, куда он смылся?!

– Не знаю.

– Что ж так? То миловались-любовались, Ульяне в душу плюнули, Ульяна – старуха, Ульяна – дура, а теперь сами разбежались? Вот так, милая! Хлебнешь теперь, узнаешь, почем фунт лиха! Аукнулись кошке мышкины слезки?

– Да уж на мышку ты не похожа, не наговаривай на себя.

– Поговори, поговори у меня… Узнаешь теперь, как одной-то воспитывать ребенка. А то ворковали… ах, голуби сизые! Доворковались. Но учти, если Ульяну дурой оставить хотите, не выйдет. Обоих в тюрьму засажу, так и знай!

– Ты думай, что говоришь…

– Я-то думаю! А вот что ты думала, когда замуж за этого придурка выходила?

– А ты?

– Я! Я выходила – у него детей не было. А ты на него позарилась, когда у него два довеска были. Разница большая!

– Вот и думала, что все хорошо будет, – твердо сказала Вера. – Вперед загадывать – лучше сразу в гроб ложиться: все равно умирать.

– Во, она еще зубоскалит, – истерично расхохоталась Ульяна. – Философствовать научилась у своего Рубенса! Ты бы лучше не словеса Гурькины слушала, а дурь из его головы выбивала. Больше бы толку было.

– Ты выбивала – много выбила?

– Из него выбьешь, как же! – и будто споткнулась Ульяна, спросила тише, серьезней: – Неужто вправду сбежал, а, Вера?

– Видать, сбежал. «Не могу, – говорит, – больше так жить!» – и ушел. С одним портфелем в руках.

– Может, одумается?

– Может, и одумается, – вздохнула Вера. Она и сама пока не верила до конца, что Гурий ушел навсегда.

– Поругались, что ли? – совсем по-бабьи, жалостливо поинтересовалась Ульяна.

– Да нет, вроде не ругались. – ответила Вера.

– А чего тогда ушел?

– Кто его знает… Целый год сам не свой был. И летом тоже, когда в Северном жили, места себе не находил. Сама знаешь: на него накатит – тут берегись.

– Да знаю… А если вправду сбежал – как жить-то будем, а, Вера?

– Проживем.

– Проживе-ем… Тебе хорошо. У тебя один на руках. А мне каково? С двумя? Да еще с такими? Ведь на них огнем все горит. Никаких денег не напасешься. На двух работах кручусь… Времени свободного нет, чтоб хоть приглядеть за ними, в учебе помочь. Вот вырастут остолопами да хулиганами – будет Гурьке расплата.

– А ты за деньгами не гонись, всех не заработаешь. Лучше за ребятами присмотри, больше толку будет.

– Ты меня еще учить будешь! – вновь перешла на крик Ульяна. – Вот когда доведешь своего до возраста моих, тогда посмотрим. А то советчица нашлась: у самой от горшка два вершка, а туда же – учит.

– Ну, накричалась? Все сказала? – спокойно спросила Вера.

– Учти, Верка, если надуть меня задумали, аукнется вам, ой, аукнется!..

– Больно надо надувать. Сами обмануты.

– Ну то-то. А вообще не знаю, девка, не знаю, как мы с тобой будем… Тебе когда на работу-то? Скоро ведь?

– Недели через две. Год в послеродовом была, полгода – за свой счет.

– Малого куда денешь?

– Куда все. В ясли. Считай, уже устроила.

– Устроила! Устроить – легче легкого, а как болеть начнет? Будет тебе работа…

– Как-нибудь.

– Ладно, поживем – увидим. Может, наш охламон еще одумается, вернется?

– Может быть.

– Ты вот что, Вер, ты на меня за крик не обижайся. Не заставляю я ребят просить деньги… Гурька сам давал, приучил. Они вроде как семейное задание выполняют. Поняла?

– Чего тут не понять.

– Во-от. Ну а если что – звони. Помогу, чем могу. Да и вообще… вдвоем-то оно легче, сама знаешь.

– Ну да, вроде так.

– А Гурий… ох, не верю, чтоб совсем смотался. Кишка у него тонка!

– Посмотрим. Но денег за него платить у меня нету.

– Ладно, считай, поговорили. Пока!

– До свиданья, Ульяна.

Глава II

Окончив институт, Гурий Божидаров, как мало кто из иногородних, уже имел в Москве комнату. Сделал он это так: еще учась на первом курсе, устроился дворником в домоуправление Министерства черной металлургии; и не как студент устроился, а по настоящей трудовой книжке, которая «завелась» у него сразу после окончания школы: какое-то время – два летних месяца – Гурий работал в районной газете ретушером. Поступив в институт, Гурий не стал сдавать книжку в отдел кадров, а приберег ее для устройства на работу дворником. Так через пять лет он стал на законном основании владельцем девятиметровой комнаты в коммунальной квартире, причем в паспорте у него красовался подлинный штамп постоянной московской прописки.

Чтобы произошло это, много совпадений и стечений обстоятельств должно было случиться, но фортуна улыбнулась Гурию, будто действительно счастливому и удачливому человеку, и Гурий Божидаров в возрасте двадцати двух лет стал «коренным» москвичом.

С дипломом учителя рисования Гурий мог устроиться в любую московскую школу, однако теперь, имея постоянную прописку, он не спешил. Другая звезда манила его – не учительствовать, а творить. То есть рисовать, писать самому.